ПИРАТ (СИ)

– Ишь, гулена, ишь, бессовестный! – сквозь дрему пробивался ко мне добродушно-ворчливый голос хозяйки, – И где это тебя носило? И в какой-сякой пуховой перине тебя колыхало? Постыдился бы в пуху домой заявляться, бесстыдник ты этакий…

Стараясь не зашуршать сеном, я натянул до подбородка теплое ватное одеяло и ругнул себя за то, что не прикрыл дверь сеновала. Сладкий сумрак сеновала разнеживал, убаюкивал, навеивая тихие и туманные сны. Но в эту ночь мне снилось одно – ехидные торжествующие собачьи морды, длинные всплескивающие сполохи и дом Гусарикова, осажденный сворой собак.

Хозяйка заглянула в дверь сарая.

– Проснулся аль нет?

– Давно уже, – стараясь казаться беззаботным, весело ответил я ей.

– Раз так, спустись-ка во двор.

Я с шумом съехал с сеновала и сразу же зажмурился от яркого резкого солнца.

– Попей, попей-ка парненького…

Рука нащупала чуть прохладную пенковую кружку, протянутую мне. Не раскрывая глаз, я поднес ее ко рту. Пена, шипя, шибанула в нос, и густое теплое молоко потекло по подбородку, за пазуху.

– Да пей, пей, да смотри не пронеси мимо уха-то…

Я долго с наслажденьем втягивал сытное молочное облачко, покрякивая от удовольствия, зная, как это нравится моей дальней престарелой тетушке, зная, с какой нежностью следит она, как опорожняется кружка. Она прямо-таки светилась, когда я, крякнув напоследок, шумно отдувался и смахивал тыльной стороной ладони пышную пену с губ. Сон как рукой сняло.

– Вот заявился и не запылился, – заохала она, прикрывая кружку концом фартука. – Посмотри-ка на этого гулену…

Посреди двора стоял Пират. Это был совсем заурядный пес из породы… да никакой породы в нем и не ночевало – просто дворняга. Лохматый, от горшка два вершка, да к тому ж кривоногий, иль, по образному выражению хозяйки, – раскоряшный. Ни красоты, ни росту, ни стати, а между тем чертовски симпатичный пес. Природа не утруждала себя, когда создавала подобное творение. Правда, в глаза бросалась несообразно толстая шея. Но хозяйка и это объяснила просто, по-крестьянски – наел бесстыдник от нечего делать, надул себе шею, чтоб по ночам сбрасывать ошейник и блукатить до зари невесть где.

– Подмогни-ка мне на чепь его усадить!

Я схватил Пирата за загривок, и под мягкой эластичной кожей пальцы почувствовали каменные бугры. Это были, вернее, могли быть или мозоли, натертые ошейником, или же бесчисленные шрамы, оставленные клыками собратьев, таких же бесшабашных, неброских, непритязательных к пище и не требующих ухода за собой. Пес задорно помахивал хвостом, щедро усеянным репьями и птичьим пухом, и даже подмигнул мне левым глазом, мол, что с нее, со старой, возьмешь, ворчит, ну и путай себе ворчит, раз ей это нравится, и, широко зевнув, добродушно отвернулся.

– Подержи-ка гулену, а я с тем долгоногим поговорю.

Она схватила ошметок веника и засеменила к распахнутым воротцам. Только тут я заметил громадного дога. Дог с претенциозным именем Леопольд даже глазом не моргнул, когда мимо него просвистел веник.

– Ишь, шалава, и будет стоять так – истукан-истуканом, до новых петухов. И чем тебя Пиратка приворожил, прям-таки околдовал, Ну, прямо холуй, а не пес. Пиратка, да шугани ты долгоногого!

Пират нехотя обернулся к хозяйке, сделал почти незаметное движение, и все же я не удержал его. Он издал еле слышимый рык, от которого у Леопольда по атласной черной коже пробежала волна, и долгоногого словно ветром сдуло.

Я подвел Пирата к конуре. Пес держался с подкупающим достоинством и даже с видимым удовольствием позволил застегнуть кожаный ошейник, правда, мне показалось, он мгновенно напружинил шею и хитровато подмигнул.

– Готово! Теперь гулене не сорваться с цепи!

– И-и, милой, да он на привязи лишь до вечерней звезды. И как ему удается выскальзывать, ума не приложу. Я даже за ноги его пыталась привязывать, да все без проку. Лишь куры на насест – его и след простыл. А Павлик грозится всех собак перестрелять. Вот уж другой год они ему за что-то мстят. Извелся сосед, ни минуты покоя. Видно, обидел чьего-то пса иль что-то иное почувствовали они, не знаю, но мучают они его, не приведи господи. Н-на, бесстыдник этакой, пей, попей молочка. Знаю, что сыт, опять где-то ночью напроказил, ишь облизываешься…

Пес блаженно потянулся. Выпил из крынки содержимое, облизнулся. Подумал-подумал, смахнул пыль хвостом с деревянного настила перед конурой и аккуратно уложил голову на вытянутые передние лапы.

Во двор, вихляясь всем длинным телом, скользнула грациозная такса Веста и зачелночила туда-сюда. Пират приоткрыл глаза, но сразу же и закрыл – во двор зашел Павлик Гусариков.

– Не встречался мой Леопольд?

– Был только-только. Поговорил с Пираткой, да и утек.

– Ох, соседушка, опять проклятые всю ночку измывались.

– Да уж слышала. Пальбу поднял на всю ивановскую!

– Поверишь ли? Хоть дом продавай да снимайся с насиженного местечка-то. Только днем и покемаришь чуть. Я уже на порохе да на дроби разорялся. Жене-то что, она в ночной смене, а я – майся…

Тут Гусариков цыкнул на Весту, которая, разнежено улыбаясь, поползла было на брюхе к Пирату. Пират и язык вывалил и улыбался ей застенчиво и призывно.

– Ишь, нашла себе кавалера. Кышь, скаженная! И чем этот репейник приворожил вас? И Леопольд, как холуй при нем, и Веста, как увидит, прям блажной становится. А такой породы, такой породы, родословные, что у твоего графа!

– Графа, графа! – презрительно перебила его хозяйка, почему-то делая ударение на последнем слоге. – Тоже мне заладил, как попугай: – графа-графа. А что толку от твоего графа? Вон твоих графов в семнадцатом так шуганули – от них лишь названье и сохранилось! Не пойму, сосед, и что это тебя на благородные кровя все тянет…

– Ну и тянет, что с того?

– Да по мне, хоть и тебя б не видала ни в жисть…

– Ни в жисть, – протянул он и вдруг заулыбался, ехидно и злорадно. – А вот я назло всему поселку таких завел. Ни у кого в округе таких породистых нет!

– Вот-вот, сосед! Оттого, знать, и мучаешься по ночам! Люди тебя давно раскусили, что ты за фрукт, да махнули рукой – горбатого могила исправит. А вот Дворняги, они, брат, учуяли в тебе нутро-то с душком.;.