Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ»

— Воздуха не переносят совершенно, — радостно сказал очкастый. — Через пять минут готов.

— Какой… какой ужас… — стонала рыжая.

— Спи, — устало, но повелительно сказал очкастый. — Рано еще, сыро еще…

Рыжая послушно засопела, снова уронив голову на руки. Наташке показалось, что вся она несколько сдулась.

— Ну вот, — очкастый уселся на свою полку и перевел дух. — Все поняли?

Наташка хотела было заорать, что ничего она не поняла и требует немедленных объяснений, но вдруг ей стало ясно, что о чем-то подобном она догадывалась давно. Глядя на стремительно тупевших однокурсников, жиревших и дурневших подруг, включая телевизор или слушая в машине радио, она еще года два назад поняла, что само так не бывает, что темная и тайная сила взялась отбивать у всех интерес к абстракциям, вычеркивать из памяти сложные слова и тонкие эмоции, оставляя аппетит во всех видах — от консюмеристского до сексуального; конечно, это легко было списать на общую деградацию страны или на коварный умысел телевизионщиков, которые и так всегда крайние, но никакие телевизионщики не сделали бы из страны такой отстойник за какую-то пару лет. Еще совсем недавно с людьми можно было разговаривать не только о ценах, еще вчера они, казалось, помнили о справедливости, о долге перед родителями, могли процитировать наизусть хоть одно стихотворение, кроме «Ипотека для молодого человека», — сегодня ничего этого не было и близко. Из мира, словно в гигантскую озоновую дыру, стремительно вылетало все, ради чего стоило его терпеть. И потому, когда Наташка воочию увидела паразита, выжиравшего из них человеческое и заставлявшего круглые сутки жрать чипсы, она не так уж сильно и удивилась.

— Инопланетяне? — только и спросила она.

— Честно говоря, понятия не имею, — улыбнулся очкастый. — Кстати, я Вадим.

— Ну а я Наташа.

— Так вот, Наташа, действительно не знаю. Я, если честно, в инопланетян не очень верю. Это скорее земной продукт. Или наши вывели, или еще кто-то. Кратчайший путь к мировому господству.

— В смысле? — опешила Наташка.

— Да очень просто. Через год такой человек обычно уже ни на что не годен. Окружающих для него не существует — ради них не то что жертвовать жизнью, а извиниться, если толкнул, уже никто не может. Потом жадность, дикая — в еде, во всем. Сужение интересов, разрушение памяти. И главное — патологическая внушаемость. Им можно внушить все что угодно. Что все хорошо, что все счастливы, что кругом враги и шпионы, что в слове «Леха» пять букв… Вы заметили?

— Да, я следила.

— Вот это и наводит меня на мысль, что все-таки наши, — помрачнел очкастый Вадим. — Понимаете… может быть, они действительно нашли способ такого воздействия. Это ведь несложно, я сам в этом направлении думал. Сконструировать такого паразита — пара пустых, — он кивнул на стакан, где неподвижно бурел червь. — Гораздо круче, чем био-терроризм этот долбаный, на котором они так свихнулись в последнее время… Понимаете, как просто? Запускаем червя, и все в порядке. И перед нами идеальный гражданин, больше всего озабоченный чипсами, разводками, покупками, сексом и попсой. Но они не учли одну штуку. Одну отличную штуку. Вы читали «Союз пяти»?

— Кажется, читала. — «О Господи, — подумала Наташка, — неужели я тоже инфицирована? Неужели я забываю элементарные вещи?!» — Ну, конечно, читала! Это где пятеро решили расколоть Луну, чтобы посеять панику и завладеть всем. Но они не учли, что после паники это их «все», которым они завладеют, станет уже никому не нужно! Люди перестанут считаться с властью и деньгами! То есть все бессмысленно!

— Точно, — кивнул очкастый. — Так и тут. Они не учли, что вместо идеального гражданина получится кусок мяса, неспособный ни к какой осмысленной деятельности. В оппозицию он, конечно, не уйдет, на марш не пойдет, лишних вопросов не задаст… Но и стимулов работать у него нет, и читать он не умеет, и защищать никого не будет. И родителей в старости не прокормит. Животное, да еще и прогрессирующее.

— Нет, как хотите, — замотала головой Наташка, — а в такой цинизм я не верю. Мне легче в инопланетян…

— Очень может быть, — сказал Вадим, но видно было, что верить в инопланетян ему как раз не хочется. Он, должно быть, вырос на фантастике о добром инопланетном разуме, и лишаться этой последней надежды ему не хотелось. — Может, планету хотят захватить или что…

— А чего вы меня про китайское время спросили?

— Чтобы наверняка знать про вас. Мне надо было точно понять, что вы не инфицированы. С двумя я бы не справился.

— Слушайте! — возмутилась Наташка. — Но почему же вы в газету не обратитесь? На то же телевидение не пойдете?!

— Куда? — горько спросил он. — Они все в деле. И половина там таких — почитайте, что в газетах пишут. Вы «Звезды в гареме» смотрели?

— Один раз.

— Заметили, что там зрителя-победителя хлопают по плечу?

Наташка испуганно заморгала.

— Я вам вот что посоветую, — сказал Вадим буднично. — Вшейте наплечники. Вот как у меня.

Он снял пиджак. На безупречно белой сорочке красовались плотные суконные погоны.

— Внутри стальная пластина, — сказал он не без самодовольства. — Если кто и хлопнет, до плеча никакая инфекция не дойдет.

— А она? — спросила Наташка. — С ней что теперь будет?

— Понимаете, — помрачнел Вадим. — Я всего третий раз достаю… Я ведь тоже не сразу дошел. Есть небольшая инициативная группа, занимающаяся выявлением. Вы теперь тоже наша, я надеюсь. Если заметите такой явный случай, попытайтесь остаться с клиентом наедине и доставайте обязательно. Если не достать, он может там разжиреть, и тогда только иссечение. Они засыпают легко, потому что очень внушаемые. Никакой гипноз не нужен. Им скажешь «голосуй» — они голосуют, скажешь «спи» — спят… А потом я не отслеживаю. Я думаю, должны начинаться улучшения.

— Думаете? — тревожно спросила Наташка. — Или уверены?

— Уверен, — без особой уверенности сказал Вадим. — Я не специалист, понимаете? Я не знаю, насколько это обратимо. Погодите, сейчас она проснется.

Он взял стакан с червем и вышел. Через минуту вернулся с пустым стаканом, на стенках которого блестели капли.

— В сортир, — ответил он на немой Наташкин вопрос. — А стакан достаточно вымыть, это так не передается.

Рыжая между тем завозилась. Ее рука шарила по столу в поисках чипсов. Не найдя чипсов, она нащупала пакетик печенья и вынула последнее.

— Сейчас, сейчас, — произнес Вадим.

Рыжая открыла глаза.

— Че, подъезжаем? — спросила она прежним толстым голосом.

— Да нет еще, долго, — ответил Вадим.

— Двинься, — рыжая толкнула Наташку попой. — Твоя, што ль, полка?!

Она вынула мобильный.

— Але! Юльк, ты? Ой, а я сплю че-то. Че-то сплю и сплю. А че еще делать-то? Говорить не с кем, тоска. А ты спишь? А че? А кто? А Пашка? А Пашка что?

— Пойдемте в тамбур, — попросила Наташка.

Они вышли в прокуренный тамбур. В углу два подростка, дымя «Кентом», вели диалог, состоявший из сплошных междометий.

— Надо подождать, — сказал Вадим. — Так сразу вряд ли подействует.

— А если вообще никогда не подействует? — усмехнулась Наташка.

— Ну… тогда не знаю, — признался Вадим. — Но выявлять все равно надо.

— А зачем?

— Чтобы выдавливать.

— А выдавливать зачем?

— Чтобы не было, — твердо сказал Вадим.

— Че встал, земеля?! — пихнул его пьяноватый морячок, просовываясь в тамбур. — Всю дверь загородил, е-мое…

Он бодро хлопнул Вадима по плечу.

— Руки не распускай, — сказал Вадим, машинально отряхивая суконный наплечник.

— Нежные все стали, е-мое, — с ненавистью сказал морячок и втянулся обратно в вагон.

Убийство в восточном экспрессе

Сначала подали заливное из лося, потом розового, тающего во рту копченого тайменя, лиловый и пряный паштет из дичи, сыр «Охотничий» с зеленью, потом красно-бурую, волокнистую вяленую медвежатину, блюдо очищенных кедровых орехов, ко всему этому «Таежную» на калгане, потом крепкий бульон с круглыми, толстыми, ручной лепки пельменями — опять-таки из лосятины, — потом жареный кабаний бок с капустой, соленой черемшой и моченой брусникой, и Владимир Коктельо-Перверте все это жрал. Он жрал, мощно двигая челюстями, одобрительно кивая подавальщицам, подмигивая переводчику, жрал, словно его не кормили во Франции, Германии и Польше, которые он посетил перед российским турне, словно нажирался за всю свою голодную юность, потраченную на постижение верховной мудрости в мансардах Парижа и трущобах Буэнос-Айреса. Европейский писатель изысканно колупнул бы там, понюхал тут и отломил хлебца — и достаточно, но Коктельо-Перверте был латиноамериканец и хорошо знал, что пока кормят, надо жрать. Потом не будут. Только эта большая школа бурно прожитой жизни и примиряла Сыромятникова с Перверте, хотя бы отчасти. Чувствовался человек не только понюхавший, но и хлебнувший.