Спи, бледная сестра

А Фанни была притягательна — меня с первого взгляда потянуло к ней. Едва увидев ее, я почувствовала, что у нее есть какой-то секрет, некое важное послание, о котором ее тело кричало моему, и, шагая рядом с ней, я не сомневалась, что и она разглядела нечто подобное во мне.

Фанни жила на Крук-стрит, недалеко от канала, на пересечении четырех переулков, которые расходились от ее дома подобно лучам звезды. В той части города было несколько старых домов в георгианском стиле, когда-то красивых и нарядных, а теперь тщетно пытавшихся скрыть нищету: одни были заброшены и скалились разбитыми окнами, в которых болтались обрывки древних штор, свежевыкрашенные безупречные фасады других казались театральными декорациями.

Дом Фанни был больше остальных, построенный из того же закопченного лондонского камня, но довольно чистый. Окна завешены плотными яркими шторами, на каждом подоконнике по горшку с геранью. В этом квартале дом лез в глаза своей сельской провинциальностью. На зеленой двери красовался блестящий медный молоточек, а на ступенях сидела огромная полосатая рыжая кошка. Мы подошли, и она мяукнула.

— Входи, Алекто, — сказала Фанни, открывая дверь, и кошка бесшумно скользнула в холл. — Прошу… — Фанни поманила меня за собой, и мы трое — Фанни, Моз и я — вошли в дом. Меня тут же окутал запах, что-то похожее на сандаловое дерево и корицу, и древесный дым, — казалось, его источали мебель и стены. Еще там были цветы, большущие вазы с цветами — малиновые, лиловые, золотые, они стояли на подставках в каждом углу. По стенам висели яркие гобелены, роскошные ковры устилали паркетный пол.

Казалось, я, как по волшебству, перенеслась в пещеру Аладдина, и в этой обстановке Фанни, отколовшая шляпу, снявшая перчатки и распустившая волосы, предстала невероятной красавицей, гигантской мифической Шехерезадой. Ни в облике ее, ни в манерах не осталось и малейшего намека на Хеймаркет — здесь она дома. Фанни провела нас по коридору, мимо широченной лестницы, в уютную гостиную, где уже горел огонь. Перед камином, точно Сфинксы, лежали еще две кошки.

Упав в одно из огромных мягких кресел, я моментально выскользнула из тела, увидела себя, чужую в этой теплой и чувственной обстановке, мертвенно-бледную, как из гроба, и чуть не закричала.

Когда мир снова сгустился, я, будто сквозь кривое стекло, увидела склонившееся надо мной лицо Моза, и отпрянула в необъяснимом отвращении, а комната вращалась вокруг меня, как хрустальный шар, и его глаза безжалостно смотрели в мои глаза.

— Милая девочка, у тебя больной вид. Выпей это. — Я прижалась к Фанни с отчаянной благодарностью, а она протянула мне напиток в медном кубке. Он был теплый и сладкий, как винный пунш, с отчетливым ароматом ванили и гвоздики.

Я попыталась улыбнуться.

— Спасибо, — произнесла я. — Я…

— Что это? — подозрительно спросил Моз.

— Мой собственный рецепт, — лениво ответила Фанни. — Всего лишь тонизирующее средство. Ты что, не доверяешь мне?

— Мне… намного лучше, — произнесла я, с удивлением понимая, что так оно и есть. — Я… прошу прощения, я…

— Чепуха! — возразила Фанни. — Никаких извинений в этом доме. Может, Генри и нравится эта глупая покорность, но я представить не могу ничего скучнее.

— О! — Я не знала, смеяться мне или обижаться на фанни за ее прямоту. И она назвала моего мужа по имени. Но в том, как она ответила мне, было что-то правильное, и эта ее дружеская фамильярность, как ни странно, импонировала мне. Я неуверенно рассмеялась и залпом осушила кубок. Кошки, белая и полосато-коричневая, покинули теплое местечко у очага и подошли обнюхать мой подол. Я осторожно протянула руку и погладила их.

— Мегера и Тисифона, — представила их Фанни. — Кажется, ты им понравилась. Это большая честь, обычно они не очень ладят с незнакомыми людьми.

Я повторила имена.

— Мегера, Тисифона и Алекто. [24] Очень странные имена. Они что-нибудь значат?

— Мне нравятся древние мифы, — небрежно ответила Фанни.

— Можно… можно мне называть вас Фанни? — спросила я.

Она кивнула:

— Конечно. Не надо со мной церемонии разводить, — посоветовала она. — Я тебе в матери гожусь, хотя, конечно, почтенной дамой меня не назовешь. Выпей-ка еще. — Она вновь наполнила кубок и протянула мне. — Ну, а ты? — Она повернулась к Мозу. Тот, как упрямый ребенок, сидел на единственном в комнате стуле с прямой спинкой. — По-моему, тебе не помешает выпить.

— Нет.

— А мне кажется, стоит, — весело настаивала Фанни. — Может, хоть настроение поднимется.

Моз выдавил кислую улыбку и взял предложенный бокал.

— Спасибо.

— Кажется, ты не слишком рад меня видеть, — сказала Фанни. — Тебе, очевидно, нужно следить за своей репутацией. И все же, дорогой Моз, я бы никогда не подумала, что ты водишься с Генри Честером. Решил на старости лет остепениться?

Моз беспокойно заерзал, а Фанни подмигнула мне и улыбнулась.

— Ну как я могла забыть, ты же у нас теперь благодетель мистера Честера, — добавила она. — Подумать только, ты подружился с Генри! Клянусь, ты станешь трезвенником еще до конца года.

Она резко повернулась ко мне.

— Дорогая, ты просто прелесть. — сказала она. — Как же ты запуталась! С одной стороны Генри Честер, с другой — Моз. Сцилла и Харибда. Будь осторожна: Моз — законченный негодяй, а Генри… ну, я надеюсь, Генри мы обе знаем. Мы можем стать подругами. Конечно, это их обоих взбесит — у мужчин такое странное представление о пристойности! Воображаю, как изумился бы Генри, если б узнал! Но Генри видит не дальше собственных холстов. Даже в твоих глазах, таких ясных и глубоких, он ничего не видит.

Голос у нее был веселый, а слова, как яркие рыбки на мелководье, рассыпались вокруг меня непонятными узорами. Полосатая кошка прыгнула мне на колени, и я с радостью отвлеклась и стала лениво перебирать ее шерсть. Я старалась сосредоточиться на том, что говорила Фанни, но у меня кружилась голова. Я сделала еще глоток, чтобы взбодриться, и сквозь туман нереальности, которым заволокло мир, увидела, что Моз весьма неприятно смотрит на меня. Я хотела что-нибудь сказать, но совсем не умела поддерживать светскую беседу и вместо какого-нибудь вежливого замечания выпалила первое, что пришло в голову:

— А это публичный дом? — На секунду я замерла, шокированная собственными словами, и покраснела с головы до пят. Я пролила напиток на платье и, чуть не расплакавшись, пролепетала: — Я… я… я…

Но Фанни смеялась. Низкий утробный хохот — так мог бы смеяться джинн из бутылки. Я видела, как она склоняется надо мной, и на миг все пропорции исказились: она была великаншей в шикарном бархатном платье, ужасной, приводящей в трепет, и когда она обняла меня, запах мускуса и специй, источаемый ее обильной плотью, ударил в ноздри. Я еще слышала ее смех, а к окружающему миру возвращалось равновесие, и истерика отступала.

— Дорогая моя, ты совершенно права, — хихикнув, сказала она. — Ты вносишь такую свежую струю! «А это публичный дом?» Моз, эта девочка — настоящее сокровище.

Я протестующе поерзала, все еще прижимаясь лицом к ее плечу.

— Ты дала ей слишком много пунша. Она к этому не привыкла. — Моз по-прежнему не одобрял происходящее, но я видела, что он невольно улыбается. Я тоже засмеялась, нервно, сквозь слезы.

И тут неожиданная мысль пронзила меня, и, под влиянием алкоголя в пунше и веселья неколебимой хозяйки дома, я ее озвучила:

— Но… вы сказали, что знаете моего мужа, — произнесла я. — Я… Вы ему позировали?

Фанни передернула плечами:

— Я не в его вкусе, милая. Но время от времени я нахожу тех, кто в его вкусе. И вообще-то не всегда для позирования.

— О… — Понадобилось время, чтобы я поняла сказанное. Генри неверен мне? После всех его пафосных речей и нравоучений? Генри тайно посещал дом Фанни? Я не знала, плакать мне или смеяться над этим чудовищным фарсом. По-моему, я засмеялась. Подумать только, все эти годы, что он был моим героем, моим Ланселотом, он крался в ее дом на Крук-стрит, как тать в ночи! Я смеялась, и смех мой был горек. Моз тоже удивился.