Агнес

— Да, пожалуйста, — ответила она.

Я дал ей прикурить, а сам закурил еще одну сигарету, и мы курили, сидя рядом, молча, но повернувшись друг к другу. В какой-то момент я спросил ее о чем-то, и мы начали говорить о библиотеке, о городе, о погоде. Только когда мы встали, я спросил, как ее зовут. Она ответила, что ее зовут Агнес.

— Агнес, — проговорил я, — странное имя.

— Вы не первый, кто это говорит.

Мы пошли обратно в читальный зал. Короткий разговор снял мое напряжение, и я снова мог работать, не отвлекаясь постоянно на нее. Если же я все-таки смотрел на нее, она отвечала мне приветливым взглядом, но без улыбки. Я оставался в зале дольше, чем предполагал, и, когда Агнес наконец стала собирать свои вещи, я шепотом спросил ее, придет ли она завтра.

— Да, — ответила она и впервые улыбнулась.

3

На следующий день я уже с утра был в библиотеке, и, хотя ожидал Агнес, мне было нетрудно сосредоточиться. Я знал, что она придет и мы будем разговаривать, выкурим по сигарете, выпьем кофе. В моей голове наши отношения зашли гораздо дальше, чем в действительности. Я уже начал размышлять о ней, у меня даже появились сомнения, а между тем у нас не было еще ни одного свидания. Моя работа шла хорошо, я читал, делал выписки. Агнес появилась около полудня, она мне кивнула. Она опять положила на стул неподалеку от меня подушку, разложила свои вещи, как накануне, взяла книгу и начала читать. Примерно через час она вытащила из рюкзачка сигареты, взглянула на них и бросила взгляд на меня. Мы оба встали и пошли, каждый со своей стороны, вдоль широкого стола к проходу, делившему зал пополам. Я пошел с ней к автоматам, продававшим кофе, она снова немного расплескала, мы снова уселись на ступеньках библиотеки. Накануне Агнес была довольно робкой, теперь же она говорила много и страстно, что меня удивило, потому что беседовали мы о вещах, особого значения не имевших. Она была беспокойна, и все-таки, похоже, мы как-то сразу сблизились, не зная друг о друге почти ничего, кроме имени.

Агнес рассказывала о своем друге, Герберте, я уж и не припомню, с чего это вдруг речь зашла о нем. С этим Гербертом приключилась недавно странная история. Он зашел, сказала Агнес, выпить в кафе, расположенное в большом отеле. Дело было к вечеру.

— Я сама пару раз была там с ним, — продолжала Агнес, — там играет пианист и подают лучший в городе каппучино. Чтобы попасть в кафе, нужно пройти мимо фонтана и спуститься на несколько ступенек. И вот когда Герберт шел по ступенькам, он столкнулся с женщиной. Она была не старше его, на ней было черное платье. Когда он увидел эту женщину, рассказывал Герберт, у него появилось странное чувство. Какая-то печаль, но в то же время и успокоение. Ему казалось, словно он знает эту женщину. И при этом он был уверен, что никогда не видел ее прежде. Он ощутил слабость и замер на месте.

Агнес затушила сигарету о ступеньку и бросила окурок в пустой стаканчик.

— Женщина тоже остановилась. Несколько секунд они стояли друг напротив друга. Потом женщина медленно приблизилась к Герберту. Она положила руки ему на плечи и поцеловала в губы. Он попытался обнять ее, но она высвободилась и отступила на шаг. Герберт освободил дорогу, и женщина с улыбкой двинулась дальше, наверх. На прощание она коснулась его руки.

— Странная история, — согласился я, — а он не попробовал выяснить, кто она?

— Нет, — ответила Агнес, и вдруг мне показалось, что ей стало неловко от того, что она рассказала мне об этом, она встала и сказала, что ей пора идти работать.

Когда мы на следующий день увиделись в третий раз, я спросил Агнес, не хочет ли она зайти со мной в кофейню напротив.

— Там кофе подают, — сказал я, — так что ты не сможешь расплескать.

Мы перешли через улицу. Агнес настояла на том, чтобы мы шли по переходу, подождав, пока на светофоре не появится надпись «Walk».

В этой кофейне я уже несколько недель почти каждое утро пил кофе и читал газету. Она была довольно убогая, а обитые красной искусственной кожей сиденья были слишком мягкими и неудобно низкими. Кофе там был жидкий и часто горчил, потому что его все время подогревали, но мне это место нравилось, потому что ни одна из официанток до сих пор не узнала меня и не пыталась заговорить, потому что для меня не держали мой любимый столик и потому что меня каждое утро спрашивали, что мне принести, хотя я всегда заказывал одно и то же.

Я спросил Агнес, над чем она работает. Она ответила, что закончила физический факультет и пишет диссертацию. О видах симметрии в кристаллических решетках. А еще полставки ассистента в Математическом институте при Чикагском университете. Ей двадцать пять лет.

Она сказала, что играет на виолончели, любит живопись и стихи. Она выросла в Чикаго. Ее отец несколько лет назад вышел на пенсию, и родители переехали во Флориду, так что она осталась одна. Она жила в однокомнатной квартире на краю города. У нее, в сущности, не было друзей, только три девушки, с которыми она встречалась каждую неделю, чтобы играть квартеты.

— Я не слишком общительный человек, — заметила она.

Я рассказал Агнес, что занимаюсь журналистикой. Она никак на это не отреагировала, не задавала мне никаких вопросов, а я не упомянул, что опубликовал несколько книг. Я в общем-то был рад, что она не проявила никакого интереса к моей работе. Я не очень горд своими книгами, есть темы поинтересней, чем сигары, история велосипеда или железнодорожные вагоны класса люкс.

Мы недолго поговорили о себе, в основном же беседа шла об искусстве и политике, о президентских выборах, которые должны были состояться осенью, и об ответственности ученого. У Агнес было пристрастие рассуждать об идеях, так было и позднее, когда мы познакомились ближе. Личная жизнь заботила ее мало, по крайней мере, она об этом не говорила. Когда мы обсуждали что-нибудь, во всех словах Агнес была странная серьезность, она придерживалась строгих взглядов. Мы просидели в кафейне долго. Лишь к полудню, когда посетителей стало больше и официантка стала проявлять нетерпение, мы вышли.

4

Довольно долго мы виделись только в библиотеке. Мы частенько курили вместе на лестнице или пили кофе и постепенно привыкли друг к другу, как привыкаешь к новой одежде, которая сначала должна повисеть в шкафу, прежде чем решишься надеть ее. И только через пару недель я пригласил Агнес поужинать. Мы уговорились пойти в маленький китайский ресторанчик неподалеку от университета.

Когда я в условленное время подошел к ресторану, то обнаружил у входа лежащую на тротуаре женщину. Она не шевелилась. Я опустился на колени и осторожно толкнул ее. Она была не старше Агнес. Волосы рыжие, а лицо бледное и усыпанное веснушками. На ней была короткая юбка и темно-зеленый пуловер. Похоже было, что она не дышала, и я не почувствовал сердцебиения, когда приложил руку к пуловеру прямо под грудью. Я побежал на перекресток и связался со «скорой». Женщина на другом конце линии выяснила мое имя, адрес, телефонный номер, прежде чем наконец пообещала выслать машину.

— Она мертва? — спросила женщина.

— Не знаю. Я не врач, — ответил я, — полагаю, что да.

Когда я вернулся к ресторану, вокруг лежавшей на тротуаре женщины собралось несколько прохожих, мы молча ждали «скорую помощь». Машина приехала минут через пять, как раз когда на улице появилась Агнес. Она шла с репетиции своего квартета и несла виолончель.

Я переговорил с санитарами, сказав им, что это я обнаружил женщину, как будто в том была какая-то заслуга.

— Мертва, — сказал водитель, — с ней все кончено.

Агнес стояла рядом со мной и ждала. Она не задавала вопросов, в том числе и позднее, за едой. За столом она сидела очень прямо, ела медленно и аккуратно, словно специально следила за тем, как бы не сделать какой ошибки. Пока она жевала, ее не отпускало нервное напряжение музыканта, ожидающего своего выхода. Ее лицо расслаблялось на мгновение только после того, как она проглатывала пищу, и тогда она явно испытывала облегчение.