Рубашка

Через пару минут я сидел на высоком табурете у стойки, пил колу со льдом и лимоном и набирал номер телефона Макса.

– Вы прямо позеленели… Я подумал, сейчас упадёт человек, – говорил черноволосый бармен. У него была маленькая табличка на груди. На табличке было одно слово – Эрик. Эрику было лет пятьдесят, не меньше.

Я понял, что мне срочно необходим Макс. Пусть приедет и заберёт меня отсюда. Заберёт куда-нибудь, нальёт мне водки, заставит меня съесть чего-нибудь. Пусть ругает меня за то, что я расклеился, или просто болтает со мной на любую свою тему. Я не могу быть сейчас один.

«Но это ещё не предел! Дна я ещё не достиг!.. Нет! Это ещё не дно. До дна ещё падать и падать», – думал я.

Там было так хорошо! В пустыне, в траншее у пулемёта, в холодном тёмном море… очень хорошо! В вагоне военного эшелона… было спокойно. Холодно и спокойно. Там было спасение, потому что там не было надежды. Совсем! Даже тени надежды не было!

Ещё было бы здорово находиться где-нибудь на полярной станции. Чтобы был маленький такой вагончик среди бесконечных льдов и снегов. Холодный океан отделял бы эти снега и льды от материков, где было тепло, где шла жизнь. Хорошо было бы жить на этой станции много-много месяцев, а то и лет. Чтобы там со мной был молчаливый и суровый напарник, с которым мы обменивались двумя-тремя словами за день. Например, такими: я – «Будешь чай?», он – «Буду», через три часа: он – «Сходишь за дровами?», я – «Схожу», и ближе к ночи: я – «Кто будет сегодня проверять приборы?», он – «Я». И всё. И достаточно. Чтобы в нашем вагончике было тесно, но уютно, тепло, но не жарко. Окошко было бы всегда замёрзшим, и оно то ярко светилось бы полярным солнцем, то темнело бы полярной ночью. Мне нужно было бы изо дня в день выходить на связь, что-нибудь куда-то докладывать… (А что ещё делают полярники?) Ещё нужно было бы аккуратно вести специальный журнал. Три раза в день покидать наш вагончик в любую погоду, чтобы проверить показания каких-то приборов. (Ну, в смысле, если бы я был полярником, я бы умел это делать и знал, зачем это нужно.) Конечно, если бы у меня был напарник, мы бы всё делали по очереди: по очереди снимали показания приборов, заполняли журнал, делали уборку, готовили еду, выходили на связь с «большой землёй». Еда была бы очень однообразная и простая. Но с этим как раз у меня проблем бы не было. Но необходимо, чтобы было много книг. Таких толстых и бесконечных старых романов. Всё перечитать или прочитать впервые! Нужен был бы весь Жюль Верн, Вальтер Скотт, Стивенсон, Марк Твен, никакого Достоевского и Толстого!.. Диккенс? Можно! «Капитанскую дочку» и «Повести Белкина» тоже хорошо, но, к сожалению, Пушкин мало такого написал. В общем, ничего современного и поменьше отечественного… «Откупорить шампанского бутылку и перечесть женитьбу Фигаро» – это прекрасно… наверное. Но я не могу этого сделать. Не могу! По простой причине, что я не читал «Женитьбу Фигаро». Значит, как я могу ее перечесть? Да и откуда шампанское на полярной станции?.. Ещё, каждые три месяца прилетал бы самолёт, но не садился, а пролетал бы над нами, приветственно качал крыльями, сбрасывал ящики с оборудованием, едой, подарками, книгами. Но никаких писем. Никаких!

Ещё, хорошо сидеть в тюрьме. Но не в нашей, не сейчас и не за преступление. А так… непонятно за что и во французской тюрьме… Давно. Чтобы была даже не тюрьма, а крепость. Каменные стены, деревянная дверь с металлическими заклёпками, свежее сено на полу, высокое окно с решёткой и синим небом. Книга у меня должна была бы быть только одна – тяжёлая старинная Библия, и больше никаких книг. Надо же, в конце концов, прочитать Библию! У меня всегда были бы чистые, свежие рубашки со свободными рукавами и узкими манжетами. Рубашки не такие, как сейчас, не тонкие, а из такого толстого полотна. Я был бы всегда хорошо выбрит. (Кстати, интересно, как они там брились, тогда… давно.) Хорошо, если бы ко мне приходил цирюльник и брил меня каждое утро… И чтобы иногда приходил священник и беседовал со мной. Мы вели бы с ним бесконечные спокойные философские дискуссии… Можно было бы играть в шахматы с надсмотрщиком. Мне приносили бы хороший хлеб, яблоки и кувшин вина. Но только чтобы не было никакой возможности передать кому-то какую-нибудь записку или получить от кого-нибудь письмо. Ещё чтобы было точно известно, что нет никакой возможности сбежать отсюда, что из этой крепости никто не сбегал и даже не пытался. Чтобы на душе было спокойно, чтобы не было неотомщённой обиды или долга чести. Чтобы точно знать, что я посажен в эту крепость навсегда! И нет совершенно никакого смысла ждать смены власти и помилования. Нет! Вот так до конца!

Очень хорошо было бы быть монахом, но не православным, с длинной и непослушной бородой. Я не хочу жить в холодной келье, не хочу есть постные щи и кислую капусту, сидя за общим столом с такими же, как я сам (если бы я был монахом), бородатыми, бледными, сутулыми и некрасивыми людьми. Не хочу делать грубую и убогую работу, преимущественно зимой на морозе. Не-е-ет! Хочется быть монахом где-то далеко-далеко, где красивые пейзажи, тишина, в маленьком озере плавают карпы. В общем, где красиво, есть и горы и равнины, не жарко и не холодно. Гд е можно, наконец-то, побрить голову раз и навсегда. Там не было бы вообще ни одной книги. Там все и так всё знают! Там бы я изнурял своё тело сложнейшими упражнениями, учился спокойствию и силе, встречал восход и провожал солнце на закате, сидя в одной позе. Там, наконец-то, появился бы авторитетный для меня человек – мой учитель. Обязательно маленький, сухонький и знающий всего меня насквозь и на три шага вперёд. Он научил бы меня слышать дождь и отличать песню сверчка от трели цикады, научил бы видеть облака и понимать их, научил бы идти сквозь туман… и всегда выходить к храму. Там бы я написал своё первое стихотворение… палочкой на песке. Стихотворение о дожде, облаках, сверчке, цикаде… о тумане и песке. И не слова о себе… Ни единого слова про себя!

Ещё, я бы согласился отправиться в бесконечную космическую экспедицию. Такую экспедицию, которая не вернётся, а если и вернётся, то тогда, когда на Земле уже не останется никого из тех, кто бы мог меня ждать. В космосе и на Земле время идёт неодинаково. Я улетал бы и знал, что больше я Её никогда не увижу и не услышу. Меня бы усыпили, чтобы я проснулся через сотни лет, за миллионы парсек от Земли. Я бы проснулся в мире, где Её нет! А если бы улетала Она… я бы не смог остаться. Нет-нет! Здесь мне ВСЁ напоминало бы о Ней, и я не смог бы не ждать Её… Здесь оставаться нельзя…

Макс ответил. Слава Богу!

– Макс, приезжай сюда немедленно!

– Саня, давай лучше ты сюда, тут как раз…

– Макс, блядь! Умоляю! Приезжай, пожалуйста, сюда! Забери меня отсюда.

– Что случилось? – Макс спросил уже серьёзным голосом.

– Ма-акс! Приезжай, пожалуйста.

– Саня… а где ты?

– На проспекте Мира. Если ехать от центра… – я понял, что не смогу толком объяснить Максу, как надо ехать, – Макс, сейчас я передам трубку, и тебе всё объяснят. Прошу тебя, поторопись!

Я передал трубку Эрику с просьбой растолковать моему другу, как сюда приехать. Эрик взял у меня трубку и долго, терпеливо, подробно, и даже жестикулируя, объяснял Максу, как добраться.

– Он скоро приедет, – сказал Эрик, возвращая мне телефон. – С вами всё нормально? Может быть, чаю? Или… покрепче?

– Нет-нет. Всё очень хорошо! А мой друг не сказал, откуда он едет?

– Он спрашивал, как ему ехать с Нового Арбата.

– А-а-а! Далеко… – я понял, что минимум сорок минут мне нужно будет сидеть и ждать. Это ужасно! Но ехать одному куда-то? Нет-нет! Подожду.

Очень хотелось выпить чего-нибудь, причём выпить залпом…

13

– Вам точно ничего не надо? – недоверчиво прищурившись, спросил бармен. – Может быть, колы ещё?

– Да, давайте.

– И льда побольше?

– И льда побольше.

– И лимон. А трубочку совсем не надо?

– Именно! – я на полсекунды успел удивиться, откуда может знать бармен Эрик, как я люблю пить колу. – Но передо мной стоял стакан с остатками колы, льдом и кружком лимона. Значит, я заказывал уже так. Только не помнил об этом.