Рассказы бабушки Тани о былом (СИ)

Самым большим помещением в школе была столярная мастерская. Ответственные за предстоящий вечер сразу после урока труда убирали станки, верстаки, сдвигая к стенкам, отмывали пол и расставляли скамейки, которые в обычное время лежали на сцене, сваленные беспорядочной кучей. Ситцевый занавес берегли. Он ждал вечера свернутый на длинную рейку и подвязанный к потолку. Перед концертом его опускали и слегка сбрызгивали водой, чтоб стал тяжелее и не мотался парусом, когда его раздвигали. Сцена ярко освещена, а битком набитый зал тонул в полутьме. Раздевалки не было, одежду складывали на верстаки. Каждому классу свой верстак. Счастливчикам доставались места на скамейках, но многие стояли возле стен и перед дверью. Происходящее на сцене воспринимали бурно, кричали от восторга, неистово аплодировали или топали ногами. Появились школьные звезды — певцы, чтецы-декламаторы, танцоры, акробаты, гармонисты и даже фокусники. Когда танцевала Нина Кромова, зал восхищенно ревел и аплодисментами требовал повторить танец. Какие танцы! Сами названия завораживали: «Танец Земфиры», «Тарантелла», «Танец кобры», «Бахчисарайский фонтан»… Нина, воспитанница детского дома, училась вместе со мной в восьмом классе, училась слабо, но танцорка была изумительная. А какие костюмы! Вместе со своей руководительницей Нина готовила их сама. Директор детского дома ни в чем им не отказывал. Гребни, бубны, веера, парики. шляпы, кинжалы, броши, пряжки — все сделано своими руками или умельцами из школьной мастерской.

Однажды зрители гурьбой возвращались с вечера, на котором Нина, как всегда, очаровала всех своим танцем. Высокий гребень и красная шелковая роза в черных волосах, струящаяся длинная юбка, алым пламенем бившаяся вокруг прелестных ножек. Нина-Кармен, привораживающая танцем невидимого Хосе, заставила нас забыть, кто мы и где мы. Зал неистовствовал, вызывая ее на «бис».

После вечера в компании блистательной Нины веселая группа, все еще находясь под впечатлением ошеломляющего успеха притворно скромной примы, шумно возвращалась домой. Нина шла в окружении почетного эскорта преданных мальчишек. которые в ее присутствии не обращали на других девочек никакого внимания.

Как-то случилось, что мальчишки, дурачась, убежали вперед и скрылись за железнодорожным полотном, девочки решили в знакомой скрытой кустами ямке присесть по своим делам. Присели, притихли. Вдруг на то место, где пригнулась Нина, ударил яркий луч сильного электрического фонарика. Дико завизжав, подружки выпрыгнули в темноту. Ослепленная Нина осталась одна в освещенном круге. Поддерживая руками приподнятый подол платья, она растеряно отворачивалась от убийственного света. Гомерический мужской хохот и злорадное женское хихиканье вывели ее из оцепенения. Забыв опустить подол платья, она скакнула через кусты и растворилась в темени. Спасаясь от позора, девочки поодиночке бросились через поле, минуя опасную дорогу, каждая к своему спальному корпусу в детском доме.

Только Тишка ходил с таким сильным фонариком и нестерпимо гордился этим, и только он со своей узкоглазой сестрой был способен на такую пакость. Значит, брат с сестрой шли за Ниной вслед, и Нюшка, влекомая озлобленной завистью к успеху танцорки на вечере, привела Тишку к ямке, чтобы опозорить и унизить всеобщую любимицу. За расправу над Юлией Антоновной Тишка не понес никакого наказания, а Нюшка даже наградилась индульгенцией от «двоек» в школе, поэтому они надеялись, что и эта пакость сойдет с рук. Но им отомстили на том же месте, в том же ключе, так же грубо и цинично. У Тишки пропал фонарик, шоферское сиденье у грузовика лишилось подушки. Кто унес, когда — Бог весть.

Когда через несколько дней Нюшка, как всегда, одна возвращалась с танцев по знакомой дороге, на нее напали голые дикари. На их телах, измазанных красной глиной, выделялись обозначенные белой краской кости скелета. С ужасающим воем и клекотом, хрюканьем и зубовным скрежетом они заткнули ей рот кляпом и поволокли в известную ямку. Там ее с головы до ног обмазали заранее приготовленным дерьмом, особенно стараясь наложить побольше «крема» на лицо и волосы. В ту же ночь там побывал и Тишка… С него сняли штаны и посадили голым задом в кучу пожиже.

Тишкино наказание прошло незаметно, а об «египетской казни» над Нюшкой сразу заговорил весь поселок… Вывод был общим: так им и надо, давно бы так, без острастки совсем и совесть и стыд потеряли…

Нужно отдать должное Нюшке — она испарилась. Снова пошли толки и догадки: завербовалась от позора на Север, сидит в городе и ждет, когда освободится адвокат, чтобы засудить хлопцев, прячется дома и отмывается от вони…

На шестой день Нюшка, как ни в чем ни бывало, спрыгнула с Тишкиного грузовика — прямиком на почту, где работала сортировщицей. Вскинув голову, не удостоив взглядом группу онемевших баб, она пронеслась мимо в почтовый зал. Вошла. Поздоровалась, резво крутанулась: «Ну, как вы тут без мене? А я гульнула… Братан жанилси в городе. В расторане гуляли! Город — как никак… А вы чо уставилися?» Сотрудницы, пересмеиваясь и шмыгая носами, осматривали ее и переглядывались.

Начальница вызвала Нюшку к себе, и через пять минут она выскочила из кабинета с приказом об увольнении с работы за прогул. Снова крутанулась: «Ну, ин ладно! Прощайтя, ня скучайтя!»

И в тот же вечер пришла на танцы. Кто-то из товарок посочувствовал ей, имея в виду косметическую процедуру в ямке. Нюшка весьма натурально разыграла возмущение: «Ишо чо наплели! В городе я была, на свадьбе!.. А вы идитя друг дружку понюхайтя! Можа котора из вас там попраздновала?» Некоторые усомнились, была ли история с «кремом» из ямки. Может, опять возвели напраслину? Независимый вид неунывающей Нюшки поддержал эти сомнения, и разговоры сами собой утихли.

Брат по знакомству устроил Нюшку в заготконтору кладовщицей. Она получила под свое начало склад, ключи к нему и комнату в пристройке. Полная свобода, все препоны пали, и Нюшка пустилась во все тяжкие: женатые и неженатые, старики и мальчишки, русские и горные киргизы — никому отказа нет, всем пожалуйста. Сначала принимала мужиков у себя в комнатке, а после того, как бабы повыбивали ей стекла, стала ублажать клиентов в скирдах с соломой, что стояли на ближнем поле. И там ее укараулили, отколошматили до крови. повыдергали жидкие косички. А ей все нипочем, завила горе веревочкой… И тут возник бухгалтер из горного колхоза, отец троих детей, вдовец, степенный положительный мужик из хохлов. Чтобы встречаться с Нюшкой, он каждый вечер спускался по ущелью к знаменитым скирдам, где ждала его нетерпеливая любезница.

Без скотины в наших краях не проживешь, а летом сушь, трава выгорает быстро, редкий хозяин успевает запастись сеном, кормят скотину зимой в основном соломой, растаскивая по ночам оставленные в поле колхозные скирды. Вооружившись длинной железной тростью с крепким крючком на одном конце и загнутой ручкой на другом, подкрадываются к громаде скирда, вонзают трость поглубже в его чрево и выдергивают первый пук соломы, захваченный крючком. Потом второй и так набирают несколько охапок, набивают соломой большой мешок и, взвалив его на плечи, потайным путем бегут домой. Ночные посетители наделали много глубоких и вместительных нор со всех сторон скирда, в которых относительно тепло даже зимой. Нюшка облюбовала несколько таких нор и смело приводила туда клиентов… Тепло, сухо, и от людских глаз далеко. Бухгалтер зачастил, не обращая внимания на погоду.

Братья разыграли все, как по нотам: захватили любовников в соломенной дыре, возмутились бесстыдством развратника, соблазнившего их сестру. Пригрозили пожаловаться в райком и заставили жениться. Бухгалтер увез Нюшку без свадьбы, стыдясь и проклиная свою судьбу. Тименчиха хвасталась, что зять попался хороший, с хозяйством, дом — полная чаша, не пьет, а что детей не доверяет Нюшке, так это к лучшему, пусть так и живут у его матери. Нюшка счастлива, хотя в колхозе ее никто не привечает, а свекровь вообще дверь от нее на запор: «Ну, и тот-то с ей, пушай ня пуская, у Нюшки забот будя поменя».