Седой Кавказ

– Да, я тоже удивлен, – поддержал отца Албаст, – в самом центре города, где шум, гам, смог, больницу устраивать?! Да и сколько средств надо потратить, чтобы переоборудовать помещение? Лучше бы имеющиеся больницы оснастить. Не пойму я его. А как принципиален стал, строг, недоступен.

– Какие у Ясуева принцип-минцип есть? – как обычно встряла в разговор Алпату, коверкая русские слова. – У него всего два принципа – деньги и власть, и никакой морали. Это я по воспитанию дочки вижу.

– Нана, все ты сводишь к нелюбви к снохе, – еще более раздражен Албаст. – Эта должность его переменила, ко многому обязывает, он не такой, как прежде.

– Клянусь, тот, даже хуже! – не сдавалась мать. – Вот посмотришь!

– А она права, – заулыбался загадочно Домба-Хаджи.

– Не знаю, – отмахнулся от доводов родителей Албаст, – со мной совсем иной. Впрочем, говорят, что со всеми… Очень строг и требователен.

– Гм, – лукаво сощурился отец, – а ты Албаст соверши один эксперимент, и все станет ясно.

– Какой? – загорелись глаза сына.

– Добейся личной встречи, ведь ты зять, и прямиком предложи за пост в два раза больше, чем ты содрал с него на выборах…

– Ничего я не «сдирал»! – нервно дернулся сын.

– Это твоя жена утверждает, – спокойно продолжал родитель. – Посмотришь, все как по маслу пойдет, и ты же первым забьешь еще и пост посредника. Тоже комиссионные будешь сдирать за услугу.

– Хм, – закашлял секретарь, – а если не пройдет?

– Пройдет, – с завидной ехидцей ревниво сказал отец. – А не пройдет, ты ничего не теряешь.

– А красиво ли это? Как-никак какое-то родство.

– У вас все красиво! – ухмыльнулась Алпату. – Ты брату под какие проценты деньги одалживаешь?

– Нана, ты ничего не понимаешь, ведь инфляция… И вообще, не лезь в наши дела.

– Ты с матерью помягче. Да к тому же она права, – на редкость солидарен с женой Домба-Хаджи, – а с моим советом не мешкай, для него зять, сват, родня – нету, у него четко выверенная такса… И помни, тебя в райком не переизберут, как в колхозе «прокатят».

– Да нет у меня столько денег!

– Я подсоблю… Разумеется, под твои же проценты, и буквально через полгодика ты окупишь все сторицей… Эх! Мне бы ваши годы!

Подгоняемый внушением отца, все больше и больше страшась, нервничая, Албаст переборол себя и, будучи в гостях у сватов, выбрал нужный момент и попросил тещу ввести его в домашний кабинет Ясуева.

Тесть по ритуалу чуточку привстал, потом отведя взгляд долго продолжал беседу по телефону. Окончив этот разговор, Ясуев не кладя трубку попросил по прямой связи вновь соединить его с Москвой. Вновь какие-то непонятные Албасту полуфразы, закодированные имена – «лысый», «меченый», «алкаш». В конце Ясуев обещает на днях быть в Москве и там подробнее проблему обсудить.

– Как они мне надоели! – наконец положил он трубку. – Просто голодная стая! Все – дай, дай, дай! А откуда? – встал с кресла Ясуев, насупившись оглядел зятя с головы до ног. – Твой район вновь в аутсайдерах. Подводишь ты меня, не оправдываешь моего доверия, я ждал от тебя помощи, поддержки, а ты?

– Понимаете, – в струнку пытался вытянуться Докуев, – я думаю, что был бы полезен на другом месте.

– Это на каком? – скривившись, искоса глянул Ясуев.

– На том, что вы мне до выборов предлагали.

– Чего? – рявкнул тесть.

Но Докуев знал, что отступать поздно, а замолчать на полуфразе – ущербно, и он невзирая ни на что, умоляющим голосом продолжал:

– Вот где я конкретно Вам буду нужен и полезен. А чтобы не быть голословным, как родной сын, зная ваши издержки, предлагаю помощь – вот столько, – и он неожиданно для себя показал в испуге в два раза большую сумму, чем планировал.

Ночью, дома, попивая снотворное вперемешку с коньяком, он себя нещадно корил, обзывал тупицей, болваном, транжирой. А когда наутро сам Ясуев лично, напрямую позвонил ему и попросил зайти домой, Албаст с благодарностью к тестю, с умилением подумал, что его слегка пожурят, скажут, как ты смел, и бесплатно, ну, в крайнем случае, в полцены (что и хотел Докуев первоначально) предложат то, что положено ему по договору, можно даже сказать – по закону.

Окрыленный бросился Докуев к сватам и через пять минут вышел, как мокрая курица, обвисший: вдвое возросла ставка, и он не вице-премьер, а рядовой министр, и не финансов, а социальной защиты населения, и деньги, наличные, не Ясуеву отдавать, а прямиком в Москву, по обозначенному адресу везти.

Обескуражен Албаст: какой позор, с должности первого секретаря городского райкома КПСС в посредственные министры, и это за такие деньги, без обсуждения условий, без обдумывания, как в армии – по приказу, а в каком тоне и в форме, прямо на ходу, в подъезде, у лифта?!

Плачется Албаст жене, жалуется теще, кричит на отца, вовсе не разговаривает с матерью, а тут еще одна пилюля вдогонку: через дочь Ясуев передает, что он «вовсе дурак и ничего не понимает».

Через несколько дней, в ранге министра, он вылетает в Москву, первым делом избавляется от огромной суммы (практически всего наличного и заимствованного у отца капитала) и следует для представления в столичное министерство.

От одного невзрачного вида здания министерства социальной защиты, от его месторасположения, обшарпанности коридоров и кабинетов, от голодных взглядов «облезлых» чиновников ему становится все хуже, тоскливей. Страшно Албасту из-за беспросветной перспективы, ничего он так не боится, как бедности. Он экономит деньги, в ресторан не ходит, живет в своей квартире отшельником, даже муку, соль, спички про запас купил. До того себя довел, что сам с собой разговаривать начал, а по ночам подсчитывает, как он сможет продать свою недвижимость и сколько на вырученные деньги сможет прожить. И вот беда, сам-то он жить умеренно сможет, а вот как быть с женой-мотовкой и с детьми – избалованными оболтусами?

В таком угнетенном состоянии он ходит в министерство день, два, неделю. Постепенно вникает он в дела, в сущность соцзащиты в СССР, все выше и выше уровень его общения, и видит он, как богато и холено выглядит высшее руководство, и под конец личная беседа с министром, приглашение в ресторан, и, о ужас! Какие возможности! Какая защита?! Кого? Населения? В СССР? С каких пор? А денег для этого выделяется немерено, лишь бы фантазия и совесть не подвели… Вот это Ясуев! Гений! И главное, никакой ответственности, напряжения, отчетности, соцсоревнования.

Вот это жизнь! В радость! Только руку поглубже засунь в бюджет, да вовремя высунь… А то оттяпать могут. Наглецы ж кругом – голытьба и отродье. Словом, соцзащиты требуют. Размечтались, разбаловались, сволочи!

В затаенной радости звонит Албаст в Грозный, хочет поблагодарить он Ясуевых, желает поделиться удачей с родными, но дома настроение иное, накалена обстановка до предела, от короткого взаимовыгодного сотрудничества перешли в открытое противостояние Ясуев с Букаевым. Дело в том, что Ясуев под предлогом национального согласия отдал должность премьера ингушам, тем самым нарушив договор с Букаевым.

Букаев в злобе, он пытается воздействовать на Ясуева, как-то приструнить его. Однако глава есть глава, в ход пошли и рычаги административной власти, и телевидение, и печать, и радио. Букаеву советуют смириться, в противном случае обещают «разобраться» не только с ним, но и с его родными, занимающими не без помощи первого вице-премьера солидные ключевые посты.

К чести Албаста, в период наибольшего обострения обстановки его отец Домба-Хаджи пожаловал в гости к сватам и предложил от имени старейшин, как уважаемый, почтенный чеченец выступить по телевидению с поддержкой позиции Ясуева. Простой люд не знает, что Ясуев и Докуев Домба-Хаджи – сваты. Один вид мудрого старика, его приглушенно-шепелявая, вкрадчиво-доверительная речь, ухоженная, убеленная бородка и главное, редкая по тем временам приставка – Хаджи сделали свое дело: общественное мнение, с которым уже не считаться стало опасным, резко качнулось в сторону избранного лидера.