Лoxless. Повесть о настоящей жизни

– Это же мужские трусы! — пчелиным ядом проносится мысль в голове. — Откуда они? Зачем?

Я тупо примеряю черные сатиновые трусы. Нет. Они явно не мои. У меня таких нет. Да и размер не мой. Только обладатель перманентно арбузного пуза мог оставить их здесь. С гадливым чувством я стягиваю с себя чужие трусы и мою руки.

Я застаю Аллу в тревожном ожидании возле двери туалета.

– Все в порядке?

От ее заботливости веет фальшью и чужими сатиновыми трусами.

– Чье это? — спрашиваю я вместо приветствия.

Преступно-голубые глаза Аллы округляются от удивления и становятся похожими на сторублевые банкноты.

– Уж не думаешь ли ты, что это мои и я могу носить такое? Ко мне вчера вечером Самойлова приходила. Может быть, забыла в растерянности. У нее там на работе неприятности какие-то.

– Алла, посмотри внимательно. Это мужские трусы.

– А-а, мужские, — разочарованно протягивает Алла и беспечно машет рукой. — Так это сантехник заходил. У них какая-то плановая проверка.

– А зачем он трусы оставил?

– Слушай, я за ним не подглядывала. Ты, надеюсь, понимаешь, что порядочная девушка не будет подсматривать за чужим ей мужчиной. Если хочешь, я спрошу у него, если он вдруг еще раз появится.

Я бросаю чуждые в этом доме трусы назад в туалет и целую Аллочку в губы:

– Прости. Я сам не свой сегодня.

– Ты меня не любишь, — сложив губки бантиком, капризничает она.

– Люблю.

– Нет, не любишь, — упорно повторяет Алла. — Ты просто меня используешь. Ты говорил, что хочешь меня, а на самом деле хотел мой туалет. Еще эти вопросы глупые про трусы. Я обиделась!

Для демонстрации своей обиды Алла отворачивается от меня и превращает свое лицо в подобие убитой горем маски. Я целую ее.

– Ну, прости, прости… не обижайся. Ты понимаешь, это любовь к тебе превращает меня в подозрительного типа.

Судя по всему, я прощен. Она нежно гладит меня по волосам и заглядывает в глаза:

– У тебя, Сергей, какой-то сказочный и таинственный вид. Кажется, что ты помолодел на несколько дней. Совсем как мальчишка. Ты дрался? — спрашивает Алла, указывая пальчиком на порванный рукав и мотающийся, как собачий хвост, галстук. — Надеюсь, из-за меня?

– В какой-то мере.

– И кто вышел победителем?

Ответить мне не удается, так как в комнату, где мы ведем неспешный диалог, проникает кошка Багира. Багирой она считается чисто формально/условно так как отзывается и на Вагина, и на Скотина и на просто «пошла вон, дура». Да и не вяжется образ грациозной Багиры с этим свиноподобным существом. С появлением кошки внимание Аллы переключается на нее:

– Моя маленькая девочка пришла!

В ответ кошка тупо мяукает и трется о мои брюки. Легким движением ноги я отшвыриваю назойливое существо в сторону. Но недостаточно далеко. Через несколько секунд глупое мяуканье возобновляется у моих ног. Мое раздражение замечает Алла. Она поднимает эту рыжую бестию на руки и нянчится с ней, как с ребенком.

Алла долго бы еще сюсюкалась с кошкой, если бы ее не прервал звонок в дверь. Алла напряженно подпрыгнула, выронив из рук свою «маленькую девочку».

– Ты ждешь кого-то?

– Нет. Не жду, — отвечает Алла и бросается в коридор, плотно прикрыв за собой дверь в комнату.

После манипуляций с замком дверь открывается, и я слышу мужской голос:

– Аллочка, великолепно выглядишь.

В следующую секунду раздается шепот Аллы:

– Не сейчас! Потом, потом. Уходи!

Смутные подозрения разрывают мой мозг шмелиным роем.

– Кто это был? — сохраняя видимость спокойствия, интересуюсь я как бы между прочим, непроизвольно сжимая пальцы на ее горле.

– Пусти, больно, — требует Алла.

Я откликаюсь на просьбу девушки и немного ослабляю хватку.

– Кто это? — еще раз спрашиваю я.

– Ой! Да мужик какой-то. Дорогу спрашивал. Спрашивал, как ему попасть на Ухтомскую улицу.

– Ты его знаешь?

– Впервые вижу.

– Так почему же он назвал тебя Аллочкой?

Девушка ни на секунду не задумалась с ответом:

– Сергей, я не понимаю. По-твоему, было бы логичнее, если бы он назвал меня, скажем, Коленькой или Витенькой?

Я обезоружен этой элементарной, но одновременно железной логикой. Мне становится стыдно за нелепые подозрения перед моей девочкой. После ничего не значащих фраз о любви мы переходим в спальню. Мне хорошо и спокойно. Алла благотворно действует на меня. В такие минуты совсем не хочется думать о докторе Курапытове. Алла, как самый опытный психоаналитик, снимает с меня и порчу, и психологическое напряжение вместе с порванным пиджаком и похожим на собачий хвост галстуком. Она чувствует мою перспективу и стягивает с меня брюки. Мой потенциал не заставляет ее долго ждать, и мы сливаемся во взаимном/обоюдном акте психологической разгрузки. Проблемы мировой глобализации не касаются моего мозга. Я реально отключаюсь. В голову приходит необузданное желание, чтобы это чувство не проходило, чтобы оно стало наконец перманентным. Я улыбаюсь самым дурацким образом от чувства, что сегодняшний день уносит вдаль все мои депрессии. У меня такая свежая, эмоциональная эмоция, что я закуриваю и курю. То же самое делает Алла. Я ничего не делаю, я всячески бездельничаю и никуда не тороплюсь. Алла прижимается ко мне и тихо шепчет в ухо:

– Мне хорошо, мне очень с тобой хорошо.

От скуки я начинаю шарить глазами по этой уютной комнате.

– Кто это? — спрашиваю я, увидев на ее столе фотографию лысого мужчины.

– Актер один, американский.

– Что-то я такого не знаю… — Комариный писк сомнения заставляет меня подняться с кровати и взять фотографию пузатого/лысого чела в руки. — В каких фильмах он снимался?

Алла глубоко затягивается. Выпускает в потолок струящееся облачко дыма и смотрит на меня глазами преданной собаки:

– Сергей, а ты способен на поступок? На поступок для кого-то? Вот у моей подруги собачка чумкой заболела. Так она.

– Алла, не уходи от темы. Где снимался этот актер?

– Он много где снимался. Этот актер играл в фильме «Последний орешек Америки-5». Он снимался в главной роли в фильме «Гонконг жив». Это про обезьяну огромную. «Эффект ночной бабочки-3», «Мистер и миссис Кац».

– Как его зовут?

– Брюс Пит. Очень известный актер.

Я с удовлетворением обнаруживаю в своей памяти, что действительно слышал это имя. Я вглядываюсь в это невыразительное лицо с похмельными мешками под глазами, и такой меня разбирает утробный хохот, что я переворачиваю фото обратной стороной. Смех мой резко и тупо обрывается, так и не начавшись.

– Не понял я! Брюс Пит, говоришь?

Алла кивает и нервно тушит сигарету о спинку кровати.

– Тут вот надпись странная: «Аллочке от Шурика». Объяснишь маленькое несоответствие?

– Конечно! Эту фотку мне не сам актер подарил. Я надеюсь, ты это понимаешь?

– Разумеется. Продолжай, пожалуйста.

– Фотографию мне подарила Шура. Она со мной работает.

– Шурик — подружка? — удивляюсь я.

– А что в этом необычного? Шура — женское имя.

– В этом как раз нет ничего необычного. Необычной может показаться приписка: «В память о безумной ночи».

Алла поднимается с кровати, запахивает свое великолепное тело в халат и вырывает фотографию актера у меня из рук:

– Сергей, мне это начинает надоедать. Твои нелепые подозрения, твое сованиеносакуданенадо, твой тон, в конце концов! Была такая безумная ночь. Бы-ла! Шурка ключи забыла от квартиры и всю ночь, как безумная, просидела в подъезде, возле двери. Ждала, пока жена придет.

– У твоей Шуры есть жена?

– И что? Есть! Как у любой порядочной женщины у нее есть спутник или спутница. Это не столь важно. Ты отстал от жизни, Сергей. Сейчас все так живут. А вот у меня, кстати, нет спутника. Есть только редко прилетающий метеорит. А мне нужна опора, нужно плечо, о которое можно утереться!

Мне становиться стыдно перед Аллой. Чтобы скрыть смущение, я закуриваю.

– Ты не думаешь обо мне. Вот, например, Шурка думает. Она сидела в этом темном холодном подъезде, делать ей было нечего и, чтобы занять себя чем-то, подписала фотографию этого Рузвельта. А ты даже на это не способен!