Полдень Брамы

Я спросил, как она прочитала тогда мои мысли, подойдя с ленточкой. И вообще, зачем она магически притягивает меня к себе. Ей нужен паж-оруженосец? Любовник? Игрушка?..

Она не обиделась и ответила, что мыслей читать не умеет и магией не занимается. Тем более, черной. С ленточкой получилось бессознательно, по типу притяжения двух магнитов. Никаких сознательных ловушек с ее стороны нет. Что же касается наших астрального и ментального тел, которые пока безмолвствуют (хороший вопрос, молодец!), то это дело наживное. Надо просто идти от низшего к высшему. От эфира — к астралу и менталу, а затем к душе, постепенно вовлекая каждое из них в то синтетически целое, которое и есть любовь.

«Любовь»?.. Меня потрясло, с какой легкостью она выбросила на свет это слово. Правда, хватило такта промолчать, скрыть реакцию. Спросил только робко, как полагается ученику духовной Школы: а как же Путь? Чистота, духовная и телесная, заповедь целомудрия?

Думал, тут-то она и скажет мне про тантру, но Нина сказала другое. Она оживилась, радуясь, что может развеять давнее мое заблуждение.

«Это частое заблуждение, укоренившееся в сознании многих — что будто бы, подавляя в себе влечения плоти, мы побеждаем тело и освобождаем дух. (Она прочла мне что-то вроде лекции, почувствовав себя в Школе. Можно представить, как уморительно смотрелась бы наша парочка со стороны. Скажем, с экрана. Кадр из фильма абсурда…) Нет и нет. Ничего мы не побеждаем. Да и зачем, скажи, пожалуйста, побеждать свое тело, разве оно нам враг?.. Мы только загоняем все в подсознание. И остаемся еще большими рабами плоти, чем были до сих пор. Вспомни Фрейда. Вспомни эпидемии инкубизма, прокатывавшиеся по монастырям в средние века, — когда монахи, задавившие в себе естественные зовы плоти, предавались в астральных видениях сношениям с дьяволом и дьяволицами. Делаемся жалкими, невротическими рабами своих неудовлетворенных инстинктов. Либо — умертвляем их аскезой, иссушаем свое тело, превращаясь в живой труп. Но тут уж и говорить не о чем… Не подавлять его нужно, наше бедное тело, но прорабатывать! Только так можно стать его хозяином и властелином. Работать с ним, наполнять его животворными энергиями, ласкать, беречь, любить!..»

Она чуть было меня не убедила.

Тем более что рассудок уже готовился отказать, холодный и любознательный, уже задымился.

Я не верил ей, что она совсем не занимается магией. Пусть подсознательно, но что-то есть. Не такой уж я чувственный зверь, чтобы так ошалеть. (Я не самец! Я не Сидоров. Инстинкт продолжения рода у меня всегда прихрамывал.)

«Пощади, Нина! Не превращай меня в пламенное животное! Не гипнотизируй». (Я бы сделал это одиннадцатой заповедью: «Не гипнотизируй».)

Собрав в пучок все нити разбежавшегося сознания, попросил ее дать мне время подумать. С трудом оторвал ладонь от ее горячих пальцев, отодвинулся.

Все это, Нина, так неожиданно, ошеломляюще… Мне надо осмыслить, очухаться, прийти в себя.

Конечно, сказала она, она сейчас уйдет. И я осмыслю все это в одиночестве. Ее телефон у меня есть. Я могу позвонить ей на неделе, и мы встретимся.

Еще, прибавила она, понимающе улыбаясь, пусть меня не смущает, что мы не равны в иерархическом положении. Она — наставник, я — только что принятый ученик. Это ничему не будет препятствовать. И, в свою очередь, отношениям учителя и ученика не помешает ничто. Просто эти вещи лежат в разных плоскостях и смешиваться не будут. Пусть меня не гнетут подобные опасения. Или страх: а что скажет группа? — если такой есть. Страха вообще быть не должно. А особенно — страха перед чьим-то мнением или перед условностями. Если наши сердца открыты высшему, мы избежим ошибок, падений и срывов.

Перед тем как ей подняться и уйти, мы потянулись друг к другу и обнялись. И я гладил — чудо сбывшегося мечтания! — ее волосы, открыто, ласково, жадно… Два магнита притянулись крепко. Крепко…

Самому непонятно, как я заставил себя разжать руки.

Тем самым — сберег свое целомудрие и верность Пути. Надолго ли?

Нина попрощалась и ушла.

Провожать ее — сил уже не было.

Зойка, Зоенька, помоги мне. Я совсем запутался.

Прилетевшая ко мне с Венеры… Кто ты?

Птенец, тоненькое присутствие, греза, солнечный сквозняк, пробивающийся сквозь пух волос… кто ты?

Твое присутствие почти зримо. Если б не знал наверняка, что психика моя уныло прочна, решил бы, что меня посещает галлюцинация.

Стоит только стихнуть мутно-бордовому гулу, вызванному Ниной — одинокой оголодалой ведьмой, — как я снова с тобой.

Прежде я видел тебя лишь вполоборота — щеку, ухо, уголок глаза, размах ресниц… Сейчас ты повернулась ко мне. Широко распахнула глаза, оглушительно серые.

Ресницы светло-рыжие, косо растущие… Кажется, царапают скулы, когда ты опускаешь веки.

Я хорошо различаю интонации твоего голоса. Ты не выговариваешь «р», как почти все дети твоего возраста, и слегка пришептываешь.

И девочка, и туман вечерний, и солнышко…

Но — странное дело — все чаще я говорю с тобой о серьезных, совсем не детских вещах — вот как сейчас: о Нине, о Школе — и ты понимаешь! Сколько же тебе лет?

(Нисколько — и все, ибо в вечности нет летоисчисления…)

Как я и предчувствовал, не следовало писать Альбине про Нину и наши с ней астрально-животные страсти.

Сегодня пришло письмо из Элисты, как всегда очень толстое, много мелко исписанных больших листов.

Она пишет, что рада за меня, рада, что в Школе со мной происходят такие удивительные вещи. Правда, ей это не в диковинку. С ней постоянно, чуть ли не каждый день что-то происходит в этом роде, и без всякой Школы.

«…Однажды — я тогда дочитывала восьмую книгу Кастанеды — небо разверзлось, и оттуда грянула музыка, никакая не галлюцинация, а физическая волна, она сорвала меня со стула и подбросила под потолок, потом опустила тихо назад. Огромное множество струнных инструментов с колокольчиками — так я теперь анализирую эту музыку, но это очень обще и приблизительно.

…Олли много раз посещали меня и трясли мой дом. И не только дом: как-то ночью ехал по улице всадник и бил бичом по асфальту. Это была разрушающая сила! Я думала, что умру в ту ночь, так разваливалось мое тело, а особенно мозг. Но об этом надо писать новеллу… В прошлом году ночью петух приходил под окно и вел себя, как человек. И, уверяю вас, все это лишь малая толика всего, что было и есть. Постоянно в доме взрывы, стуки, голоса. Уже ни на что не реагирую, для меня это естественная среда.

…И еще случай. Я шла от подруги после полуночи домой и уже на подходе к своей улице увидела, что дорогу перебежал человек и спрятался за трансформаторной будкой. Я перешла на другую сторону улицы, и, когда поравнялась с будкой, он выскочил ко мне. Это был молодой, худой человек, обеими руками у живота он держал нож, острием вперед. Странно, мне не было страшно, я как раз читала молитву „Живые помощи“. Стоим, смотрим друг на друга. Вдруг он разевает рот и орет: „А-а!“ Будто кто схватил его сзади, и с воплем ужаса убегает. Вот такие пироги. Как тут не вспомнить „молчаливого защитника“, которого получает воин?»

Относительно моей «страсти» она отозвалась довольно резко, с внятным холодком отстранения.

«Я не знаю, зачем вы мне написали об этом. Не с кем было поделиться? Неужели у вас нет приятелей-мужчин вашего возраста, с которыми гораздо естественней обсуждать подобные вещи?.. Наверно, я в чем-то ущербный, психически неполноценный человек, но половая жизнь для меня всегда была исчадием ада, чем-то сугубо низким. Когда мне было 14 лет, я испытала очень сильный психологический шок (в чем его суть — долго рассказывать, к тому же я описала это в своем романе), в результате которого половая сфера стала вызывать у меня глубочайшее отвращение. Вы же читали „Розу Мира“, помните: истечения человеческой похоти — эйфос, — которым кормится свита Гагтунгра. Я никогда в своей жизни не выделяла эйфос…»