Ярость

А после настоящие, живые женщины захотели стать куклами, переступить черту в обратном направлении и выглядеть игрушками. Теперь уже кукла сделалась оригиналом, а женщина — его отображением. Эти марионетки без веревочек, живые игрушки не желали ограничиваться внешней «кукольностью». За стильным фасадом, под безупречной, сияющей кожей скрывалось множество регулирующих поведение микрочипов; куклы были столь тщательно запрограммированы, идеально вылощены и экипированы, что внутри их не оставалось места для какой-то скучной человечности. Скай, Бинди и Рен представляли собой конечную ступень в культурной истории куклы. Скрыв от всех собственную дегуманизацию, они превратились в ходячие тотемы своего класса, класса, который правил Америкой и, соответственно, миром. А значит, если посмотреть под таким углом, нападения на них были атаками на саму великую Американскую империю, Pax Americana… [14] Лежащее посреди улицы мертвое тело, подумал Соланка, очень похоже на сломанную куклу.

…Но посещают ли подобные мысли кого-нибудь другого? Есть ли в Америке еще кто-то, у кого в голове живут такие же отвратительные, странные представления? Ведь если бы вы спросили самих этих молодых женщин, этих самовлюбленных высоченных красоток, на пути к диплому с высшим отличием, summa cum laude, и гламурным уик-эндам на яхте, этих Принцесс Настоящего, с их лимузинами, благотворительностью и прирученными супергероями-обожателями, готовыми биться за их благосклонность, они ответили бы вам, что свободны, свободнее женщин всех стран и эпох, что не принадлежат ни одному мужчине — ни отцу, ни любовнику, ни боссу. Что они не чьи-то куклы, а самостоятельные личности, которые вольны выбирать себе внешность, сексуальные предпочтения и судьбу, — первое поколение по-настоящему свободных женщин, порвавших и со старым, патриархальным укладом, и с радикальным мужененавистническим феминизмом, который таранит ворота замка Синей Бороды. Теперь они могли окунуться с головой в бизнес или стать законченными кокетками, быть мудрыми или легкомысленными, занудами или хохотушками — решение оставалось за ними. У них было все: добытые эмансипацией права, сексуальность, деньги, и они наслаждались этим. Пока не пришел некто и ударами по голове не отобрал у них все это. Первый, не очень сильный удар со спины, чтобы сбить с ног, затем еще несколько, пока не испустит дух. Кто же убил их? Дегуманизация, если хотите знать, пусть даже убийство совершал человек. Именно он, Бетонный Маньяк, завершил начатый ими самими процесс расчеловечивания. Профессор Соланка навис над стаканом с текилой и руками закрыл от посетителей бара свое мокрое от слез лицо.

Саския Скайлер жила в просторных, многокомнатных апартаментах с огорчительно низкими потолками, по ее словам, «самом уродливом доме на всей Мэдисон-авеню», синем кирпичном монстре напротив бутика Армани. Единственным достоинством ее жилища, с точки зрения Скай, было то, что, позвонив в магазин, она могла разглядывать в бинокль последние новинки модного дома, которые продавщицы подносили к окнам. Скай терпеть не могла эту квартиру, которая некогда служила ее родителям временным прибежищем на Манхэттене. Скайлеры обретались в основном за городом, в обнесенном оградой имении посреди холмистых живописных окрестностей деревушки Чаппакуа, штат Нью-Йорк, и тратили немало времени на причитания из-за того, что Клинтоны купили дом рядом с ними. По утверждению Брэдли Марсалиса, Скай всячески старалась уверить родителей, что надолго там Хиллари не задержится: «Если она победит на выборах, то быстренько переедет сенатором в Вашингтон, а если нет — унесет ноги еще быстрее». Сама же Скай спала и видела, как бы продать квартиру на Мэдисон-авеню и перебраться в Трайбеку, облюбованный знаменитостями квартал на Нижнем Манхэттене, но правление дома забраковало уже трех найденных ею покупателей. Скай и не скрывала, как бесит ее это правление: «Там все сплошь лакированные старые тетки, затянутые в парчу, — ни дать ни взять диваны. Думаю, чтобы поселиться в этом доме, нужно самому походить на старую софу». В здании работала круглосуточная служба консьержей, и, согласно показаниям дежурившего в ту роковую ночь старого Эйба Грина, мисс Скайлер вернулась домой около половины второго и «выглядела на миллион долларов», поскольку возвращалась с церемонии вручения музыкальных премий (у Коня имелись некоторые знакомства в шоу-бизнесе). Она простилась у двери с явно разочарованным этим Марсалисом — Грин утверждал, что «парень был как в воду опущенный», — и, нахмурившись, направилась к лифту. Грин поднялся наверх вместе с нею: «Мне захотелось развеселить ее, и я сказал: „Какая жалость, мисс, что вы живете всего лишь на пятом этаже, иначе, глядя на вас, я чуточку дольше оставался бы самым счастливым человеком на планете“». Минут через пятьдесят она снова вышла из дверей лифта. Эйб спросил ее, все ли в порядке. «Думаю, да. Нет, точно, не беспокойся, Эйб, — ответила она, — все хорошо». И вышла в ночь, одна-одинешенька, даже не сняв своих украшений. Ушла — и больше не вернулась. Ее тело обнаружили весьма далеко от дома, в деловой части города, у въезда в Мидтаунский туннель. Изучение последних часов жизни Лорен Кляйн и Бинди Кенделл показало, что и они вернулись домой поздно, у дверей отослали своих бойфрендов, не позволив им подняться в квартиру, а вскоре ушли опять. Словно бы каждая из девушек сначала изо всех сил крутанула рулетку судьбы, а затем была вынуждена присесть за карточный стол, чтобы рассчитаться со смертью.

Ни Саския, ни Лорен, ни Белинда ограблены не были. Убийца не тронул ни колец, ни серег, ни браслетов и цепочек. Жертвы не подверглись изнасилованию. Следствие не обнаружило ничего, что указывало бы на мотив, двигавший серийным убийцей, однако молодые люди убитых девушек не сговариваясь допускали существование некоего упорного преследователя. За несколько дней до смерти все трое убитых упоминали, что видели «странно ведущего себя» незнакомого мужчину в панаме. «У меня такое чувство, что Скай была кем-то приговорена к смерти, — заявил прессе, покуривая сигару, угрюмый Брэд Марсалис на импровизированной пресс-конференции в номере отеля „Винъярд хейвен“. — Словно кто-то сначала вынес ей приговор, а потом — скажем так, хладнокровно — привел его в исполнение».

7

Весть о том, что Соланка оставил Элеанор, пала камнем, круги от которого долго расходились среди их знакомых. Каждый распадающийся брак ставит под сомнение те брачные союзы, что еще держатся. Малик Соланка сознавал, что запустил цепную реакцию высказанных и немых вопросов за утренним столом и в спальнях по всему городу, а также в других городах. А что у нас, всё еще в порядке? Совсем не о чем беспокоиться? Может быть, ты о чем-то умалчиваешь? Неужели мне суждено в один прекрасный день проснуться и услышать от тебя что-то такое, что заставит меня прозреть: все эти годы рядом со мной в постели был совершенно чужой человек? Как завтрашний день перепишет вчерашний, как следующая неделя перекроит последние пять, десять, пятнадцать лет? Тебе не скучно? Причина во мне? Неужели ты слабее, чем мне казалось? Это он? Это она? Причина в сексе? В детях? Ты дорожишь нашими отношениями? Есть ли в них что-то такое, чем можно дорожить? Ты меня любишь? Ты все еще меня любишь? Господи боже, а я-то, я-то люблю тебя до сих пор?

До Соланки даже доносились отголоски этой агонии, в которой друзья неизбежно винили его — до некоторой степени. Несмотря на строжайшее эмбарго, наложенное им на свой телефонный номер, Элеанор диктовала его каждому, кто попросит. Мужчины оказались более склонны перезванивать, чтобы укорить. Первым позвонил Морген Франц, тот самый отошедший от идеологии хиппи и ударившийся в буддизм издатель, вместо которого когда-то на звонок Соланки ответила случайно снявшая трубку Элеанор. Морген был родом из Калифорнии и маскировал этот факт тем, что жил в центре Лондона, в Блумсбери, но так и не избавился от манеры растягивать слова, типичной для сан-францисского Хайт-Ашбери, этого Гашишбери, этой обители хиппи.