Атаман

Погруженный в неспешные мысли, старик и сам не заметил, как подъехал к воротам своего дома. Спрыгнул на землю, привычно огляделся. Вроде тихо. На своих местах находилось все, что должно находиться. Хотя, один раз дед подозрительно прищурился — небольшой стожок сена, накиданный в стороне от ворот, у основания немного разлохматился. Старик слегка насторожился, но виду не подал и шаг не замедлил. Если кто там и притаился, ни за что не догадается, что обнаружен. Впрочем, дед сам себя тут же и урезонил. «А вообще это и ветер может, или козочка дикая, что это я сразу решил — человеческих рук дело? Наверное, старый стал, потому за каждым кустом черкес и мерещится.» — дед Тимка осторожно и незаметно выпустил воздух через зубы.

— Ладно, — решил, — потом между делом захвачу вилы и будто за сеном подойду — проверю. Береженого, как говорится, бережет. — Он уверенным движением закинул руку за калитку, привычно нащупал засов и потянул его.

Вот уж действительно, если начинает с утра все идти наперекосяк, то одним тычком в живот не ограничится. Во дворе, прямо за воротами первым же шагом он вляпался в коровью лепешку. В доме гремела чугунками жена деда Тимки Пелагея, в углу двора около сенника копошился сын Пантелейка. Он уже больше двадцати лет жил своим двором, а сюда наведывался иногда помочь по хозяйству. Дед коротко задумался: кто же это за коровой недосмотрел, Пелагея или Пантелейка? Обычно корову встречает жена, но связываться с супругой, которая сама была остра на язык и спуску деду не давала, не хотелось. К тому же во дворе находился сын, а, значит, он тоже мог впустить буренку на дневную дойку. Вычислив виновного, дед решительно направился к сеннику.

Пантелей — здоровый казак, на добрых полторы головы выше отца, поправлял ограду у сенника. В этот момент он вкапывал блестящий от сока кленовый столбик на место старого сгнившего. Увидев быстро приближающегося, раздраженно шаркающего испачканной подошвой отца, он выпрямился и с силой воткнул лопату в землю.

— Случилось чего, батя?

Этот спокойный, с заботливыми интонациями голос еще больше вывел из себя деда Тимку:

— А ты не знаешь, да?

— Нет, — покрутил головой Пантелей.

— Корова кучу под калитку наложила, заходите гости дорогие, — мы вас ждем. А если бы не я зашел, а… а Атаман, к примеру?

Пантелей хмыкнул.

— Так не зашел же.

— А я что, по — твоему, кусок дерьма, что ли? Мне, значит, можно? Ну, что молчишь?

Пантелей, немного ошарашенный напором отца, примирительно вскинул руки.

— Да Вы что, батя? Какая муха Вас укусила?

— Муха?! — Отец задохнулся от злости, — я тебе покажу муху.

Он повертел головой в поисках чего-то твердого и, углядев под забором кусок жерди, неожиданно легко скакнул в сторону, подхватил его и, замахнувшись на сына, шагнул вперед.

— Ну, это Вы батя, зря, — Пантелей, показалось, без усилий выдернул из отцовской руки жердь и, размахнувшись, с силой швырнул ее за плетень, — остыньте.

Дед Тимка неожиданно сник, но боевого блеска в глазах не утратил.

— Значит, ты так? Родного отца ни во что не ставишь?

— А, думайте, что хотите.

Пантелей отвернулся и, взяв в одну руку лопату, принялся дальше засыпать столбик, другой рукой придерживая его в вертикальном положении.

Но отец и не думал успокаиваться:

— Значит, не хочешь с отцом разговаривать по-нормальному, задом к нему повернулся?

— Да угомонитесь Вы уже, — Пантелей снова остановился. — Будете приставать, вообще к Вам больше не приду, сами все делайте.

Дед Тимка недобро прищурился и наклонил голову набок.

— Значит сам… — он сердито всмотрелся снизу на здоровенного сына и вдруг решительно взял его за руку, — а ну пойдем со мной.

Отец так стремительно увлек сына за собой, что тот, только когда дошел, почти добежал за батей до ворот сообразил поинтересоваться:

— Куда это?

— Куда?! На круг казачий! Отца не уважаешь? Казаков послушаешь, пусть повоспитывают маленько, раз меня уже ни во что не ставишь.

— Да Вы что, батя? Мне уж самому скоро пятьдесят стукнет, куда меня воспитывать?

— Ниче, ниче… — отец был неумолим, — пусть повоспитывают, — он так и тянул растерянного сына за собой, не выпуская руки и поспешая, пока не спала решительность. За воротами он запрыгнул на телегу и крепко дернул коня на поворот. Тот, словно почуяв решительное настроение хозяина, не стал перечить и сноровисто развернулся. Только отъехав на версту от дома, он, наконец, выпустил руку Пантелея, благо, тот не вырывался, а послушно шел рядом с телегой.

— Вот так рядом и иди, — пригрозил дед Тимка и на всякий случай подтянул вожжи — пропустил его немного вперед, чтобы всегда видеть перед собой спину проштрафившегося сына.

Пантелей хмыкнул и, ничего не сказав, зашагал впереди.

Ехали и шли долго, наверное, около часа. Молчали. Солнце пекло неумолимо. Рубаха сына взмокла на спине. Деду Тимке тоже было непросто. Он только что преодолел этот путь в одном направлении и тут же, не передохнув и даже не перекусив, двинулся в противоположном. Он видел, как сын приноравливает свой размашистый шаг к движению телеги. Поначалу это раздражало, а когда уже вошли в станицу, отец вдруг подумал, что хороший все-таки у него сын. Но чтобы, не дай Бог, не передумать и не пожалеть охальника, он тут же строго одернул себя и начал вспоминать, как тот давеча перечил ему. И странное дело, чем ближе подходили к центру станицы, тем менее обидными казались старику слова сына, и не таким решительным становилось выражение его глаз.

Казаки уже собирались на площади. Группами они курили в тенечке под развесистыми каштанами. Старик привязал коня у прясла и, оглядываясь на сына — не отстанет ли? — направился к народу. Калашникова окликнули.

— Тимофей, погодь.

Дед Тимка оглянулся. К нему бочком — последствия ранения в спину — и от того, казалось, важно приближался старый друг Макоша Осанов. Друзья деловито поздоровались. Макоша пожал и руку Пантелея, при этом удивленно глянув на его потную рубаху.

— Ты это куда его? — обратился он к Тимофею.

— Да вот, веду к Атаману.

— Чего натворил?

— Непослушание отца.

Дед Макоша недоверчиво смерил взглядом невозмутимого Пантелея.

— Неушто? Пантелей, ты чего это, не с той ноги встал что ли?

Сын осторожно покосился на отца.

— А Вы его спросите, я-то что?

Дед Макоша закинул руку на затылок.

— Тимка, может ты того, на первый раз простим?

Тимофей Калашников словно очнулся.

— Ага, счас! — Он решительно толкнул сына в спину. — Идем, нечего разговаривать. — Он нахмурился и, не глядя в глаза другу, продолжил, — ты, Макоша, меня не отговаривай, я все решил, — и снова подтолкнул медлящего сына, — иди, иди, вон Атаман, сейчас тебя научат батьку уважать.

Атаман — Григорий Желтоухий хоть и жил в станице с самого рождения и родителей имел уважаемых, сам уважения еще не заработал. Григория выбрали атаманом только потому, что все остальные казаки, более его подходящие на эту должность, дружно отказались возглавить Общество. В воздухе пахло грозными событиями, порохом пахло, и большинство казаков не хотели взваливать на плечи ответственный груз, судьбы своих друзей, родственников и одностаничников. Не хотели и побаивались. Проще в сторонке-то. Правильно вздыхали старые казаки, собравшись вечерком на завалинке: «Эх, не те стали казаки, что раньше были, не те!»

Атаман лихо сбежал с крыльца и быстро приблизился к курящим в сторонке казакам. Те, оглянувшись на него, замолчали.

— Ну что, станичники, начнем совещанию?

— А что не начать, — за всех ответил дед Макоша.

Атаман обернулся к толпившимся казакам:

— Уважаемые казаки, прошу на круг, — Его гулкий бас легко перекрыл легкий гомон на площади.

Казаки неспешно тушили цигарки, сплевывали на них и, затоптав в пыли, выдвигались к соборному месту.

Собрания в станице проводили на площади перед каменным храмом Казанской Божьей Матери. Место было просторное, солнечное, утоптанное. В глубине площади из-за ряда толстых стволов ясеней выглядывало одноэтажное саманное здание станичной казармы. С противоположной стороны в тени густого вишенника перед дворами обычно собирались зрители — смешливые девки, с интересом поглядывающие на неженатых казаков, нарядно одетые замужние женщины с медлительными, но острыми взглядами и полными передниками семечек, мальчишки, завистливо косящиеся в сторону отцов и дедов, может быть, решающих в эти минуты судьбу станицы, и молодые парни, старающиеся держаться серьезно, но то и дело сбивающиеся на дружеское подшучивание. Вот и сейчас там было шумно и весело. Зрителей, как всегда, собралось чуть ли не больше, чем самих участников еженедельного круга.