Шея жирафа

– Но природу нельзя, преодолеть.

Странно, что он этого не понимает. Он начал действовать ей на нервы. Видимо, придется проверить работы позже.

– Если она капиталистическая, то можно!

Просто неисправим. Умнее паровоза. Быки чем старше, тем упрямее.

Майнхард застонал:

– Слушайте, вы и правда еще по уши в прошлом.

– Скажи-ка, дружок, как давно ты уже здесь? – Тиле все-таки снова сел. Поза, как на допросе.

– Полтора года.

Очень гордо. Как будто мы тут в Сибири.

– Ну и что скажешь? Как тебе нравится в нашей зоне?

Об этом он его еще ни разу не спрашивал. Чего это вдруг?

Майнхард помедлил. Видимо, что-то подозревает. Неудивительно.

– Ну, я не знаю. Хорошо, то есть очень хорошо. Все еще просто незакончено.

– Вот видишь! – Тиле поднял указательный палец. Старый педант. – Потому что здесь утопическая страна.

Мечтания коммунистов. Фантазии дикого Востока. Теперь он понесся на всех парах. Богатство для всех. Бутерброды с водорослями. Братание всех народов. Растопим полярные льды, оросим пустыни, приручим медведей. Осушим Средиземное море. Упраздним рак, старость, смерть. В любом случае это более оригинально, чем продавать с аукциона частные полеты в космос или клонировать овец. Вот только что, весной, создали гибридный эмбрион. Скрестили корову и человека, гибрид уничтожили спустя три дня и пять делений клетки. Создание человека со сверхспособностями – лишь вопрос времени. Думать не запретишь. Вскоре и правда начнут прививать головы умных на тела глупых.

– Ты рассуждаешь, как Каттнер.

– А, этот. Вот увидите, Каттнер уничтожит нас всех. Одного за другим. В конце он тут один останется.

Заговорщицкий взгляд.

– Но я в любом случае останусь здесь! Пока вода в трубах не протухнет.

Он сложил газету.

– И вот еще что. То, что происходит здесь сейчас – это небольшой шаг назад. Но будущие поколения признают нашу правоту. Грядущая история воздаст нам должное. Пройдет немного времени, и снова можно будет браться за дело. Приступать к настоящей революции. – Он отклонился назад. – По этим учебникам невозможно работать. Они выдают развал ГДР за революцию. Просто ужас. Все пропитано этой заразой.

– Да и раньше так было.

Ведь так оно и есть.

Тиле снова встал.

– Инга, тогда у нас были причины! Тогда были важные цели. Но то, что происходит сейчас… Называть аннексию мирной революцией. Ты только представь себе – революцией! – Его голос почти срывался. – Это же просто смешно. Она же была абсолютно бескровной! Без насилия ничего не изменить. Сегодня никто не имеет ни малейшего понятия, что значит бороться. За страну. За правое дело. Головы должны лететь. Баррикады гореть. – Он был уже у двери. – Какое только дерьмо сегодня не называют революцией! Это фальсификация истории, вот что это такое!Неисправим. Последние слова. Дверь закрылась. Куда это он? Перемена еще нескоро.

Во дворе вся. школа выстроилась в одну шеренгу. Все ученики по классам… Слева старшие, справа младшие. Они. все умещались в одну линию, вдоль обветшалых. тротуарных, плит. Если бы они. хотя бы по росту встали. Учителя рядом со старостами классов. Как и следовало ожидать, Анника выиграла выборы. Теперь она стояла впереди, в полной боевой готовности. Спина абсолютно прямая. Хорошая осанка. Из нее бы получился неплохой секретарь Союза свободной немецкой молодежи. Теперь не хватало еще только, чтобы все взялись за руки, как в той дурацкой человеческой цепи, которую они образовали тогда вдоль федеральной автотрассы В96. Получился большой крест через обе немецкие страны. Смешно. Она уже и не помнит, за что они тогда выступали. Или против чего. Таковы негативные последствия от посещения всех этих массовых мероприятий. В какой-то момент только по цветам можно было определить, что за праздник – Первомай, День республики или День учителя. Сирень, георгины или пионы.

А вот и церемониймейстер. Каттнер вышел из здания для специальных предметов, быстро, широким шагом прошел сквозь коридор из учителей и учеников и встал, на верхнюю ступеньку у главного входа.

Из портфеля он достал пистолет размером с дамский револьвер и поднял его вверх. Это был знак втянуть головы. Обращение Каттнера к народу. Каждую первую среду месяца на большой перемене.

Вообще-то он хотел, чтобы перед началом его речи небольшая духовая капелла играла туш, но им все-таки удалось его отговорить. Только этого еще не хватало. Трубы и литавры. В конце концов, он пришел в совершенный восторг от ее идеи начинать проповедь по средам выстрелом из пистолета, который понадобится ей только летом, на спортивном празднике. Выстрел. Старт.

– Дорогие ученицы…

Нарочитая пауза.

– И дорогие ученики. И конечно же многоуважаемые коллеги.

Вечно эти преувеличения. Улыбка, как у продавца. У коров нет мимики. Они могут объясняться друг с другом только при помощи языка тела.

– Школа, такова уж ее природа, – это место перемен, изменений…

Значит, все-таки линейка. Только без знамен. Но зато с большим количеством лозунгов. Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ.

– Здесь вы овладеваете иностранными языками…

Когда прищуриваешь глаза, голова Каттнера превращается в светлую точку на фоне стеклянной двери. Школа выглядит в точности, как на старых двадцатимарковых купюрах, маленьких, зеленых бумажках. Дети выбегают из здания, радостно несутся навстречу свободе. В коротеньких штанишках, с жестяными коробками для бутербродов и ранцами, которые, казалось, приросли к спинам. Пара ступеней, ведущих к стеклянной двери. Лестница для групповых фотографий. Клаудия идет в первый класс. Над кульком для сладостей – дырка в ряду зубов. Стоит совсем сзади. В третьем ряду. Она была высокой. Лучше бы у нее родился сын. Иногда она мечтала о маленьком мальчике. Примерно десяти лет. С печальными глазами. Он прячет лицо у нее на коленях. Как щенок. И пахнет соснами и морским ветром.

– Здесь вы приобщаетесь к канону традиционной культуры и истории.

Откуда он все это списал? Интересно, его кто-нибудь вообще слушает? Луноликий Майнхард. Пуговица на тренчкоте расстегнута. Похож на старую матрону. Тиле стоит, опустив голову, как на похоронах. Ученики, ведут себя на удивление тихо, послушно как никогда.

Притопала Бернбург с двенадцатым классом. Построились. У каждого зеленая книга под мышкой.

Каттнер продолжил говорить без остановки, не обращая на них внимания.

– Здесь вас знакомят с основополагающими принципами естественных наук.

Что это за запах? Окна в туалетах закрыты. Воняет блевотиной. Масляной кислотой. Может, кого-то вырвало на школьный двор? Отравление алкоголем? Запах повсюду.

– Гуманистическая гимназия – это завоевание нашего свободного демократического общества.

Гуманизм, когда-то это было бранным словом.

Позади Каттнера – большое белое пятно на стене. Закрашенные граффити. Главное, чтобы фасад был в порядке. А за лозунги теперь отвечает он.

– Так как только в свободном демократическом обществе можно получить знания, которые…

Все та же старая песня. Достаточно просто заменить слова «демократический» и «свободный» на «социалистический». В итоге всегда получается воспитание всесторонне развитой личности. Все всегда якобы во имя человека.

Раньше детей нужно было воспитывать прогрессивными и миролюбивыми людьми, а теперь – свободными. При этом свобода – не что иное, как познание необходимости. Абсолютно свободных людей нет. Да и быть не может. Взять хотя бы обязательное школьное образование. Ведь это же предписанное государством лишение свободы. Изобретение Совета региональных министров образования. Передача знаний здесь – вовсе не главное. Главное – приучить детей к установленному распорядку дня и к господствующей в настоящий момент идеологии. Это обеспечение неприкосновенности власти. Несколько лет контроля для предотвращения зла. В гимназии дети заняты до достижения совершеннолетия. Из них делают добропорядочных граждан. Послушных верноподданных. Резерв для пенсионной системы.