Осенний лист или зачем бомжу деньги

Ублюдок! Новое слово, усвоенное в школе. Так Катя стала называть про себя Владиславика. В школе, в самом первом классе она вообще много новых слов узнала, и не только слов, но и понятий. Училась-то она вместе с детьми тарганских нефтяников-работяг, которые и сами в выражениях не стеснялись и чад своих за матерщину не ругали, считали мат неотъемлемой частью и нормальным, законным вариантом великого и могучего русского языка. Еще Катя узнала, что дети берутся в роддоме, они там рождаются из животов баб, а заводятся они в животах от какого-то микроба. И только у баб. Микроб этот только на баб действует. А вот что это за микроб такой, этого никто не знал, никто из ее одноклассниц.

Заражаться и носить в своем животе какую-то гадость, которая потом превратится в подобие Владиславика, Катя не хотела. Ничего, если каждый день мыться с мылом и не есть грязные продукты, думала она, авось у меня в животе никто и не заведется. Да и время еще есть.

Школьные подруги говорили, что этот микроб только на взрослых баб действует, в основном на замужних.

Позже она все узнала про микроба, от которого рождаются такие ублюдки, как Владиславик и решила твердо: ребенка у нее не будет никогда! И выходить замуж она тоже не хотела.

Шли годы. Владиславик рос, а Катя взрослела. Андрей Валентинович по-прежнему уделял много времени работе, а когда был дома, занимался с сыном. Он с ним играл в дурацкие игры с визгами и хрюканьем, или сказки читал. Между прочим, ей он сказки никогда не читал, вспоминала Катя. Игрушек у Владиславика было очень много, детская была завалена игрушками. Все, что можно было купить в местном

Детском Мире, было куплено. И из каждой своей командировки отец привозил новые игрушки, такие, которые в Таргани никто и не видывал.

Катя не завидовала Владиславику, она просто не понимала - куда столько? Она давно уже перестала ревновать отца и к Норе и к их сыну, она отстранилась от всех от них своими подругами, книгами и школьными уроками. Училась она хорошо. А что еще делать девочке в богом забытой Таргани?

Однажды, Катя уже заканчивала десятый класс, а Владиславику исполнилось девять лет, папа с Норой ушли к друзьям в гости, а Катя осталась в квартире с братом. Она что-то учила по химии, как вдруг на кухне раздался истошный крик Владиславика. Катя опрометью бросилась на кухню и увидела такую картину: мальчишка бегал по кухне из угла в угол, как сумасшедший, выпучив глаза и тряся в воздухе рукой. И орал, как резанный. Он обжегся, когда хотел снять с плиты жестяную крышку, в которой топил сахар, чтобы сделать себе леденец.

Расплавленный сахар перетек с крышки на конфорку и вся кухня наполнилась едким дымом.

- Идиот! - закричала на него Катя. - В серванте конфет полно шоколадных, а он тут дурацкими экспериментами занимается! Оголодал, ублюдок?!

Владиславик заорал еще громче.

Катя выключила плиту, столкнула с нее тряпкой пузырящееся варево

Владиславика. Потом она поймала брата за запястье и, открыв кран с холодной водой, сунула под струю его обожженную руку. Боль отступила, и пацан немного успокоился, но когда Катя закрыла кран,

Владиславик снова заплакал.

Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слезы:

- Папа, а кто такой ублюдок?

Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего ей не сказал, а когда Нора увела сына доревывать в родительскую спальню и смазывать там какой-то мазью его ожег, папа пришел в Катину комнату и спросил ее:

- Как долго это будет продолжаться, Катерина?

- Что именно?

- Почему ты ненавидишь своего брата? Почему ты ненавидишь Нору, меня, всех нас? Почему ты назвала Владислава ублюдком?

Катя пожала плечами.

- По привычке.

- По привычке? - разозлился отец. - Так ты что же? Ты его всегда так называешь?

- Мысленно, - слегка испугалась Катя.

- Мысленно? - отец от неожиданности сел на письменный стол.

…Андрей Валентинович снова подошел к окну и снова надолго замолчал, глядя в пасмурную серую даль ноябрьского утра.

- Мне бы понять тогда, что я не прав, - продолжил он от окна. - Не прав с самого начала. Когда о дочери своей забыл, когда Нору в дом привел… На пустом месте такая ненависть, какая была у Катюши ко мне, к моей жене и к моему сыну не возникает. Всегда есть причина, и, как правило, эта причина в нас самих. Только мы ее не видим.

Позже прозреваем. Позже…, когда уже ничего исправить нельзя…

Или можно, но для этого придется жертвовать чем-то другим. Или кем-то другим. А иногда и жертвы ничего не решают.

Самсонов вернулся к журнальному столику, взял свой бокал, подержал его в руках и поставил назад.

- Мне восемьдесят, - сказал он. - Когда Катюша родилась, мне уже сорок три было. Поздний ребенок, можно сказать. Обычно поздним детям родители всю свою любовь отдают, а я не отдал. В работе был по уши, только о работе и думал… Нет, Катю я любил всегда, но как-то…традиционно, без надрыва и самопожертвований. Ну, есть у меня дочь, моя, родная, единственная. Должен любить, и любил. Но работа, наверное, все-таки у меня на первом месте была. А когда

Владислав родился, я уже в колее был - с работой полный порядок, перспективы радужные, можно было и о семье подумать. Я, наверное, с ума сошел, а может быть, отцовское чувство во мне, наконец, проснулось окончательно. Вот только я его неравномерно между своими детьми распределил, чувство это. Владиславу почти все, а Катюше…, что осталось…Тогда я очень разозлился на нее из-за этого слова -

'ублюдок'. Наорал, и… Глупость я большую совершил, Алексей, деньгами ее попрекнул. Сказал: мол, живешь на мои деньги. На всем готовом. Самостоятельную и независимую из себя строишь. Вот посмотрел бы, сказал, как ты без нас, без ублюдков, прожить бы смогла. А она мне в ответ: посмотришь. И отвернулась, больше ничего не сказала. Позже понял - она от меня тогда совсем отвернулась…

Время к выпускным экзаменам шло. Окончила школу, уехала сюда. Даже на проезд денег от меня не взяла, где-то заняла. Здесь в торговый поступила, окончила его с красным дипломом. Пока училась, я ей помощь неоднократно оказать пытался. Отказывалась. И когда бизнес свой решила после окончания института организовывать, я снова к ней приехал и денег предложил. Я тогда уже свое предприятие акционировал, денег у меня немерено было. Опять отказала. Я сама!

Ты, говорит, хотел посмотреть, как я без тебя существовать буду?

Смотри. Только со стороны. А миллионы свои тебе есть на кого тратить…

- Ну, зачем ты так, Катюша? - обиделся Андрей Валентинович. - Я же от чистого сердца. Ведь ты же дочь моя! Родная!

- Родная? - Катерина разозлилась. - А ты помнил об этом, когда по командировкам своим мотался? А я ждала тебя и, как дура надеялась, что вот эта, именно эта командировка последняя, что ты приедешь, и мы будем жить вместе. Вдвоем, как два самых близких и родных человека. Нет, не помнил. Работа у тебя была родной. Нефть эта проклятая тебе родной была! А потом у тебя другие родные появились, сначала Нора, потом ваш сын. И тебе не до меня стало. Вообще не до меня. Я в твоем доме не как родная, а как чужая жила. И тебя это устраивало. Не закатывает дочурка истерик - значит, все в порядке.

Не требует к себе внимания - значит, не нуждается. Так что, можно все свое время и любовь другим родным уделять. Норе, сыночку ненаглядному. Нюхаше!

Андрей Валентинович стоял красный, словно его по щекам отхлестали.

Все было правдой в Катюшиных словах. Все!

Он бы мог как-то смягчить Катин гнев, рассказав ей о том, что с

Норой они расстались, что жена просто-напросто сбежала от него с заезжим музыкантишкой, бас-гитаристом из какой-то там рок-группы, забыв даже о сыне, оставив Владиславика отцу. Через три месяца вернулась, но Андрей Валентинович ее не простил, выгнал из дому.