Поле костей. Искусство ратных дел

Он передал листок с ориентирами.

— Вопросы есть?

— Нет вопросов.

Гуоткин ушел сердитыми шагами. Я возвращался ко взводу нимало не обрадованный. Не поесть — вещь в армии обычная (и офицеру ли роптать на это), но приятней она от этого не становится. Когда я пришел в участок леса, отведенный взводу, Пендри выстраивал уже людей. Они ворчали, что не удалось толком и пообедать и что тушеное мясо пахло термосом. Один был просвет на общем темном фоне — что проедем часть пути в грузовике. Погрузка или сгрузка тридцати солдат — дело не секундное. Вскарабкиваясь в кузов по колесу, Джонс Д. поскользнулся и уронил противотанковое ружье — этот непомерно тяжелый, уже устаревший вид оружия — на ногу Уильямсу У. X., взводному вестовому, чем на время вывел Уильямса из строя. А Сейс затянул длинную жалобу на тошноту от тушеного мяса: у него, у Сейса, болезнь, подтвержденная военным врачом. Об этих неполадках скептически и нехотя доложил мне капрал Гуилт. Я был не в настроении нянчиться с Сейсом. Если Сейса тошнит от обеда, то все же он хоть пообедал — таков был мой ответ. Со всем этим мы провозились минут десять. Я опасался, что вернется Гуоткин и распушит за промедление, и будет прав; но Гуоткин исчез, отправился портить жизнь кому-нибудь другому или же попросту ушел искать укромный уголок, чтобы, кратко отстрадавшись там, восстановить воинский свой дух. Сержант Пендри по-прежнему был вял. Бриз верно оценил Пендри, подумал я, или, возможно, у Пендри это не с похмелья, а нездоров он, приболел? Он не шел, а волокся, и команды кричал чуть не шепотом. Когда люди разместились в кузове, я отвел его в сторону.

— Как самочувствие, сержант?

Он взглянул непонимающе.

— Самочувствие, сэр?

— Пообедать успели со взводом?

— Конечно, сэр.

— Поели как следует?

— Поел, сэр. Да не естся что-то.

— Вы нездоровы?

— Да не так чтобы здоров, сэр.

— А что с вами?

— Не знаю толком, сэр.

— Но как же это не знаете?

— Ошарашен я домашними делами.

Вникать в домашние дела сержантского состава было не время сейчас — когда наконец-то все готово и водитель ждет моего приказа ехать.

— Вернемся в казарму, подойдите ко мне — поговорим.

— Хорошо, сэр.

Я сел рядом с водителем. Мы проехали несколько миль, до пересечения дорог. Там сошли, и грузовик вернулся на базу. Взводный КП мы устроили в ветхом коровнике; остальные строеньица фермы виднелись неподалеку, за полями. Уладив дело с КП и выбрав там даже место для воображаемого двухдюймового миномета, будто бы приданного нам, я пошел к каналу. Нашел канатный мост без особого труда. К мосту был приставлен капрал. Я объяснил свое задание и спросил, надежен ли мост.

— Вихляется он, мостик этот.

— Я перейду, а вы побудете тут рядом.

— Слушаю, сэр.

Сделав шагов пять-шесть, я упал с моста в воду. Она оказалась не столь уж холодной для этой поры года. Кончил переправу я вплавь, а вымок я порядком и до этого, под дождем. На том берегу я побродил по местности, отмечая детали, долженствующие быть важными. После чего вернулся к каналу и, разочаровавшись уже в мостике, опять пустился вплавь. Берега довольно круты, но капрал помог мне выбраться. Он, казалось, вовсе не был удивлен тем, что я предпочел воду переправе по мосту.

— Шатучие они, мосты эти канатные, — только и сказал он.

Уже стемнело, дождь не утихал. Я возвратился в коровник. Там ждал меня восхитительный сюрприз. Оказалось, что капрал Гуилт, вместе с Уильямсом У. X., сходил на ферму и выпросил у хозяев кувшин чаю.

— Мы оставили вам кружечку. А и промокли же вы, сэр.

Я чуть не обнял Гуилта. Чай был «доброй старшинской заварки», как говаривал когда-то дядя Джайлз. Он был вкуснее любого шампанского. Выпив, я помолодел лет на десять, и даже одежда словно обсохла на мне.

— А крупная бабища эта фермерша, что чаю нам дала, — сказал капрал Гуилт, обращаясь к Уильямсу У. X.

— Да, крупного размера, — согласился Уильямс тугодумно. Легкий на ногу и голосистый, он в других отношениях не отличался талантами.

— Я ее прямо забоялся, — продолжал Гуилт. — В маленькой кровати такая может задавить.

— Такая может, — подтвердил Уильямс очень серьезно.

— А тебе не боязно бы, сержант Пендри, с бабищей вдвое крупней тебя?

— Да замолчи ты, — воскликнул Пендри с неожиданной силой. — Не надоест тебе вечно о бабах?

Капрал Гуилт и бровью не повел.

— А в большой кровати с ней бы еще боязней, — задумчиво сказал он.

Мы допили чай. Часовой привел в коровник вестового с приказом от Гуоткина. Мне надлежало через полчаса встретить Гуоткина; координаты такие-то. Место встречи оказалось ближним перекрестком.

— Мне отнести кувшин обратно, капрал Гуилт? — спросил Уильямс.

— Нет, парень, я сам отнесу, — сказал Гуилт. — Разрешите отлучиться, сэр?

— Валяйте, но не заночуйте там.

— Я быстренько, сэр.

Гуилт ушел с кувшином. Небо прояснялось. Луна светила. Посвежело. Когда подошло время, я отправился встречать Гуоткина. С деревьев капало, но, мокрому, терять мне было нечего. Я стал у дороги; Гуоткин наверняка опоздает. Но нет, джип показался вовремя. Остановился в лунном свете около меня. Гуоткин вышел из машины. Велел водителю передать то-то и там-то и вернуться в такое-то время сюда. Джип уехал. Гуоткин медленно зашагал по дороге. Я шел рядом.

— Все в порядке, Ник?

Я доложил ему о действиях взвода и о результатах разведки на том берегу.

— А почему так промокли?

— Упал с моста в канал.

— И переправились вплавь?

— Вплавь.

— Отлично, — одобрил Гуоткин, точно решение плыть было на редкость остроумным.

— Как развертывается учебный бой? — спросил я.

— Все окутал военный туман.

Это была любимая фраза Гуоткина. Он, должно быть, черпал в ней поддержку. Помолчали. Гуоткин порылся у себя в полевой сумке. Извлек внушительную плитку шоколада.

— Это я вам привез.

— Спасибо громадное, Роланд.

Я отломил порядочный кусок, протянул ему остальное.

— Нет, — сказал он. — Это все вам.

— Вся плитка?

— Да.

— А себе?

— Она вам предназначена. Я подумал — вы, возможно, не захватили шоколада.

— Не захватил.

Он заговорил снова об учениях, разъясняя — насколько позволял ему «военный туман», — какой стадии достиг бой, каковы будут наши ближайшие передвижения. Я поглощал шоколад. Я и забыл, как он бывает вкусен. И почему я до войны так мало ел шоколада? Точно сильный наркотик, он совершенно изменил мое восприятие мира. Я вдруг потеплел к Гуоткину сердцем — почти в той же мере, что к капралу Гуилту, хотя первый глоток чая из кружки оставался не сравним ни с чем. Мы с Гуоткином остановились на обочине взглянуть на карту в лунном свете. Затем он сложил и застегнул планшет.

— Мне жаль, что я отослал вас без обеда, — сказал он.

— Приказ того требовал.

— Нет, — сказал Гуоткин. — Не требовал.

— То есть?

— Времени хватило бы с избытком, чтобы вам поесть, — сказал он.

Я не нашелся что ответить.

— Мне надо было отыграться за фитиль, что мне полковник вставил, — сказал он. — А кроме вас, не на ком было — во всяком случае, вы первый попались под руку. Командир батальона меня в порошок стер. Я бы всю роту послал в поле без обеда, но только я знал, что получу новый фитиль, еще даже похлеще, если обнаружится, что по моему приказу люди зря остались голодны.

Признание делало Гуоткину честь: извинения он принес нескупые. Но куда им было до шоколада! Остатки налипли еще на зубах. Я слизал их языком.

— Конечно, если приказ, тогда уж обедал не обедал, а иди, — горячо сказал Гуоткин. — Кидайся, висни на колючей проволоке, чтоб пулеметами изрешетило, при на штыки, чтоб пригвоздило к стене, ныряй в ядовитое облако без противогаза, беги на огнемет в узком проулке. На все готов будь. Но — если приказ.

Я согласился, не видя в то же время особой надобности дольше толковать об этих, несомненно, важных аспектах воинского долга. Разумней всего переменить разговор. Гуоткин признал вину, стремясь ее загладить, — поступок редчайший для любого из нас, — и теперь следовало отвлечь его от дальнейшего перечисления неприятностей, коим подвержена жизнь солдата.