Джентльмены

— Неплохая шутка, — пробормотал Генри. — Для такого идиота, как ты.

После того, как обмен любезностями закончился, мы отправились за остальными покупками, после чего вернулись домой на фургончике «Мёбельман» с шестью полными коробками снеди. Все это обошлось нам меньше чем в полторы тысячи, и Генри был доволен.

Жарить гуся — непростое дело для новичка, а если гусей, как и новичков, два, проще оно не становится. Однако с помощью здравого смысла, хорошей поваренной книги и бесконечного терпения мы успешно завершили предприятие. Генри и раньше проделывал необходимые операции, но порой путал последовательность.

К трем часам ночи наш труд был завершен: перед нами красовались два поджаристых, начиненных фаршем и хлебным мякишем гуся, жирных и румяных, источающих такой густой аромат, что им одним можно было насытиться.

«Гусиный вечер» стал настоящим событием. Мы накрыли длинный стол в подвале: белые известковые своды, свечи в маленьких нишах и закрепленные у стен лавки создавали настоящую средневековую атмосферу. Мы достали тонкий фарфор, украсили стол свернутыми салфетками и покрыли его плотной льняной скатертью.

На нашей кухне царил хаос. Руки Генри- барменасновали туда-сюда, фартук пропитался гусиным жиром и соусом вперемешку с мукой и специями. Генри разошелся и был явно в духе, посему я решил удалиться и заняться украшением подвала, die Stimmung.

Наконец стол был накрыт; мерцающие свечи озаряли букеты красных тюльпанов, напоминающих о приближении Рождества. Обстановка была самая торжественная.

— Было сказано: в семь, сейчас семь, — скромно заметил Грегер, первым прибывший на место.

— Добро пожаловать, Грегер, — приветствовал его Генри. — Угощайся.

— Благодарю, — с достоинством ответил тот, принимая коктейль.

Грегер нарядился в свой лучший выходной костюм и даже вставил красную розу в петлицу.

Вскоре подтянулись и остальные, не слишком опоздав: Паван в пиджаке и клетчатой рубашке, Ларсон-Волчара в клетчатом блейзере — свою овчарку он привязал в углу; пришел Филателист в костюме стоимостью в серую марку «скиллинг-банко»; Биргер с галстуком-бабочкой, а последней явилась Воровская Королева, при виде которой раздались шепот и приглушенные аплодисменты. На ней были длинная черная юбка, топ с люрексом, жемчужное колье и длинные серьги.

Гости довольно быстро оживились, вечеринка набирала обороты: Биргер досконально анализировал состав коктейля, приготовленного Генри; этот выдающийся знаток безошибочно определил все компоненты, и Грегер бросил на него восхищенный взгляд.

Пока мы согревались коктейлем и болтовней, слегка притуплявшей голод, Генри отправился на кухню. Филателист рассказывал об удачных осенних сделках, парни из «Мёбельман» тоже не жаловались. Деловой народ квартала Русендаль Стёрре явно процветал, и мы подняли бокалы за светлое будущее, которое вот-вот должно было наступить.

— Кушать подано! — воскликнул Генри, неся перед собой только что дымившийся на плите кровяной суп. — Прошу гостей к столу!

Джентльмены принялись рассаживаться. Королеву усадили напротив хозяина — так, чтобы все могли разглядеть ее как следует. Остальные расселись без особых церемоний. Я оказался между Ларсоном-Волчарой и Биргером.

Кровяной суп удался на славу, вино развязало языки, и гости, вздыхая и причмокивая, нахваливали его горьковатый нежный вкус. Биргер, манерничая, ел суп «от себя», двигая ложку к противоположному краю тарелки.

— Кое-кто умеет есть как приличный, — заметил Ларсон-Волчара.

— Ты каждый год это говоришь, — отозвался Биргер.

— Не ссорьтесь, мальчики, — успокоила их Королева, которая всегда держала своих поклонников под контролем.

— И еще раз добро пожаловать! — Генри поднял кубок.

— Ваше здоровье, графья и бароны! — сказал Биргер.

— Ваше здоровье! — подхватила вся компания.

Вскоре настал «гусиный час», и мы с хозяином удалились, дабы вернуться с главным номером программы, изнемогавшим в духовке. Как только мы водрузили обоих красавцев на стол и соблазнительный аромат распространился по комнате, раздались громкие аплодисменты.

— Ура! — выкрикнул Грегер.

— Вот молодцы так молодцы! — похвалила Королева.

— Брависсимо! — восторгался Биргер.

Генри разрезал первого гуся, не обидев ни одного из гостей. Запеченный картофель, яблочное пюре, брюссельская капуста, студень четырех сортов, морковь, горошек и соус, сваренный из мясного бульона и двух литров сливок, — такого пира никто еще не видывал. Мы жевали, глотали, стонали и охали, сожалея, что наши желудки вмещают так мало, и снова вздыхали от невообразимого наслаждения. Тосты все учащались, пот блестел, смешиваясь с гусиным жиром, гости ослабляли галстуки и снимали пиджаки, вздохи заглушали чмоканье, чавканье и бульканье вина.

Первым ослабил ремень Грегер, вскоре остальные последовали его примеру, а после третьего обхода Королева осталась единственной, кто по-прежнему являл собой достойное зрелище. Эта дама к тому же неплохо переносила алкоголь: все господа, разумеется, желали чокнуться с красавицей.

Биргер, конечно же, сварганил стишок в честь славного события и, дойдя до кондиции, потребовал внимания. Гости зашикали, призывая друг друга к тишине и сосредоточенности.

— Я напишал… штих. В чешть гущя… и повара, — начал он.

— Просим, просим!

— Тихо… Буду читать по… памяти. Что нам шлова и рифмы поэта… Ешли гущь на штоле прекрашном этом… — продекламировал Биргер первые строки, а остальные я, признаюсь, забыл, равно как и прочие гости, — в этом сомневаться не приходится.

Вино, жара и еда лишили меня сил, и я утратил способность следить за ходом событий. Смею, однако, утверждать, что Биргер сокрушался по поводу своего словесного бессилия перед гусиным столом, не упустив, впрочем, возможности зарифмовать «гусь», «стремлюсь» и «союз», на что некий гость возразил, что рифма повторяется из года в год и к тому же принадлежит перу Повеля Рамеля.

Такое высокомерное отношение, разумеется, задело Биргера, но он решил не подавать вида. Гости подняли бокалы, и свет примирения озарил своды подземелья. В перерыве между гусем и мороженым с кофе и коньяком мужчины вышли облегчиться к колодцу под кленом во дворе. Была звездная, прохладная осенняя ночь. Свежий воздух пошел нам на пользу, над нами мерцал кусочек звездного неба: лоскуток вселенной в обрамлении четырех фасадов. Долго глядя вверх, можно было вообразить себя взмывающим ввысь в космос. Паван утверждал, что однажды с ним такое произошло.

— Я стоял и смотрел полчаса прямо в небо. Земля стала уходить из-под ног, и я как бы взлетел. Очнулся у велосипедной стоянки через несколько часов. Но это, конечно, было очень поздно ночью, хе-хе…

Похохотав над вознесением Павана, мы вернулись в Инферно, дабы увенчать поглощенный гусиный жир мороженым с вареньем из имбиря.

Мы сидели, потягивая коньяк, в наилучшем расположении духа за столом, который, как водится, к этому часу напоминал поле брани: кофейные чашки, блюдца из-под мороженого, пепельницы, опрокинутые пустые бутылки и грязные салфетки, — когда по комнате вдруг пронесся ледяной ветер, ворвавшийся к нам извне; неприкаянный ангел распахнул дверь, развеяв дымку, туман, алкогольные пары, смех — короче говоря, die Stimmung.

Он стоял в дверном проеме, и я, конечно, не знал, кто это такой, но много раз видел его в городе, а также на концерте Боба Дилана прошлым летом в Гетеборге. Наши места были рядом, и этот тощий тип сидел, прищурившись, с абсолютно заторможенным и отсутствующим видом. Но я узнал его, потому что год за годом встречал в самых разных местах, где что-то происходило. Он был и на концертах у Йердет, и у Вязов, и у Института Дизайна, и в демонстрациях участвовал, и вообще во всем этом цирке.

Я, конечно, не понял, что этот человек делает здесь, на нашем тайном праздновании в подвале. Сначала я подумал, что он услышал звуки, доносящиеся снизу, и спустился, чтобы ему налили. Но вскоре выяснилось, что я ошибался.