«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

— Что и заметно, чай не вошла пока Резервная Армия торжественным маршем в Петерберг. — Хикеракли самым житейским тоном крякнул, никакой другой эмоции не продемонстрировав. — А что, в самом деле идёт?

Метелин помолчал, но потому лишь, что подоспел хозяин с водкой и вечными хикераклиевскими соленьями, от поглощения коих в таких количествах у всякого нормального человека давно бы приключился острый живот.

Хозяин на непетербержскую шинель, конечно, глазел, но и Метелина тоже в лицо вспомнил — поприветствовал будто бы и впрямь искренне. Когда же он удалился, а Хикеракли набросился на соленья, ничего не оставалось, кроме как в лоб заявить:

— Через три дня должна быть здесь.

Грибом своим Хикеракли не подавился — экое было бы расточительство! — но на секунду отвлёкся всё же от блаженства, жевать перестал и посмотрел пристально.

— Ишь как. Ты, ежели не надумаешь через три дня спешно нас покинуть и к стану противника вернуться, шинельку-то припрячь, а то сам понимаешь… Хе. Прям уж и идёт? Мы вроде ребята автономные, нешто штурмовать нас будут? Эдак получается, что идеологически, так сказать, победила революция, коли сам Четвёртый Патриархат на Пакт плюнул.

— Штурмовать или не штурмовать, плюнул или не плюнул — вопрос тонкий, — усмехнулся Метелин. — Командование всем объединённым составом день и ночь совещается, поскольку тут патриаршее возмущение, там потенциальная нота европейского протеста, а сбоку так и вовсе тривиальная солдатская неготовность. Я ведь дезертировал стихийно — знакомца повстречал, у него там ещё с десяток было таких же красавцев, навострившихся обратно в Тьверь. В общем, давай-ка уже выпьем, а то что ты всё закуску уминаешь, совесть имей!

Яснее ясного сознавал Метелин: если Хикеракли — «большой начальник», как по казармам показалось, то сейчас деяние страшнее даже дезертирства свершится.

Только наплевать. За казармами не простиралась снежная пустыня, не плескалось море, не стоял пеленой туман, а значит — Петерберг никуда не исчез, вот он, здесь, за этим столом и особенно за этими окнами. Разбегается по Людскому кривобокими переулочками, выкатывается, запыхавшись, на Большой Скопнический и прогулочным уже — где степенным-аристократическим, а где хромым-нищенским — шагом движется себе к кольцу.

Если и осталось у Метелина в жизни что-то несомненное, то уж всяко не устав Резервной Армии. Куда ему с Петербергом тягаться.

— За отечество, — буднично, безо всякой патетики кивнул Хикеракли и подставил стопку для прикосновения. — Я, знаешь, не верил, что Резервная Армия в самом деле пойдёт, все говорили, а я не верил. А как тебя увидел — поверил. Потому как ежели б ты из самой Столицы примчался зачем-то, то был бы в том ненужный надрыв, ну а ежели с полпути — так это сам леший велит. Не обидно столичных-то выдавать? А хотя… — махнул он рукой, — я вон тоже на совещание шёл, да и ну их всех псу под хвост. Верно говорю? Верно говорю. — И они опрокинули-таки по первой. — А вот теперь, когда знаю, задним, как говорится, числом кажется: ну да, всё так, не могла Резервная Армия не выступить. Смешная штука — мысль человеческая! И как им не выступить, после графа-то Тепловодищева?..

— За одну ночь решение приняли, — подтвердил Метелин. — Всего за одну ночь, где такое в наших краях видано? Точнее, как: наутро Резервную Армию вдруг официально проинформировали о петербержских зверствах, сам приказ о мобилизации позже отдали… Но буквально все уже знали, что отдадут, что задержка эта — на сборы, проработку плана наступления и всякий там хозяйственный пересчёт пригодного добра по закромам. И кто б прежде догадался, что способ столичную оранжерею вдруг оживить — это отрезанная голова члена Четвёртого Патриархата на его собственном авто? Н-да.

— Н-да. Но, Саш, профанов можно и простить: не каждому в голову придёт… голова… Н-да. Это ведь только кажется зверством и, как бишь, эк-заль-та-ци-ей. А на деле расчёт верный, как по часам — не такой и дурной, ежели ваши за ночь решились. Графа-то Тепловодищева пальнули случайно, надо было как-то объясниться, вот Революционный Комитет и подумал: а чой нам объясняться? Пусть Столица сама себе объясняет. Ежели не стерпит, то я ж не шутил про революционную идеологическую победу! Ты, как и я, йихинский, ты знаешь: в исторических трудах запишут, что Четвёртый Патриархат сам войну развязал, на нём и вина. Ну а коли стерпит… — тоскливо вперился Хикеракли в водочный графин. — Тогда, выходит, совсем уж всё можно. Давай-ка, Саш, сразу по второй, а?

Метелин молча разлил, и выпили они тоже молча.

Значит, «случайно пальнули» графа Тепловодищева. Впрочем, с его-то норовом тому на роду написано было расплатиться когда-нибудь головой — Метелин до сих пор с содроганием вспоминал скандал вокруг разорванного контракта на металл, результатом которого и стала та подаренная «Метель».

И всё же, всё же.

— Я вот и не сомневался никогда, что — по крупному если счёту — всё можно. Как же нельзя? Кто не допустит — бог европейский? Смешно. Но ответь мне, Хикеракли: ежели всё можно, ежели всё можешь, неужели надо всякой возможностью тут же пользоваться?

— А разве же тут всё? — Хикеракли покрутился деланно во все стороны, приглашая ещё разок оглядеться. — Чай людей не едим, девок сплошь не портим… Хотя ты прав, не в размахе дело. Ведь, посуди, экая фантазия нужна — голову отрезать! Тут тебе не расстрелы, не отъём имущества, это из сугубого только выверту. Как же объяснить? Ну смотри: можно в душу не верить, но это одно дело, а другое совсем — показать, как говорится, наглядно, что в деяниях своих ты только привычками и ограничен. Ради пользы кого хошь губят, но польза — это тоже привычка. А тут… Свободные мы люди, понимаешь, Саша? А свобода умных людей — она без отрезанных голов не обходится.

— Фантазия как роскошь? А ты, пожалуй, прав. Это кто же так роскошно живёт, что подобные экзерсисы себе позволяет, Твирин ваш?

Метелин разлил снова — с глубочайшим равнодушием к грядущему ответу. От первых двух стопок на пустой желудок в голове загудело зимним ветром, который всё частное будто бы уносил, заглушал протяжным воем, смахивал поспешным снежным рукавом.

— Твирин? Твирин не умный, он смелый. Да ты сам… Погоди, ты нешто не знаешь, из кого Революционный наш Комитет состоит?

Зимний ветер в метелинской голове ничего этого не знал и знать не хотел. У командования наверняка имелись сведения хоть какой-то подробности, но доносить их до рядовых никто не торопился. Действительно полно инструктировали бы Метелина, пройди он отбор в лазутчики — генерал-лейтенант Вретицкий ведь намекал, симпатизировал (вероятно, жалел), всё раздумывал и дал наедине пару невнятных обещаний. Которыми Метелин не удовлетворился и, не дожидаясь благословения сверху, прибыл в Петерберг самовольно.

Потому что Петерберг, карты десятилетней давности, дополненные его же собственной рукой, завод, Гныщевич, многие другие славные люди…

И перспектива посмотреть на приговаривающего всех подряд к расстрелам Твирина.

Начало хикераклиевского рассказа Метелин пропустил — вернее, не столько пропустил, сколько принял за шутку, Хикеракли же известный любитель пошутить. Только когда дошёл черёд до бывшего его хозяина, барона Копчевига, на Метелина снежной лавиной обрушилось: так и Хикеракли шутить бы не стал.

Да и для всех прочих фантазий недостаточно роскошно он живёт.

Метелин ошалело переспрашивал, вытряхивая зимний ветер из головы, а Хикеракли отвечал многословно, весь обратившись в сборник своей житейско-лакейской мудрости — даже водка кончилась раньше солений, и хозяин поднёс ещё, и кто-то из посетителей намеревался к Хикеракли, как к лицу должностному, пристать с просьбой, раз уж в одном кабаке очутились, но здешние грузчики, прежде помогавшие хозяину с драками, этого просителя спугнули. Хикеракли и не заметил — всё говорил и говорил, а на зал не оборачивался.

— …Понимаешь, Саша? У нас отделы есть, каждому своё занятие — Драмин дома восстанавливает, Приблев деньги считает… Зачем ты приехал, Саша? У тебя ведь целая Столица есть и ещё больше. А мы свободные, сво-бод-ны-е. Это значит — значит, нельзя нам, Саша, по желанию, а надо по обещаниям. Говорили-говорили, что можем порядок перевернуть, по уму всё переделать, ну и договорились… У Коленвала, Валова то есть Коли, три секретарши, три! Было, пока не оглох. Теперь, наверное, сестёр в лечебнице с десяток… А тут ты, ч-честный человек. Да не оглох он совсем, не трясись, на поправку идёт. И каждому дана воля разгуляться — ух! Ежели б тебе позволили сделать всё, чего душа попросит, ты б как? Тоже б головы резал? Ты б не резал… Вот и я не знаю, как мне. Наливают, вишь, бесплатно, и то радость. И поговорить нашлось с кем. Да только я на тебя смотрю, а вижу — нас я вижу, Революционный Комитет, как на ладони. — Хикеракли оборвал тираду, выдохнул, влил в себя очередную стопку и вместо закуски окатил тоской: — Ну зачем ты приехал, Саша?