Генерал армии мертвых

— Ну что вы на это скажете? — спросил генерал через час, когда священник закрыл тетрадь.

Священник пожал плечами.

— Обычный дневник, — сказал он.

— Вот именно, — сказал генерал, — ничего экстраординарного. Я же вам говорил! Сентиментальный нытик.

— Те два дневника были поинтересней, — сказал священник.

— Нет никакого сомнения, что с такими солдатами, которые бросают оружие в канаву с водой, а потом влюбляются и напрочь теряют голову, мы и не могли выиграть войну, — гневно сказал генерал. — Разве это солдат?

— Во всех солдатских дневниках есть что-то общее, — сказал священник.

— Это естественно, раз их пишут люди, одетые в форму. И тем не менее по своей сути они совершенно разные. Вы помните первый найденный нами дневник? Какой боевой дух! В каждой строчке чувствовалась рука и душа солдата.

Священник кивнул.

— Конечно, и там попадались недостойные места, но в целом преобладал воинственный дух.

— Когда я говорю, что в них есть что-то общее, я имею в виду форму, — сказал священник. — Конечно, солдатские дневники, найденные нами, разные. А вот кончаются они одинаково — то есть, никто из них дневник до конца не дописал.

— Это вы хорошо сказали. Смерть — вот что их всех объединяет.

— Только этот несчастный, вместо того чтобы с честью погибнуть в бою, докатился до того, что его расстреляли как дезертира, — сказал священник.

— Вы прочитали, что он написал там о воде? — спросил генерал.

Священник кивнул.

— Он думал, что вода принесет ему спасение, а там его ждала смерть.

— От божьей кары не скроешься.

Генерал закурил.

Шофер нажал на клаксон. Дорогу переходило большое стадо овец. Два чабана длинными посохами пытались разделить стадо надвое, чтобы дать машине проехать.

— Спускаются на зимние пастбища, — сказал священник.

Генерал разглядывал высоких пастухов, одетых в длинные черные плащи с капюшонами.

— Вы помните тех двух лейтенантов, которые опустились до того, что пасли овец в албанском селе? Из какой дивизии они были? По-моему, из горных стрелков.

— Не припоминаю, — сказал священник.

— Странная метаморфоза произошла с нашей армией в Албании, — продолжал генерал. — Или, точнее, постыдная.

— Вы имеете в виду военных, которые ради куска хлеба работали у албанцев батраками?

— Да. После нашей капитуляции это приняло просто массовый характер. Я видел один документ в Генеральном штабе. Даже не верится!

— Действительно, происходили забавные вещи, — сказал священник.

— Сколько раз мы и сами уже с такими случаями сталкивались. Сколько раз нам приходилось краснеть от стыда, когда мы слышали, что наши вояки стирали белье или сторожили кур у албанских крестьян.

Священник кивнул.

— Вы сказали, случались забавные вещи, но ведь это совсем не забавно, это, скорее, прискорбно.

— На войне трудно отделить смешное от трагического, а героическое от прискорбного.

— Кое-кто пытается это оправдывать, — продолжал генерал. — Они хотят оправдать наших солдат, оказавшихся блокированными здесь после капитуляции. Порты закрыты, судов не было. Что им было делать, этим несчастным? В конце концов, должны они были что-то есть? Ладно, на кусок хлеба заработай, но честь своей страны не марай, — возмущался генерал. — Офицер великой армии, пусть даже и побежденной, соглашается стеречь кур!

— Многие из них начали с того, что продали оружие, — сказал священник. — Они его продавали или обменивали на пару пудов кукурузы или на мешок фасоли.

— Ведь вас в то время здесь не было, не так ли?

— Да, меня здесь не было, — сказал священник, — но мне рассказывали. Мне рассказывали, что револьвер меняли на кусок хлеба и стакан вина, потому что албанцам револьверы не нравились, они больше ценили винтовки. У винтовок цена была намного выше, за нее можно было получить мешок муки. А пулеметы, автоматы и гранаты солдаты отдавали почти даром — за яйцо, за пару драных опингов, за две головки лука или в лучшем случае за полкило творога.

— Боже мой, — воскликнул генерал.

Священник хотел продолжить, но генерал вновь прервал его:

— Поэтому албанцы над нами издеваются. Вы помните, как меня оскорбил этот пастух или мельник?

— Винтовка для албанца — это все. Для них просто немыслимо продать винтовку и уж тем более обменять на кусок хлеба.

— А тяжелое вооружение? — спросил генерал.

— Тяжелое вооружение практической ценности не имело, если только не попадало в руки партизан. Миномет можно было обменять на курицу.

— Боже мой, — повторил генерал. — Значит, в Албании после нашей капитуляции была настоящая ярмарка оружия?

— Это верно, — подтвердил священник, — настоящая ярмарка. У албанцев всегда была тяга к оружию. А тем более во время войны. Мне кажется, о подобном базаре веками мечтали их предки.

— Говорят, они купили или обменяли на продукты питания около десяти тысяч винтовок.

— Может быть, даже больше.

— Это действительно было нелепой пародией на войну, — сказал генерал.

— В тот год в Албании резко увеличилось количество несчастных случаев, — продолжал священник. — Дети играли с оружием и, поссорившись, нередко пускали в ход гранаты.

Генерал покачал головой.

— А бывало и так, днем повздорят соседские бабы из-за какой-нибудь ерунды, а ночью из окна или с чердака уже строчит пулемет и начинается настоящее побоище.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал генерал.

— Ничуть. Это был какой-то психоз, — продолжал священник. — Албанцы были как пьяные — все их древние воинские инстинкты проснулись, они стали агрессивны как никогда.

— Может быть, потому, что во время войны они сильно пострадали? — сказал генерал. — Так бывает со львами, когда в них попадет первая пуля. Я это знаю, собственными глазами видел в Африке.

Священник хотел что-то сказать, но генерал перебил его.

— К тому же албанцы тогда, похоже, готовились к новым войнам, — сказал он. — Соседи могли напасть на них в любой момент.

— Албанцы всегда готовы к войне, — сказал священник.

— Одного я только не могу понять, — сказал генерал. — Почему они не расправились с нашими солдатами после капитуляции? Даже наоборот — они защищали их от наших бывших союзников, которые расстреливали их на месте. Вы помните?

— Помню, — сказал священник.

— Есть даже один документ, — продолжал генерал, — призыв партизанского командования ко всему албанскому народу по случаю нашей капитуляции. Там призывают народ не дать умереть голодной смертью десяткам тысяч наших солдат, которые бродили как нищие по дорогам Албании. Я его сам читал, для меня это загадка до сих пор. Что заставило их так поступить, их, так ненавидевших нас? Или это чисто пропагандистский маневр?

— Конечно, пропагандистский маневр, — сказал священник. — Я от них этого не ожидал.

— Мы были с ними заклятыми врагами, — сказал генерал. — Когда шла война, они яростно атаковали наши части — и вдруг такой призыв!

— Да, да, — задумчиво сказал священник.

— Так плачевно закончилась для нашей армии албанская кампания, — сказал генерал. — Все наши военные с оружием, званиями, мундирами, медалями превратились в слуг, батраков, подмастерьев. Мне стыдно становится, когда я подумаю, чем они занимались. Вы помните, нам рассказывали о полковнике, который стирал белье и вязал чорапы? [14]

— Да, — сказал священник. — Мне даже пришло сейчас в голову: а не стал ли наш полковник пастухом у какого-нибудь крестьянина. Может, он до сих пор еще пасет коз.

— Было бы интересно посмотреть на реакцию Бети, если бы ваше предположение подтвердилось, — рассмеялся генерал.

Священник улыбнулся, но промолчал.

Большую часть пути они проехали молча. Автострада была усыпана желтыми и уже гнилыми листьями. Желтые листья ветер яростно бросал из стороны в сторону, а гнилые отрывались от земли с трудом, а когда опускались на нее, надолго замирали, словно парализованные. Разбросанные по шоссе, отяжелевшие от воды и грязи, побуревшие, они, казалось, терпеливо дожидались смерти.