Дикие ночи

— Вы что, заснули? Клод, разрежь мясо, все остывает!

Молчаливое Рождество, одинокий Новый год: конец декабря похож на ошибку в календаре, черную дыру в пространстве-времени. С каждым годом это становится все мучительнее: ощущение праздника исчезает, индейка и замороженный торт «Полено» камнем ложатся на дно желудка… город украшен гирляндами лампочек, как будто по привычке… Лора в Канне у бабушки с дедушкой.

Ну вот, наступила полночь, пришел Новый год. Объятия, крики, серпантин и котильон, радость из папье-маше. Я медленно еду по улице Сент-Анн, мое путешествие похоже на паломничество: никого, кроме арабов-жиголо, одуревших от наркотиков, или больных, да нескольких жалких транссексуалов. Один из них улыбается мне на углу улицы Птишан. Я останавливаюсь, и он залезает в машину. Это метис с длинными, черными, кудрявыми волосами, под курткой из искусственного меха топорщится грудь. Мы долго болтаем, потом я приглашаю его выпить. Он выходит из машины и идет передо мной, виляя задом, обтянутым черной кожаной мини-юбкой. Я спрашиваю себя, хочу ли его трахнуть: дело не в деньгах, я просто не уверен, нужен ли мне сейчас секс, меня возбуждают воспоминания, внезапная ностальгия.

Мой спутник входит в «Анаграмму», и я думаю: «Да нет, не может быть, чтобы это еще существовало!» Шесть или семь лет назад я приходил сюда под утро поесть спагетти с томатным соусом. Ничего не изменилось: черный лак, зеркала, лица, освещенные приглушенным мягким светом, странная смесь тягостности и легкости, глубокого отчаяния и веселой энергии.

Я пью куантро с тоником — прозрачная беловатая жидкость под черным светом. Миа — он или она? — потихоньку тянет из стакана виски с кокой и рассказывает мне о любовнике, с которым путешествовала:

— Он был пьемонтец, самый большой член Италии, обожал колотить им по стойкам баров в Танжере!

В зал входит еще один травести, смеясь, кидается к нашему столику, улыбается, плачет, целует Миа в щеку, меня в губы, шепча:

— Привет, дорогой!

Миа спрашивает его, что случилось. Она (или он?) говорит, что был в баре с одним типом, настоящим, не педиком, который поглядывал в его сторону. Она ему тоже улыбнулась, они разговорились… Потом парень увел ее к себе, снял с нее юбку и… начал лизать. А она-то ждала настоящего, грубого, мужского секса. Она смеется и плачет одновременно, потом говорит:

— Представляешь себе, меня с самого начала приняли совсем не за ту, а я так старалась!

2 января. Я нанял грузовик для переезда, Сэми помогает мне грузить вещи. На улице холодно, и из наших ртов вырываются белые облачка пара, мы встречаемся взглядами и улыбаемся друг другу, как два заговорщика. Эйфория. Мы едем на другой конец Парижа, голубое небо залито странным металлическим светом.

Приехав, перетаскиваем вещи в новую квартиру, где нет пока ни газа, ни воды, телефон тоже не работает, поэтому мы покупаем свечи и газовую лампу. Наступает ночь.

В два часа утра я звоню в дверь Марианны. Она открывает мне, совершенно заспанная, не понимает, зачем я пришел: она ждала только Сэми, скучала по его теплу, по его телу рядом с собой в постели.

Сэми объясняет:

— Я пришел забрать свои вещи, я переезжаю, мы нашли большую квартиру.

Марианна садится, нет, бессильно опускается на стул, но уже через мгновение берет себя в руки, встает и сухо говорит:

— Давай побыстрее, я хочу спать!

Она смотрит на меня, как будто говоря: «Рано радуешься! Сэми вернется, его страсть к тебе пройдет очень скоро!»

Я не хочу вступать в эту игру, потому что никогда не воспринимал Марианну как соперницу; но она права — я действительно чувствую себя так, как будто выиграл сражение, и ничего не могу с собой поделать.

Я оставил в старой квартире кое-какие вещи и включенный автоответчик. Лора все еще в Канне. Телефон звонит: это она. Лора не знает, что я переехал, она спрашивает, почему я никогда не звоню ей. Проходит десять, пятнадцать, двадцать минут. Мы оба молчим. Она только повторяет, что ей нужно мне кое-что рассказать. Я не могу больше это выносить, смотрю на часы и говорю ей:

— Лора, у меня свидание, я должен принять душ.

Мы говорим еще о чем-то, хотя я думаю совсем о другом. Я чувствую, как во мне растет безотчетная ярость, нервы мои на пределе. Я начинаю кричать, оскорбляю ее. Она тоже кричит, защищаясь:

— Ты думаешь только об этом ублюдке и ни о чем другом! Да он хоть занимается с тобой любовью? Я уверена, что нет! Ты, наверно, смотришь на него, высунув язык от вожделения, как собака, и ждешь, чтобы он трахнул тебя хоть раз в две недели? Черт, да ты просто жалок!

Я срываюсь на визг:

— Меня от тебя тошнит, жалкая кретинка! — и вешаю трубку.

Телефон немедленно начинает звонить снова. Я снимаю трубку:

— Да, я слушаю… — но, услышав голос Лоры, немедленно разъединяю и включаю автоответчик, потом ухожу в ванную, чтобы пустить воду, и слышу один звонок… два… три… вот раздался щелчок, и я не могу удержаться, чтобы не сделать погромче. Я слышу искаженный магнитофоном голос Лоры, но это опять она. Лора как будто присутствует в комнате, следит за каждым моим движением, пытается проникнуть в мысли. Она говорит:

— Я хочу еще раз сказать тебе спасибо за то, как ты со мной обращаешься, ты всегда должен так поступать. Вчера я сидела на пляже, смотрела на море, думала о лете… ну и… мне захотелось тебе позвонить, потому что я думала о тебе, но вдруг поняла, что все кончено, — не знаю, из-за тебя… или из-за меня… мы потом поймем это когда-нибудь… Я сказала себе, что не могу больше, что устала любить человека, который меня не любит и не хочет… а даже если и любит немножко, то никогда этого не показывает… ну и вот… я захотела тебе это сообщить, но тебе плевать, ты не веришь, да я и сама мечтала бы не верить, клянусь тебе, мне плохо, до судорог плохо и так холодно… (Конец связи.)

Снова звонок и Лорин голос:

— Это опять я, но ты не обязан отвечать, мне кажется, будет даже лучше, если ты не ответишь, иначе ты снова взбесишься — тебе ведь не хочется говорить мне приятные вещи, так что оставайся в ванне… У меня в голове полная каша — любовь, секс, все остальное, знаешь, я, наверное, буду долго вспоминать все это, а потом постараюсь сменить, как бы это объяснить тебе, направление поиска!.. Может быть, стану поступать, как когда-то: встречаться с кем попало, так будет проще, ни о чем не надо думать, ничего ни от кого не ждать… ведь когда считаешь, что кто-то может для тебя что-то сделать, начинаешь ждать и надеяться, а когда ничего не получается, думаешь, что ты просто не заслуживаешь счастья… и все ужасно, начинает тошнить от себя самой, задаешь вопрос: ну почему всегда так?.. И, вместо того чтобы рассуждать здраво, отступаешь, отступаешь, а в конце концов падаешь… Так вот, я теперь поднимаюсь, тихонько, осторожно, я еще не встала, но когда это произойдет, — через неделю или через месяц, — очень скоро, я уверена, я уже не буду думать о тебе. Я смогу тогда жить нормально, без чувства вины, мне не будет казаться, что людей тошнит от моего вида, я буду одна, наедине с собой… Знаешь, я ведь и сейчас одна, единственный человек, с которым мне хорошо, это ты, так что, если мне хочется побыть одной, я начинаю думать о тебе… Мне так много предстоит узнать и увидеть, но я никак не могу обрести равновесие, чтобы жить нормально, я сбилась с пути, мне как будто все время чего-то не хватает — и слава Богу! — только это меня и спасает. А ты по-прежнему не хочешь понять, что со мной происходит… (Конец связи.)

Несколько секунд тишины — и телефон звонит снова, и я слышу Лорин голос, искаженный плохим микрофоном:

— Это мое последнее сообщение, я больше не буду тебя «доставать» — я знаю, что до смерти тебе надоела! Надеюсь, тебе сейчас хорошо, ты лежишь в теплой воде и проведешь сегодня приятный вечер, развлечешься, будешь счастлив среди друзей и никогда больше не вспомнишь обо мне, ты не должен обо мне думать. Я не знаю, как именно ты меня любишь, какой любовью. Иногда мне было так хорошо с тобой, а иногда я чувствовала себя ужасно несчастной, теперь все будет плоско и пусто, пускай, я больше не могу так жить, мне кажется, я плачу слишком дорогую цену за мгновения счастья с тобой… ты ведь меня больше не хочешь, слишком хорошо я это чувствую, потому и злюсь…