Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары.

— О чем задумались, княжна? — спросил Валерий. Голос звучал мягко, деликатно. Он обратился ко мне на «вы». Наверно, именно так Великий Князь разговаривал с моей прабабкой. А я даже не удосужилась узнать ее имя и происхождение. Знаю лишь, что она умела вышивать и плести кружева. В то время девицы эти занимались...

Я же ничего о них не знаю! Все это так далеко от меня! Да мне на все это плевать было!

Было, да. А сейчас?

Ну и что? Кому от этого легче? Мне, к примеру, не легче. Мне все равно... Или уже не все равно?

Какая же я княжна, да еще и Великая? Я даже не могу правильно пользоваться ножом и вилкой. Ножик я держу в кулаке — так удобнее, мясо всегда жесткое, не разрежешь, если нож держать иначе. А вилку я привыкла перекладывать в левую ладонь, чтобы правой покрепче ухватить ножик. Говорят, раньше это считалось верхом неприличия... Какие смешные условности! По-моему, мясо лучше всего есть руками, не раздумывая. А то, пока тыкаешь в мясо железом, кто-нибудь стырит с тарелки твой кусок, однажды в школьной столовой со мной был такой случай...

Вся эта бодяга, закипевшая в башке, навела на мысль о моем песике, который был, вроде, бельгийской овчаркой, судя по экстерьеру в раннем щенячьем возрасте, а когда подрос, уши вымахали как у осла. Хотя, в остальном вид, вроде, благородный. Но уши — словно крылья, взмахнет и, кажется, взлетит. Наверно, прадед у него был породистый...

... В конце-концов в России все закончилось великолепной фигней, все рассыпалось и перепуталось, монархисты, анархисты, социалисты, остались демократы, которые не знают, что такое демократия и копошатся, как тараканы в мусоропроводе...

— А ушки у вас, княжна, миниатюрные и розовые, словно лепестки прелестного цветка, — сказал Валерий. — Я всегда влюблялся в ушки, но таких хорошеньких и нежных...

—Какая пошлость, — возмутилась я. — А еще бард. Ушки у меня действительно аккуратные, также как ручки и ножки и остальные части тела, но мне от этого не легче, за это зарплату не платят. Даже если я к станку на заводе встану, все равно ничего не выработаю со своим остеохондрозом и вегет-сосудистой дистонией. А оставаться в писателях нынче голодновато, можно и концы отдать невзначай...

—Я не позволю погибнуть столь прекрасному созданию, позвольте предложить вам...

—Кошелек? Очень кстати, предлагай быстрей. Ты, верно, из прошлого века выпал в осадок, хотя по возрасту мы почти ровня.

Да нет, не из прошлого века. Он тоже советско-эсэнгэшный. Расчищающий кулаками себе путь. Провернутый через житейскую мясорубку. Ему пришлось похлеще, чем мне. Ведь он начинал с нуля. А я кой-чего знала о творческой публике и была подготовлена к некоторым гадостям, у меня с детства иммунитет... Но в тот день Валерий казался мне странным существом...

Мы дали круг по парку и опять очутились возле храма. Служба еще не закончилась. Храм был не совсем восстановлен, стоял в «лесах», и то, что в нем шли службы и был довольно большой приход, казалось удивительным. Валерий опустил сотенную в ящик с надписью: «на ремонт храма». Мне вдруг показалось, что это — ремонт России. А может, ремонт моей жизни...

ХI. Тень отца Гамлета

По воздуху промчался башмак и врезался в оконную раму. Задребезжало стекло.

— Убирайся вон из нашей квартиры! — закричала моя девятилетняя дочь и метнула в него второй башмак. — Нам с мамой без тебя хорошо было! Моя мама тебя не любит! Она моя мама, а не твоя!

— Пошла вон, стерва маленькая! — завопил в ответ мой благоверный и швырнул в мою дочь стулом. — Ольга, убери эту дрянь, пока я ее не пришиб!

Дочь побелела от ярости, подлетела к моему мужу и пнула его под коленку. Валерий свирепо отшвырнул ее. Она ударилась о стену, дико завопила...

Знакомые сцены. Вариации на тему моего детства. Ведь это было уже, было ведь! Вот схлопотала себе! А моя Людка! Это полный облом!..

Что ж, и ей то же самое, по наследству, так? Нет, нет и нет! Я об этом позаботилась сразу, с самого начала. Мой отец имел право, он был родной. А у Людмилы не будет такой жизни, никогда! Нынешние неприятности — временные, с этим я справлюсь. Не родной всегда неродной, его можно, в случае чего, и на место поставить. Ему ли качать права в моем доме? Да я тут же осажу его!

Так чего я терплю, с какой стати? Он тут возникает, а я? Неужели этот сильный и в чем-то ласковый самодур уже успел войти в мой быт и «пустить корни», как призрак коммунизма в Европе?

Да, дети его бесят, как, впрочем, всякого мужчину. Возможно, он любит их, но умозрительно, издали. Он их не понимает. У него же их никогда не было по-настоящему. То есть, были, но так, отвлеченно как-то...

Это просто кошмар. Ни дня без драки. Моя дочь — как озверевший партизанский отряд, мой муж — как разъяренная профессиональная армия (не даром офицерский сын, чувствуется школа). Шли бои, то на ближней передовой, то в тылу. Тыл и передовая перемещались. Взвивались гранаты консервированной тушенки. Армия топтала распростертых на полу партизан. Потом следовало временное перемирие, и снова — бои...

После очередного перемирия наша семья шла через парк за пивом — армии требовалось «отмокнуть». Мой песик привычно подбежал к ларьку и занял очередь.

— А, смотри-ка, эй, вот и Ушарый прибежал, — узнали его алкаши. Так они прозвали нашего Рокки за нервные уши. Уши у него всегда в движении: то торчком, то в стороны, то прижмутся к затылку, то молитвенно сложатся, прямо ушной балет какой-то.

Рокки приветливо вильнул хвостом, «подмигнул» ушами. Но тут его уши повернулись в сторону магазина и насторожились. Очередь оглянулась. Оттуда, с торца, к ларьку двигался помятый мужчина, походкой и всем обликом — вылитый президент, только в алкогольном варианте.

— А вон и Горбачев прется! — узнали приятеля алкаши. Нашему щенку он не понравился. Зарычал.

— Ну, ты смотри! — сказал мой Валера, кивнув на «Горбачева». — Ведь похож, а?

Очередь вдруг возмутилась:

— Горбач, сука, куда прешь, скотина? Встань за собакой! Двойник президента попытался сунуть свою банку вперед всех.

Подошел мой благоверный, хохотнул и сказал:

— Видел я в метро двойника Лужкова, газетами он торговал. Паршивый такой, неопохмеленный, воняло от него как от помойки.

Моя дочь почесала бровь и глубокомысленно сказал:

— Много похожих людей, если приглядеться.

Я заметила, что она сильно осунулась и побледнела. От этого особенно выделялись на узком лице темные изогнутые вверх брови, а серые глаза казались огромными и яркими от синевы под ними. Малого роста, она смахивала на первоклашку. Какой-то молодой алкаш засмотрелся на нее, она отвернулась и спряталась за мою спину.

Ну и устроила я приключеньице. Жили себе и жили, да вот вздумалось мне замуж выйти. И получила. Наш уютный девичий быт взорван. Нам навязывают другой стиль жизни, с бессонными ночами, когда является, словно Каменный гость, ошалевший от пьянки муж, вытряхивает нас из постелей и устраивает нам «фейерверк»...

Что получилось? У всех нас сдают нервы, все перегрызлись. Дочь пропускает школу. Муж кричит: «Сдай ее в детский дом!» Я кричу: «Всех вас сдам в детский дом, доконали, сволочи!» Дочь получает пинки то от мужа, то от меня. У нее — нервные срывы, ночные страхи.

Зато у нас бывают праздники, когда Валера приносит с базара всякую вкуснятину и мы роскошно пируем, объедаясь до расстройства желудков...

Ну, пьет, что ж теперь, кричать что ли? Все пьют. У нас на Руси так принято, похмелье в крови у наших мужчин.

Людмилу вот жалко, мучается. Но тетя Зина заберет ее к себе в Тверь. Это — единственное спасенье...

Валера закрутил крышку на канистре с пивом, и мы двинулись обратно. «Горбачев» уже валялся между газоном и помойкой, об него терлась бесхозная кошка. Рядом аккуратно стояла консервная банка с остатками разбавленной пивом водки.

— Это Райка, — кивнул на кошку Валера. — Ишь как об Мишку трется, стерва.