Красивые души

Да, Сигэру просил Ёсино готовить его любимую еду, которую он ел в доме у своей содержанки, где когда-то жил и Каору.

– Вообще-то я готовить не сильна, но эти блюда изучила досконально, – говорила Ёсино.

Видно, так уж Сигэру было важно это меню. И действительно, вкус приготовленных Ёсино блюд был похож на тот, что помнил Каору. Кисло-сладкий вкус ананаса со свининой, бататовое желе – конняку и говяжьи котлеты, соленые дайкон и морковь с чесноком, ярко-фиолетовые баклажаны – точное воспроизведение того, что готовила покойная мать.

Приступив к еде, Каору словно язык проглотил.

– Так невкусно, что дара речи лишился?

Ёсино донимала Каору расспросами, а он, не поднимая головы, твердил одно и то же:

– Нет, нет, что ты, – и поглощал блюда одно за другим, лишь бы она не заметила, как комок подкатывает к горлу. От кончика языка по всему телу распространялась сладкая тоска. Будто яд, зовущий Каору к умершей матери. Когда он вспоминал о том, что матери больше нет, почему-то хотелось причинить боль себе – размеренно выполняющему дела этогомира. Где-то в глубинах его души поднимался неприятный, не выразимый словами осадок, и его непреодолимо тянуло что-нибудь разрушить.

В тот вечер Каору уже собрался было уходить, но Ёсино остановила его.

– Я должен уйти сейчас. Не то будет плохо. Я перестал соображать что к чему, – твердил он, но Ёсино схватила его за руку, продолжая соблазнять:

– Ну и ладно. Зачем нужно что-то соображать?

С того вечера, как Каору отведал приготовленной Ёсино еды, уроки вокала по молчаливому согласию стали заканчиваться сексом. Ни у кого из них не возникало желания назвать эти занятия любовью. Сигэру, наверное, тоже проводил время с Ёсино, когда он «переставал соображать что к чему», стараясь забыть будни главы компании, постоянно требовавшие от него точных расчетов и смелых решений.

– Твой папа любит играть роль слуги.

– А вы его госпожа?

– Между прочим, я пела партию Царицы Ночи в «Волшебной флейте».

В постели Ёсино рассказывала Каору, что просит делать ее Сигэру. Наверное, ему хотелось играть в игры, которых он не мог себе позволить с супругой. Хозяин дома Токива никогда не скажет жене: «Пожалуйста, прости меня», – как бы его ни вынуждали. Хотя на самом деле эти слова он должен был говорить именно жене, а не Ёсино, разыгрывавшей роль госпожи.

– За пределами этой комнаты твой папа не подчиняется ничьим приказаниям. Он говорит: «Я склоняю голову только перед императором». Он живет в постоянном напряжении, ему не прощают ошибок, от него требуют правильных решений, и именно поэтому, придя сюда, он ошибается, сколько душе угодно, становится нерешительным, корит себя. На работе он постоянно кричит на подчиненных, наверное, потому ему так нравится быть никчемным, ни за что не отвечающим слугой. Ты можешь понять, что он чувствует?

Хотя для Каору это была совершенно незнакомая сторона Сигэру, ему казалось, он прекрасно понимает его. Только одного Каору не мог уяснить: почему Сигэру склоняет голову перед императором? Ему хотелось понять, какая причина заставляет Сигэру испытывать к императору уважение и симпатию. Что это? Форма вежливости, которую положено проявлять любому состоятельному японцу? Или в уважении и симпатии к императору выражается долг защищать Японию? Если это действительно так, то Каору пока не замечал в себе такого чувства долга.

– Зачем ты выдаешь мне секреты отца?

– И правда, зачем? Как увижу твою мордашку, сразу все рассказать хочется. – Ёсино крепко прижала голову Каору к своей груди.

Задыхаясь в ее ложбинке, Каору спросил:

– Ты хочешь, чтобы я презирал своего отца?

– А разве ты не стремишься превзойти отца или предать его?

– Пытаешься столкнуть отца с сыном?

– Вовсе нет. Я полюбила и папочку и сыночка. Папа хотел быть слугой, а кем хочет быть сын? Какие у тебя замыслы?

– Да нет у меня никаких замыслов. Я дурак, который живет одним моментом.

– А есть у этого дурака любимый человек, такой, ради которого он способен на все?

На секунду Каору посерьезнел, Ёсино это заметила и набросилась на него:

– О, да ты в лице изменился. Честный мальчик. – Она протянула руку к отвердевшему члену Каору и сильно сжала его.

– Кто это тебя так заводит?

– Секрет.

Ёсино сжала член Каору еще сильнее и впилась в него ногтями:

– Ну-ка, признавайся, кто?

– Ёсино, мне больно. Я сдаюсь.

– Забудь про эту девку. Он мой.

Ёсино Хосокава вертела как хотела чувствительным членом Каору. Она играла в Даму с камелиями, обучая Каору и вокалу, и сексуальным радостям. Отдаваясь любовным забавам с Ёсино, Каору не только мстил Сигэру, но и пытался заглушить тоску своего тела от невозможности встречи с Фудзико. Когда Каору удовлетворял свои плотские желания, его начинали мучить жестокие угрызения совести, но физическая неудовлетворенность, в общем-то, проходила. Именно она рождала фантазии о Фудзико, которой не было рядом. Однако после забав с Ёсино плотный туман фантазий рассеивался, и за ним оставалась белая пустота, в которой разрастались муки совести. В этой пустоте Каору нужно было построить новые отношения с Фудзико, а она была так далеко от него.

3.2

Фудзико возвращается в Японию.

Самой первой об этом узнала Андзю. Фудзико написала ей письмо, в котором просила ничего не сообщать Каору Он ведь приезжал без всякого предупреждения к ней в Бостон, вот и она тоже хочет сделать ему сюрприз.

Что было между ними, что они пообещали друг другу? Этого Андзю пока не знала. Она хотела встретиться с Фудзико до того, как та увидится с Каору. Андзю нужно было разузнать, какие у Фудзико виды на него.

Через два дня после возвращения Фудзико на родину Андзю пригласила ее на ланч во французский ресторан, где часто бывала. После долгого отсутствия Фудзико выглядела слегка похудевшей, в глазах читались уверенность и достоинство. С первого взгляда становилось ясно, что, в отличие от Андзю, научившейся в японском женском университете только учтивому соблюдению устоев, Фудзико побывала в совершенно другом мире. Андзю умела выражать себя исключительно на уровне эмоций. А Фудзико, напротив, подавляла в себе эмоции, она признавала логику и волю. Когда-то она хотела стать ветеринаром, но, завершив стажировку, сформулировала для себя четкие планы на будущее. Фудзико собиралась работать в ООН. Используя полученные знания и навыки, она хотела противостоять «макиавеллизму» Америки и прочих великих держав.

На родину Фудзико вернулась, чтобы пройти стажировку в Региональном отделе Японии и Южной Кореи Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев. До окончания университета оставалось несколько месяцев, но она уже набрала необходимые баллы и собиралась как можно скорее поучаствовать в экзаменах на вакантное место в ООН. Если она успешно пройдет конкурс и тем временем освободится вакансия, после окончания университета определится и ее место работы. Она выбрала путь гораздо сложнее, чем карьера чиновника в японском учреждении.

Андзю больше всего интересовал взгляд Фудзико на вопросы любви и брака. Думать о свадьбе пока рановато: и та и другая слишком молоды для этого, но, чтобы судить об идеальных любви и браке, нужно все же обладать реальным опытом. Случай с Амико приоткрыл Андзю подлинную суть семейных отношений родителей и пошатнул определенность ее представлений о браке и любви. Не переставая думать о проблемах дома Токива, Андзю решила обсудить волновавшую ее тему с Фудзико.

– Я не хочу жить, как обычная замужняя женщина.

– Когда я смотрю на мать, меня не покидает мысль, – соглашаясь с лаконичным ответом Фудзико, сказала Андзю, – что в обычном браке самое большое счастье в начале, а потом только и делаешь, что становишься все несчастнее. Мой отец тратит огромные деньги на любовниц, а мать раньше была по рукам и ногам связана домом и детьми, а теперь в одиночестве выращивает орхидеи. Можно подумать, что вся ее семейная жизнь сводилась лишь к тому, чтобы родить Токива наследника.