Невероятное паломничество Гарольда Фрая

— Пишу Куини весточку.

— Весточку?

Морин частенько повторяла за ним слова.

— Да. Подпишешь от себя?

— Думаю, не стоит. Наверное, это будет слишком — подписываться под посланием незнакомому человеку.

Хватит беспокоиться об изяществе слога. Нужные слова сами собой сложились в его голове в простой текст: «Дорогая Куини, спасибо за письмо. Очень тебе сочувствую. Твой С наилучшими пожеланиями, Гарольд (Фрай)». Немного пресно, но сойдет. Вложив листок в конверт, он быстро его запечатал и надписал сверху адрес хосписа святой Бернадины.

— Сбегаю к почтовому ящику.

Часы показывали одиннадцать. Гарольд снял непромокаемую куртку с крючка, куда просила ее вешать Морин. Из двери в нос ему ударило теплым просоленным воздухом, но не успел Гарольд переступить левой ногой через порог, как рядом возникла жена.

— Ты надолго?

— Только туда и обратно.

Она неотрывно глядела на него зелеными, болотного оттенка глазами, приподняв хрупкий подбородок. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но он не нашелся, что именно, — по крайней мере, чтобы что-то изменить по существу. Как хорошо было бы обнять ее, как в прежние времена, положить голову ей на плечо и так замереть.

— Пока, Морин!

И осторожно, чтобы не хлопнуть, он закрыл за собой входную дверь.

Дома по Фоссбридж-роуд, выстроенные на холме, занимали, как любили отмечать агенты по продаже недвижимости, возвышенное положение, откуда открывался вид на весь Кингсбридж и даже на его окрестности. Их палисадники тем не менее сбегали под уклон под чересчур заметным углом, и растения в них так отчаянно цеплялись за бамбуковые подпорки, словно от этого зависела их жизнь.

Гарольд спустился по крутой бетонной дорожке к тротуару куда поспешнее, чем ему хотелось, заметив по пути пять новых проросших одуванчиков. Может, после обеда стоит обработать «Раундапом» [3]. Все же какое-то занятие…

Сосед, едва заприметив Гарольда, помахал ему и направился к смежной изгороди. Рекс был невысоким человечком с аккуратными ножками, маленькой головой и шарообразным туловищем посередине. Гарольд иногда всерьез опасался, что, если Рекс ненароком упадет, его будет невозможно остановить и он, словно бочонок, покатится с откоса. Рекс уже полгода, как овдовел — примерно тогда же, когда Гарольд вышел на пенсию. После смерти Элизабет он то и дело заводил беседы о том, как тяжела жизнь, и мог вести их часами.

«Надо хотя бы выслушать человека», — говорила мужу Морин, хотя Гарольд не мог понять, имела ли она в виду под этим «надо» его самого или вообще кого угодно.

— На прогулку? — уточнил Рекс.

Гарольд выбрал для ответа шутливый тон, безотказный, по его мнению, в тех случаях, когда не было времени и желания застревать надолго.

— Вам ничего не надо отправить, старина?

— Мне никто не пишет. С тех пор, как не стало Элизабет, мне шлют одни рекламки.

Он устремил взгляд в пространство, и Гарольд тут же смекнул, какой оборот обещает принять разговор. Он перевел глаза на небо, подернутое тончайшей, словно папиросная бумага, облачной дымкой.

— Чудесная выдалась погодка.

— Чудесная, — согласился Рекс.

Он помолчал и, чтобы заполнить паузу, вздохнул.

— Элизабет любила солнышко.

Снова помолчали.

— Удачный день для косьбы, Рекс.

— Очень даже удачный. Вы, Гарольд, отправляете траву на компост? Или мульчируете?

— От мульчирования, мне кажется, мусора многовато. И к обуви липнет, а Морин не любит, если я вдруг натопчу в доме.

Гарольд посмотрел на свои тапочки для парусного спорта и мысленно спросил себя, зачем их носить тому, кто вовсе не собирается ходить под парусом.

— Ну, ладно, мне пора. Хочу успеть к полдневной выемке.

И, помахивая конвертом, Гарольд вышел на тротуар.

Он впервые в жизни почувствовал разочарование оттого, что почтовый ящик замаячил впереди слишком скоро. Гарольд попробовал с ним разминуться, перейдя на другую сторону улицы, но ящик никуда не делся и по-прежнему ждал его на углу Фоссбридж-роуд. Гарольд поднес к прорези письмо к Куини и отчего-то замешкался. Он обернулся и понял, до чего же короток оказался проделанный путь.

Оштукатуренные особнячки на их улице различались оттенками желтого, розового и голубого. У некоторых еще с пятидесятых годов сохранились островерхие крыши с декоративными перекладинами, образующими полусолнце, другие обзавелись крытыми шифером надстройками, третьи претерпели полную реконструкцию в стиле швейцарских шале. Гарольд с Морин переехали сюда сорок пять лет назад, как только поженились. На первый взнос ушли все его сбережения, не осталось даже на покупку мебели и штор. Они не заводили близких знакомств, одни соседи постепенно сменялись другими, а Гарольд с Морин как жили, так и жили. Когда-то они держали овощные грядки, а рядом с домом вырыли декоративный пруд. Каждое лето готовили чатни [4], а Дэвид разводил серебристых карасей. Позади дома стоял пахнущий удобрениями сарай, в котором на высоких крюках висели садовые инструменты, мотки шпагата и веревки. Но и от них давным-давно ничего не осталось. Даже школу сына, до которой от их порога было рукой подать, теперь срыли бульдозером и на ее месте возвели район недорогого жилья — полсотни кричаще-ярких разноцветных домиков, освещаемых уличными фонарями в духе георгианских газовых рожков.

Гарольд мысленно вернулся к своему посланию к Куини и устыдился его жалких слов. Он представил себе, как сейчас вернется домой, где Морин зовет к себе Дэвида и где ничего не поменялось, кроме того, что Куини умирает в Берике, и его словно захлестнуло волной. Письмо застыло в темной пасти почтового ящика. Гарольд не мог просто так с ним расстаться.

— В конце концов, — вслух проговорил он, хотя поблизости не было ни души, — день сегодня отличный.

Никаких дел у него нет. Вполне можно прогуляться и до соседнего. И, чтобы не передумать, Гарольд поспешно свернул с Фоссбридж-роуд.

К скоропалительным решениям Гарольд не привык. Это сразу пришло ему на ум. После выхода на пенсию дни тянулись за днями, не принося никаких изменений — он только раздавался в талии да лысел понемногу. Ночами он спал неважно, а то и вовсе не мог уснуть. Однако, внезапно для себя очутившись у очередного столбика с почтовым ящиком, Гарольд вновь помедлил. Происходило что-то непонятное, а что, он и сам не мог понять, но, раз начав, уже не хотел останавливаться. На лбу выступили капельки пота, и кровь быстрее бежала по жилам от предвкушения. Если дойти сейчас до почтового отделения на Фор-стрит, то раньше завтрашнего дня его письмо не уйдет.

Гарольд двинулся дальше по улицам нового квартала. Солнце припекало ему затылок и плечи. Украдкой он бросал взгляды на окна домов и в некоторых не видел никого, а из других люди сами глазели на него, и Гарольд, чувствуя неловкость, торопился побыстрее пройти мимо. Порой в окнах он подмечал какой-нибудь неожиданный предмет: фарфоровую статуэтку, вазочку или даже тубу — доверчивые подобия самих жильцов, сторожевые вешки, выставленные ими на границе с внешним миром. Гарольд попытался представить себе, что узнает о них с Морин посторонний, проходящий мимо дома номер тринадцать по Фоссбридж-роуд, и с удивлением обнаружил, что из-за тюля на окнах не видно почти ничего. Он направился к пристани, ощущая подергивание в бедренных мышцах.

На море был отлив. Ялики, завалившись набок и обнажив просмоленные днища, торчали среди черной жижи, напоминавшей лунный ландшафт. Гарольд доковылял до свободной скамейки, потихоньку вынул из кармана письмо от Куини и развернул его.

Она помнила его. Все эти годы. А он жил себе и жил, как будто ее поступок ничего для него не значил. Он не попытался переубедить ее, не разыскал, даже не попрощался. Небо и пристань вдруг слились в одно туманное пятно: глаза Гарольда вновь наполнились слезами. Постепенно перед ним проступили расплывчатые очертания молодой женщины с ребенком. Оба держали перед собой что-то наподобие факелов — вероятно, рожки с мороженым. Женщина приподняла сынишку и усадила его на дальний конец скамейки.