Недвижимость

– Я вот жду ребят из областной, – сказал он, глядя в окно. – На консилиум. А что – в Москву? В Москве клиническая картина, что ли, улучшится? От московского воздуха, что ли, улучшится? – Он вздохнул и побарабанил пальцами по столу. – Подождите вы с

Москвой, подождите. Здесь разберемся. Вы вот лучше на всякий случай лекарства привезите. У нас нету. Вот это, если можно, быстрее. Может, оно и в Ковальце есть, только поискать надо.

И написал на бумажке несколько названий, а одно подчеркнул красным.

Через час или полтора, когда я привез пока только один, но самый нужный, подчеркнутый красным, препарат, в кабинете у Игоря

Вячеславовича происходил неожиданно крупный разговор. Сам Игорь

Вячеславович сильно раскраснелся, и редкие волосы вокруг лысины стояли дыбом. Кроме него в кабинете находились два очень резких парня в салатных халатах и таких же шапочках.

– Да он у вас после стимуляции через три часа откинется! – жестко рубил тот, что держал в правой руке небольшой брезентовый саквояж. – Кто ж так делает, коллега? Явная непроходимость, явная, из учебника! Что вы долдоните: парез, парез! Немедленно, вы понимаете?! Немедленно!

– Я не позволю так с собой! – отвечал Игорь Вячеславович. -

Прекратите! Это несерьезно – в таком тоне! Вы не в курилке, коллега! Возьмите себя в руки!

– То-то и оно, что не в курилке, – буркнул второй. – Хорошо, тогда давайте срочно эндоскопию. Срочно.

– Надо же подготовиться!

– Ничего не надо, – отрезал тот. – Я сам сделаю. После эндоскопии подпишете?

– После эндоскопии подпишу, – согласился Игорь Вячеславович. И добавил язвительно: – Если будет такая необходимость!

Он заметил меня, топтавшегося у приоткрытой двери, и раздраженно сказал:

– Положите сюда, положите. И не мешайте, пожалуйста!

Павел лежал на кровати и за то недолгое время, что я сидел рядом, успел раза четыре повернуться, бормоча сухими губами:

“Ох, крутит, гад!.. Ох, крутит!..”, и в глазах его стоял отчетливый страх. Скоро в палату заглянула немолодая сестра, оглядела шесть коек, на которых в разных позах сидели и лежали люди – все больше немолодые, и почему-то четверо из них в фиолетовых майках, – а затем спросила недовольно: “Шлыков кто?..

На процедуру!”

Павел кое-как поднялся, сунул ноги в тапочки.

– Ох, крутит, – проскрипел он сгибаясь. – Ох, гад.

Они вышли, и сестра решительно направилась по коридору направо.

Павел поковылял за ней. Я смотрел ему в спину. Павел не оборачивался. Я повернулся и пошел к выходу.

У меня, слава богу, было дело: я ведь добыл только одно лекарство из означенных в бумажке, и теперь оставалось найти еще три.

Я жег бензин, мотаясь по городу, и в каждой следующей аптеке мне равнодушно разъясняли, что таких лекарств в городе Ковальце нет и быть не может, а то, что час назад я купил это вот, подчеркнутое красным, можно объяснить разве что вмешательством потусторонних сил. В четвертой или пятой более или менее приветливая провизорша посоветовала съездить на другой берег, в

Белые Курочки.

– Это улица? – спросил я.

Она ненадолго задумалась.

– Нет, не улица… Да вы поезжайте, там спросите. Там все знают

– Белые Курочки.

– Куда поезжать-то?

– А вот так и поезжайте, вот по этой улице.

– А телефонного справочника у вас нет?

– Зачем это? – не поняла она.

– Я бы позвонил, – разъяснил я. – Чем ездить-то…

– А-а-а… – протянула провизорша, вздохнула и раскрыла блокнот, в котором у нее были записаны телефонные номера других аптек. -

Только вы не дозвонитесь.

Так и вышло. Я убил полчаса, однако там, где не было занято, трубку не поднимали.

Я поехал в Белые Курочки, оттуда – на Прудище, а с Прудища – в

Старый Завод. Каждый переезд давался с трудом, потому что дороги я не знал, а расспросы заводили в обычный тупик топографической рекурсии: “Прудище? Так это до Корытинских, а там налево через

Пройму!” В свою очередь дорога до Корытинских и до неведомой

Проймы объяснялась с помощью давно знакомых Прудищ: “Так это же перед Прудищами, где винно-водочный!”

Город Ковалец густо зарос тополями и кленами и был разлапист, запутан, застроен сплошь пятиэтажными домами и населен простодушными нищими людьми. Большая часть военных заводов стояла, и если зарплата не задерживалась, то рабочие получали простойные деньги, суммы которых легко воображались с помощью нескольких буханок хлеба. Притормозив спросить дорогу, я через раз получал предложение купить какую-нибудь железную вещь, вынесенную с завода: сначала микрометр в хорошем деревянном футляре за полбутылки водки, а потом неизвестный мне, но явно очень сложный и точный прибор за бутылку, – его обладатель, невеселый трезвый мужик, поседевший под бобра, степенно разъяснил, что прибор этот замеряет чистоту обработки поверхности, и горделиво заметил, что американцы до такого еще не дотумкали.

В начале четвертого, проклиная себя за то, что такая простая мысль не пришла в голову с самого начала, я добрался наконец до городского аптечного склада и был к тому времени настолько взвинчен, что попросту въехал в закрывающиеся уже ворота вслед за каким-то грузовиком. Грузовик покатил к эстакаде, а я затормозил у будки вохровца, заполошно выскочившего навстречу с резиновой дубинкой в руке.

– Слушай, мужик, где тут лекарства продают, а? – спросил я, протягивая купюру.

Охранник сразу сник и стал меньше ростом. Он опустил дубинку, отвел глаза и, бормоча что-то про некоего Сидора Степановича, показал пальцем.

Через десять минут я снова сел в машину. Вохровец распахнул ворота и уже совсем по-свойски помахал рукой.

Двери лечебного учреждения были по-прежнему нараспашку, – похоже, войти сюда мог кто угодно и когда вздумается. Дверь палаты – тоже настежь. Все еще радостно переживая свою небольшую, но, быть может, значимую для Павла победу, я командорски прошагал к койке, остановился и, похолодев, несколько секунд смотрел в лицо, почему-то ставшее неузнаваемо чужим, пока, содрогнувшись, не понял, что и впрямь на месте

Павла лежит совершенно чужой человек.

– А где же Шлыков? – спросил я, растерянно оборачиваясь.

Фиолетовые майки стали пожимать плечами. Потом кто-то пробубнил неуверенно (но и с какой-то вызывающей угрюмостью, словно мой вопрос имел в себе нечто обидное и злое), что, мол, Шлыков-то… это который утром-то был?.. так он как ушел на процедуру, так и не пришел… а вместо него этого привели – вот он и давит ухо с тех пор. Что ему! – ишь!.. И уж тогда все фиолетовые майки забормотали невесть чего хором.

Кабинет Игоря Вячеславовича был открыт. Сам Игорь Вячеславович сидел перед знакомой мне бутылкой коньяку, что-то писал и, похоже, время от времени отхлебывал из мензурки.

– А где же Шлыков? – спросил я. – Я вон лекарства достал, а его нет…

– А! Это вы! – хмуро отозвался врач, кладя ручку на лист. -

Присядьте.

Я сел на стул и устало вытянул ноги.

– В областную Шлыкова перевели, – сказал Игорь Вячеславович. -

Выпьете?

Он кивнул на бутылку.

– Почему в областную?

– Непроходимость кишечника. Сделали эндоскопию и… Короче говоря, опухоль у Шлыкова. Опухоль, несколько дней назад перекрывшая кишечник. Понимаете?

– Так это вы о нем, что ли, днем орали? – оторопело пробормотал я. – Эти молодые-то парни тогда – это о Шлыкове, что ли?

– О Шлыкове, – кивнул Игорь Вячеславович. – О нем. Выпейте, чего вы… Хороший коньяк. Даже странно – теперь ведь такая все отрава… Некоторая для меня неожиданность: не парез у него, а непроходимость. Коллеги правы были, правы… Что уж тут.

Клиническая картина… м-да. Вопреки многолетнему опыту. Не понадобились эти лекарства, извините.

– А что теперь?

Игорь Вячеславович посмотрел на часы.

– Не знаю. Может быть, уже прооперировали. Приезжайте завтра утром в областную. В хирургии скажут.

– Понятно.

Я двинулся было к дверям. Вернулся и стал выкладывать на стол аптечные коробочки.