Слабина Большевика

Когда-нибудь мне, я думаю, наконец вынесут приговор, и, приняв его со смирением, я, быть может, вновь обрету покой. И настанет ночь, когда я буду ждать кошмара, расплаты за то, что натворил, и вдруг появится Росана, веселая и загадочная, как вначале, когда убрала мне со лба мокрую прядь и зрачки ее стали огромными, во всю синеву глаз. И она улыбнется и назовет меня по имени, настоящему, которое я от нее скрыл, и тогда грязный большевик поймет, что великая княжна-девочка простила его.

Уехав с пустыря, через некоторое время я понял, что нахожусь на шоссе, ведущем в Ла-Корунью. Я был в таком невменяемом состоянии, что поехал в Ла-Корунью, а не в Мадрид. Я вспомнил, что получил обратно деньги и кредитные карточки, и не повернул назад.

Я ехал всю ночь. Передохнуть останавливался где-то на плоскогорье, где точно, сказать не могу. Потом одним махом доехал до Ла-Коруньи, когда только начинало светать, и направился дальше, к Финистерре¹. Заря застала меня на скалистом обрывистом берегу: прислонясь к машине, я стоял на ветру.

Когда я, случалось, ездил на машине, то особым удовольствием было, уехав подальше от дома, выйти из машины и, прислонясь к ней, смотреть на долину или на море, словом, на то, что открывалось взгляду. Когда впитаешь одиночество, силы прибывают и у тебя, и у послушной твоей воле машины, которой ничего не остается, как везти тебя туда, куда ты велишь, даже если ты жмешь на газ просто ради скорости и едешь куда глаза глядят.

В то утро, на краю земли, за который только что закатилась ночь, одиночество было таким безмерным и ощущение затерянности таким полным, что я забыл о времени. Я пробыл там много часов, но перед тем, как уехать, со мной случилось нечто, о чем я не могу не рассказать. Неожиданно глаза мои наполнились слезами и по телу прошла дрожь. И я понял, что жив, чего не чувствовал уже лет десять, и, несмотря на ужасную катастрофу, возблагодарил судьбу за то, что жив, а не валяюсь недвижный на пустыре, как Росана. Никто не возьмет мою сторону, я представляю, я и сам бы пришел в бешенство, а осознав, что пришло мне в голову, я счел себя последним сукиным сыном, каким сочтет меня всякий читающий эти строки. Так вот, возблагодарил и решил, что теперь я в вечном долгу перед Росаной за мое везение и ее беду.

И впредь, начиная с того утра, моей миссией стало приносить частичку ее в каждое утро, которого она уже не могла увидеть. Поэтому, хотя мой адвокат и говорит, что это не на пользу моей презумпции невиновности, я вырезал все фотографии Росаны, которые появились в газетах, и устроил что-то вроде маленького алтаря, перед которым каждое утро медитирую минут десять под звуки первой части Das Modchen und der Tod. Когда струнный квартет достигает пика в этой божественной мелодии, которой мир обязан Францу Шуберту, я вспоминаю, как она смеялась, как двигалась и еще – и это тоже – как великолепна она была в том розовом бикини.

Прошло две недели, прежде чем явились ко мне домой арестовывать. Расследование было недолгим, но произведено по всем правилам. Гнусные и просто странные телефонные звонки домой к Лопесам-Диасам сразу же связали с трагическим концом Росаны и конечно же приписали действиям маньяка. Особо показательным полиция сочла разговор с матерью Росаны накануне случившегося. Быстро установили и факт посещения девушкой бассейна в обществе мужчины лет тридцати в день совершения преступления. А еще через пару дней удалось узнать благодаря Исаскун с подружками, что какой-то тип лет тридцати и похожей наружности ошивался вокруг школы. Еще немного усилий – и обнаружились свидетели наших встреч в Ретиро. Я, разумеется, опускаю все фальшивые следы, начиная со свидетелей, видевших, как Росана накануне ночью в дискотеке в Торремолиносе танцевала с легионером, и кончая теми, кто наблюдал, как ее принуждали к проституции где-то неподалеку от Куэнки. Этот фальшивый след интересен тем, и потому я его запомнил, что молодая девушка, введшая полицию в заблуждение и затем отпущенная, оказалась русской по имени Ольга Николаевна, нелегально вывезенной из своей страны.

Поскольку у меня ранее никогда не было неприятностей с полицией, расследование застопорилось, так как свидетели не нашли меня среди зарегистрированных полицией маньяков. Но одна способная инспекторша добросовестно поработала с семьей и копала, пока Сонсолес не вспомнила, что у нее случилось дорожное происшествие в тот самый день, когда начались странные телефонные звонки. Через страховую компанию нашли мое имя, затем – фотографии, и все свидетели уверенно указали на меня; в этот момент, можно сказать, я влип.

В день, когда мне надевали наручники и зачитывали мои права, инспекторша, руководившая арестом, наблюдала за мной с ненавистью и удовлетворением, и это заставило меня подумать о том, что Зло может гнездиться и в великодушной груди добропорядочных людей. Уже в машине инспекторша перевела свои чувства в слова:

– Гляди, на этом месте сидели многие, но сомневаюсь, что когда-нибудь тут сидело такое дерьмо, как ты.

В какой-то мере я был согласен с ней. И тем не менее ответил ей жестко:

– “Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить”. От Матфея, глава седьмая, стих второй.

– Чихала я на это. Я атеистка.

– Выбор не слишком предусмотрительный, но уважаю свободу совести. А на что вы не чихали, извините за нескромность?

Мой адвокат, девица, судя по всему, довольно дотошная, полагает, что от этого вопроса я вполне мог воздержаться.

Как-то вечером – половина тетради была уже исписана – я задумался, чем все это может кончиться. Финалы могут быть разные: можно сварганить поучительную мораль для не совсем отпетой молодежи; можно умолять о снисхождении; описать подробнейшим образом Фреди и Урко, на случай если их удастся поймать еще на какой-нибудь совместной мерзости; или послать все к чертям и поведать со всей откровенностью самое порнографическое из моих мечтаний о Росане. Но, взвесив все хорошенько, я решил написать нечто совершенно противоположное моим принципам.

Принципы сегодня – на вес золота, возможно, потому, что, по общему мнению, принципы вообще вещь редкая и довольно примитивная. Однако же никогда нельзя сказать наверняка, какой цели служат те или иные принципы и из чего они проистекают. Пора наконец сказать, что принципы, как правило, имеют сомнительное происхождение, преследуют нелепые цели и во имя их зазря расходуются огромные усилия и жестоко страдают невинные люди. А потому хорошо регулярно делать попытки утверждать противоположное тому, во что веришь, чтобы увидеть, что это выглядит даже убедительнее твоих собственных принципов. Потом можно вернуться к исходной точке, потому что главное – не чувствовать себя правым, а чувствовать себя комфортно. Таким образом, если принципы, противоположные твоим собственным, выглядят и не более убедительно, чем твои, но более удобны, самый разумный выход – поменять их. Омрачать себе жизнь верностью случайному стечению обстоятельств – признак незрелости.

Я по сути своей не склонен придерживаться принципов и определенных убеждений. Почти все, что я видел в жизни, научило меня скептически смотреть на вещи. Однако нельзя отрицать, что даже ни во что не верящий в самом неверии находит побочные формы убеждений. На протяжении этих страниц кое-какие свои убеждения я раскрыл, но теперь, на прощанье, одно мне хотелось бы опровергнуть: что следует поменьше обращать внимания на себе подобных и что самоотдача ради другого (или другой) ведет к саморазрушению того, кто это делает.

Факты таковы: едва я пришел к этому убеждению, копаясь от нечего делать в жизни женщины, как позволил себе, войдя в раж, приблизиться к другой – прекрасной девушке. В результате моего поступка, к чему добавилось непредвиденное несчастье, жизнь моя разрушена, возможно, навсегда. Я потерял работу, доброе имя, свободу и все мои кредитные карточки. На мою машину наложен арест, и я испытал совершенно для меня новую и мучительную боль. Казалось бы, все факты подтверждают мое примитивное убеждение. Что можно на это возразить?