Письма Клары (ЛП)

Когда он закрыл дверь, Юнна сказала, что ей, мол, нечего снова с кем-то нянчиться, а Мари возразила:

— Ты о чем?! Я не хочу заболеть воспалением легких как раз тогда, когда, мы собираем вещи, вот и все!

Леннарт вошел в комнату и сел на кровать; он впервые посмотрел на своих хозяек долгим оценивающим взглядом. В конце концов он вежливо объяснил, что им отнюдь не стоит рассматривать его поведение как сплошное безрассудство, но их можно понять.

Мари развесила его мокрую одежду над очагом; на красной рубашке была надпись: «I couldn't care less»^[32].

— Совершенно отчаянный!.. — сказала Юнна. — Чего ты, собственно говоря, добиваешься?..

Леннарт ответил:

— Я хочу умереть.

Он встал и начал быстро ходить взад-вперед по комнате, а некоторое время спустя произнес:

— Женщины!

— Что ты сказал? — спросила Юнна.

— Женщины! Что они, собственно говоря, хотят?

Вода вскипела, и Мари, наполнив его стакан, сказала, что он должен пить, пока не остыло.

— Точь-в-точь так, — воскликнул Леннарт, — как говорит моя мама! Что это? Пахнет как-то чудно.

— Это ром и вода, сахар, имбирь и масло. Это называется пиратский ром. Но масло не должно застыть, иначе на вид не будет так аппетитно.

Мари подложила дров в очаг и поставила вариться картошку.

— Еда! — сказал он. — Никакой еды мне не надо! Меньше всего еды…

— Хорошо, — согласилась Юнна, — мы уже поели.

— У меня болит спина. Наверное, что-то нервное.

— Ты слишком долго греб на байдарке. Мы уберем твое весло, чтобы его не сдуло ветром. А теперь сядь где-нибудь; комната становится совсем маленькой, если кто-то все время ходит взад-вперед.

— Извините! — сказал Леннарт, сев на кровать, и серьезно объяснил: — Ну, это… с женщинами… вам, возможно, не понять, что я имею в виду, вы прожили слишком долго и слишком спокойно, вы в этом не виноваты!

Мари спросила:

— Хочешь еще стаканчик?

— Можно, но лучше без масла. В общем, вы пытаетесь завладеть кем-то целиком и полностью, не оставляя ни капли свободы! Я понимаю, вы стараетесь сделать как лучше, особенно если у вас жизнь за плечами, но в любом случае вы не можете видеть вещи в истинном свете!

Юнна сказала:

— Единственное, что я могу видеть, это как ты отправляешься отсюда восвояси со своей байдаркой!.. Что ты себе думаешь?

— Думаю умереть! — злобно произнес Леннарт. — Ведь я уже говорил вам!

Мари спросила:

— Но почему?

Юнна заметила, что Леннарт может взять и умереть завтра, если уж ему так хочется.

— Ты жестокая! — заявил он.

— Разумеется! Ты видишь берег. В окне горит свет, тебе совсем плохо. Люди пускают тебя в дом, и они еще жестоки, а как же?..

К их ужасу, Леннарт заплакал — мучительно и захлебываясь слезами.

Юнна шепнула Мари:

— Помоги ему! Я сказала глупость!

Мари села рядом с ним на кровать и стала ждать.

В конце концов он произнес:

— Вы хотите завладеть человеком! Залюбить до смерти!

— Конечно, я понимаю, — ответила Мари.

— Ничего ты не понимаешь! Почему вы не можете быть просто милыми, я имею в виду — держаться немного на расстоянии, так, чтобы с вами захотелось встретиться?

— Не выпить ли нам по чашечке кофе? — спросила Юнна.

— Тихо, Юнна, мы беседуем! Не надо с нами нянчиться!

Мари повернулась к Леннарту и сказала:

— Ты прав. Это твоя мама! Ведь так?

Он вскочил и воскликнул:

— Не вмешивай сюда мою маму!

— Пожалуйста, — сказала Мари, — хорошо, хорошо! Я собираюсь пойти и лечь спать!

— Спи! — согласился Леннарт. — Ты думала о том, что люди третью часть своей жизни спят как ни в чем не бывало, попросту привыкают идти и ложиться спать… разве я не прав? Никакого любопытства, никакой фантазии! — Он положил руку на плечо Мари. — Погоди немного! — сказал он. — Я объясню одну вещь — человек… будто лодка, он отправляется куда-то туда, куда очень долго стремился и о чем тосковал. Быть может, это остров. Наконец он туда попадает. И именно тогда он стремится оттуда прочь — дальше, понимаешь… еще дальше! В неведомое!

— Вот еще! — сказала Юнна. — Хорошо, что ты не проехал дальше, ты мог причалить в Эстонии.

Ветер усилился и сорвал что-то за окном, сбросив к подножию горы, видимо, это была байдарка.

Пришлось выйти и посмотреть, что с погодой. При свете фонарика они увидели: их лодка «Виктория» лежала совсем низко.

— Она справится! — решила Юнна.

— Нет! — сказал Леннарт. — Восточный линь слишком туго затянут.

— Вовсе нет!

— Лодку надо оттащить по меньшей мере сантиметров на двадцать, так, чтобы море не разбило ее. Я попробую?

— Нет! Оттащить ее… теперь не получится, поверь мне, я точно знаю. Но если хочешь, можешь спуститься вниз и проверить ватерлинию. Возьми дождевик в прихожей!

— Узнаю эти слова! — воскликнул Леннарт. — Возьми дождевик, возьми теплые брюки, ты хорошо оделся? И не возвращайся домой слишком поздно!

— Да, мой друг! Я тоже помню…

Ночь стала черной как уголь, хоть глаз выколи. Они видели, как лучик света от карманного фонарика спустился вниз, к подножию горы, и неподвижно остановился.

Мари спросила:

— Что нам с ним делать? Чего он хочет?

— Он сам не знает. Но он в отчаянии.

Когда Леннарт вернулся, Мари уже легла спать. Он сказал Юнне:

— Я никогда не видел такого красивого и мужественного судна, ни одному человеку такого не выдержать.

— Ты прав! — ответила Юнна. — Но «Виктория» — из дерева, а не из пластмассы. Лодка построена тридцать лет тому назад и волны и ветер ей нипочем.

— Да, такую лодку и надо иметь!

— Почему бы нет? Последние настоящие судостроители как раз обитают в здешних краях. Я могу дать тебе адрес.

— Никаких адресов! — ответил Леннарт. — Тогда придется кому-то писать.

Мари заснула, пока краем уха прислушивалась к тихой беседе Юнны и Леннарта о лодках, их разговор был долгим и обстоятельным.

Утром ветер стих.

Его джинсы высохли, и в один прекрасный день он найдет адрес лодочного мастера у себя в заднем кармане.

Туве Янссон

О предупреждениях

Когда-то давным-давно, во времена моей ранней юности, в городе, где я выросла, жила удивительная женщина; звали ее Фрида Андерссон. Жила Фрида одиноко в домике на окраине, но в городе у нее имелись дочь и внучка. Иногда летней порой они навещали ее, но по мере того как Фрида вела себя все более и более странно, они стали ее избегать.

Понимаете, Фриду мучили угрызения совести, это превратилось в одержимость, избавиться от которой ей никто не мог помочь. Что бы плохое ни случалось в городе, она полагала, будто это ее вина. Если несчастий вокруг недоставало, она начинала печалиться обо всем, что удавалось прочитать в газетах, и тогда, само собой разумеется, не было конца страху Фриды, что все это по ее вине. Страхи ее становились все сильнее и сильнее. В конце концов она только и делала, что сидела у себя на крыльце и плакала.

Я понимаю, что вам трудно мне поверить, но как ни абсурдны были заблуждения Фриды, они сделались для нее горькой действительностью. Что-либо объяснить или убедить ее было невозможно, а строгость вообще бесполезна. Теперь — задним числом — я думаю, что, пожалуй, нам надо было бы согласиться с ее заблуждениями, но мы этого не сделали. Когда никто не разделял ее опасений, она находила утешение в том, что сбывались приметы; разбитое зеркало, ножи, лежащие крестом… — примет и предзнаменований сколько угодно, если только обладаешь чутким слухом и готова воспринимать веление свыше, которое постигаешь с непривычки. Понятно, что Фрида должна была стать благодарной жертвой городских детей, но этого не случилось. Они были ей очарованы. Всякий раз, когда случалось несчастье, ребята мчались к Фриде, чтобы услышать от нее страшные подробности происшедшего. Она обладала могучей фантазией и в самом деле умела рассказывать.