Овсянки (сборник)

эту игру — я думаю — придумали еще вятские гимназисты. хоть прямых доказательств нет. поздно спохватились — бывшие гимназисты все почти умерли. но поищите если хотите. нам игра тоже нравится. вятская сашенька или оля — у которой уже третий год все желанно и красиво — и выступает новыми контурами — приходит в гости к дмитрию или к алексею. они выпивают чаю с ликером в комнате где наиболее жарко протоплено — и принимаются играть в сесиль. сесиль — это сашенька (оля). она в гимназическом платье — прижимается спиной к стене — начинает строить ужасно кокетливые рожи — поводить плечами — гладить себя по губам по щекам — за грудки — приподнимать и одергивать подол — говоря при этом разные французские словечки — любые и самые глупые: пардон — мерси — пуркуа па — жё мапэль сесиль — фромаж — о ревуар — манже — силь ву пле — диманш — пуассон — солей — жё вудрэ — ожурдюи — мадам агат ва а ля гяр… а олух дима — или золотой медалист алексей — со смехом и страстью вятской дикой принимается ее целовать и ощупывать. растарабанит сашеньке всю прическу — всю одежду — наворошит пальцами — напенит — наставит синяков — и все на этом. ведь до серьезной физики вятские гимназисты еще не доросли. а когда дорастут — игра в сесиль будет им уже казаться глупостью.

у меня есть несколько заветных перечней. те кого я буду душить после смерти — один из них. там пока четыре человека. трое из них — врачи. перечень открытый. я был бы рад не пополнять его новыми фамилиями. делать мне будет больше нечего на том свете — как еще и кого-то душить!.. но то что каждому из этого перечня грозит регулярное мной душение — очевиднее очевидного.

острова разделяющие море лаптевых и восточносибирское море — наша святая земля. наша мекка. мы ежедневно бываем там. сильно уставшие — мы открываем голову: и все что там есть отпускаем на новосибирские острова. и жители нашей головы — все наши мысли — все импульсы — подолгу там гуляют: с острова на остров — из пролива в пролив — среди нагромождений рассыпавшихся мамонтов — неисчислимого камня — неисчислимых ветров и птиц — садятся моржам на головы — касаткам на плавники — гренландскому киту на спину. спят укрывшись на острове котельный — самом крупном новосибирском острове.

странно- остро- и нежно- эротические отношения между тетями и племянниками — на виду у всех. и очень давно нас волнуют. между ними пламенеет большая дружба — в ней сладко бесстыдствуют доверительные касания и эксгибиционизм. племяннику тетя — и старшая родня и девушка. тети молоды — им нравится племянников в себя влюблять. они им о многом рассказывают. и показывают тоже многое. недавнозамужние — они с удовольствием кормят грудью своих младенцев — в присутствии племянников хлебающих суп. или сцеживают лишнее молоко за тем же столом — пока нет никого кто их пристыдит и прогонит. ладно помогать не просят. уходя в баню — сильно сожалеют что не могут прихватить племянников с собой. поэтому часто кричат из предбанника что забыли халат или полотенце. и когда племянники им все принесут — распахивают двери как настоящие королевы — щуря блестящие близорукие глаза. не всегда даже ойкнут для приличия. (ой это ты!.. я думала — мама…) они объявляют племянникам что спят обнаженными — что это очень полезно — и с вечера в дверях своих комнат оставляют небольшой зазор. племянники тоже не лыком шиты. пусть им восемь-четырнадцать лет — сексуальную манеру общения с тетями они принимают смертельно охотно. поднимаясь над городом с любимой тетей на колесе обозрения — они быстро целуют ее в ушко. они отчаянно рвутся купаться на дамбу — ближе к десяти вечера — когда дедушка с бабушкой уже в пижамах и не могут их сопровождать — и командируют в провожатые свою девятнадцатилетнюю дочь — то есть тетю. и племянники плавают с тетями в окрашенной сумерками воде. и бросаются в них галькой. а когда наступает самое желанное время — время переодеваний — задыхающиеся от восторга племянники стаскивают перед тетями плавки — обнаруживая изумленным тетиным глазам густые мужские волосы. и тети прерывисто выдыхают: бесстыдник! — и задумчиво развязывают купальники. и племянники кричат им: сама бесстыдница! — и выкручивают свои плавки выкручивают! в них давно не осталось и капли воды. между племянниками и их молодыми тетями — какой-то небесный протокол — завизированный рукой господа.

художнику действительно следует покрывать голову во время работы. идеальный вариант шапочки мастера — тюбетейка. во-первых шайтан не залезет в башку — и не вылезут боги. во-вторых — соберутся мысли в кружок. а в-третьих — можно позволить себе благородный художественный гнев — и сорвав с головы тюбетейку швырнуть ее в домочадцев — мешающих работать. тюбетейкой не искалечишь.

июль — август между третьим и четвертым курсами я подрабатывал на стройке. мы занимались прокладкой трубопроводов. меня и еще двоих рабочих однажды привезли на какую-то дальнюю автобазу — и велели раздолбить кувалдами широченный торчащий на метр бетонный колодец — собственно отколоть лишнее — и положить при помощи крана бетонную крышку чуть выше уровня земли. мы покурили и было взялись за дело. одному колотить кувалдой — двум другим ожидать свой черед. я полез первый. размахнулся — и ударил. бетон заскрипел. ударил сильнее — бетон посыпался. в колодце темнела гнилая вода. я всмотрелся в эту воду — и увидел каких-то существ. чудовищных чудовищ — копошащихся у самой поверхности — размером со взрослый палец. серо-коричневых. посылая миллион поцелуев-приветов зоологии беспозвоночных — я не знал кто они. я крикнул своих друзей заглянуть внутрь. это были вероятно какие-то личинки — какая-то промежуточная жизнь. они мне никогда не встречались. такое безобразие — такой восторг. у каждой из них было сто ножек — сто голов — сто хвостов — двести усиков — пятьдесят звеньев. друзья заглянули. они были старше меня раза в два с половиной. каждое утро они выпивали портвейн — в обеденный перерыв водку — пьянели только к вечеру в вахтовом автобусе — разговаривали на девяностошестиградусном мате. они сказали: вот тебе на! это что за чертовщина? подожди-ка подожди!.. кувалды лежали не земле. мы стояли и долго смотрели. я подобрал проволоку — и попытался одно из чудовищ поддеть под брюшко — чтобы поближе рассмотреть. но оно шлепнулось обратно и шумно забилось. рабочие на меня зашикали: осторожней ты! не повреди! как же мы в них бетонными кусками сыпать будем?.. колодец мы разламывали целый рабочий день. вместо часика — как предполагал мастер. мы крушили колодец — как ели торт — по чуть-чуть — золотыми чайными ложечками с эмалевыми гербами. в бетонном кольце — каркас из проволоки: мы осторожно снимали с него разбитые куски. один из нас сильно разрезал палец — из-за такой ювелирной работы. когда же в положенное время мастер прибыл и со свирепой рожей пошел на нас — мы показали ему личинок. мастер галактически заматерился — но это был гневный восторг. изматерил личинок — изматерил нас. божился что коэффициент трудового участия в зарплате за этот месяц у нас будет ноль. мы ему не верили.

люди работающие с фольклором знают о смертных колыбельных. есть специалисты по ‘смертным’ — и хорошие статьи. но мы до того околдованы и потрясены этими песнями — что еще раз хотим рассказать о них. смертных колыбельных много записывалось на русском севере. их и сейчас поют. в смертных колыбельных поющий желает ребенку смерти. люлю бай люлю бай — поскорей умирай. — типичный для них зачин. мать (или бабушка) делает пугающий равнодушный голос. дальше описываются подготовка к похоронам и сами похороны. папа сделает гробок — из осиновых досок. мама платьице сошьет… заканчиваются называнием того что поставят и что посадят на детской могиле. камень или крест. череду или крапиву. смертные колыбельные призваны обмануть смерть. пустить ее по ложному следу. чтобы она миновала дом — где ребенок и так сейчас умирает или уже умер. смертные колыбельные поются над детьми которые серьезно болеют — или в минуты когда взрослые слишком сильно за них тревожатся — когда готовы реветь от любви. в качестве иллюстрации мы сочинили одну типичную смертную. чтобы не повторять известных. они выглядят именно так: