Юный, юный Илья

Мороз ущипнул ухо, – Илья вздрогнул, услышал слабо доносившийся шум улицы, потер варежкой мочку и онемевший от холода нос. Вспомнил, что надо идти в школу, и досадливо сморщился.

2

Илья открыл дверь с тугой пружиной; створка громко, с нервным дребезжанием захлопнулась за ним. Почувствовал себя скверно. Нужно было незаметно проскользнуть в коридор, не попасться на глаза завучу или директору. Недавно начался третий урок, в коридорах пустынно – в толпе не скроешься. Илья наткнулся взглядом на недавно появившиеся в фойе большие густо-синие буквы возмездия: "Из маленького бездельника вырастает большой бездельник". Илья заробел и на цыпочках пробежал до мужского туалета. Опасливо прикрыл за собой разломанную дверь и неожиданно услышал хохот. Вздрогнул, чуть присел, будто бы его прихлопнули по макушке, но понял, что смеется сверстник, такой же прогульщик, как он. Рассердился на себя, громко кашлянул, показывая, что ничего не боится.

– Трухнул, Илюха, что директриса засечет? – усмехнулся высокий, усатый одноклассник Липатов, протягивая для пожатия худую, с наколкой руку.

– Еще чего, Леха! – с притворным беззаботным видом запрыгнул Илья на подоконник, на котором сидел, закинув ноги кверху, Липатов

– На, закури.

– Не хочется, – угрюмо ответил Илья.

– Еще не начал курить? – хитро смотрел на него Липатов. Прикурил, затянулся дымом. – А я уже второй год.

– Курю, курю.

"Какое гадкое утро, – подумал Илья, вздохнув. – Прогулял уроки, прячусь в туалете, лгу да еще угодничаю перед этим пижоном…"

– Ты почему на уроки не пошел? – Липатов щегольски выдохнул дым на Илью.

– Ну их! – все говорил неправду и сердился на себя Илья.

– А я вчера дербалызнул водочки – башка трещит, Илюха. Какая тут учеба!

Липатов увлеченно стал рассказывать, как он "хлестал водяру" не закусывая, как потом храбро общался с "бабами". Илья неестественно-внимательно слушал, прикусывая нижнюю губу.

Неожиданно их мирную беседу прервали – с грохотом распахнулась дверь, и парни увидели всполох грозы – саму Валентину Ивановну, директора. Это была женщина в годах, но всегда бодрая, с грозным, стремительным взглядом властного, умного человека, не женщины, не мужчины, а именно просто какого-то человека в общем, больше, правда, похожего на женщину. Полноватая, рыхлая, как снеговик, слепленный из молодого сырого снега, но при этом такая быстрая, что за ней бывало трудно угнаться…

Валентина Ивановна буквально ворвалась в мужской туалет, звонко стуча каблуками по черепичному полу, и Панаеву показалось, что куски плитки вот-вот начнут разлетаться из-под ее ног.

Он испугался, однако увидел, что Липатов, опытный, закалившийся в таких историях, дерзко усмехается, и тоже улыбнулся, но вкось, беспомощно.

Валентина Ивановна рявкнула:

– Бездельники!

Она была так возмущена, так поражена, что не могла подыскать какие-то еще слова, чтобы выразить свой великий праведный гнев.

– Несчастные бездельники!

Валентина Ивановна стояла перед парнями, которые были выше ее, но казалось, что она выше, мощнее и сильнее, чем они.

– Омерзительные бездельники! Прогуливаете уроки? Да где такое видано! Ладно, Липатов от бога захребетник, а ты, Панаев, отличник, старательный мальчик, как ты затесался в эту компашку?

– Я… э-э-э… понимаете… – сжимал на груди тонкие бледные пальцы Илья, но его не слушали:

– Как ты, Панаев, дерзнул на такую мерзость: курить, прогуливать уроки?..

– Я… понимаете ли…

– Немедля на урок, тунеядцы! Еще раз – и вышибу из школы!

Илья, кажется, бежал к кабинету математики, по крайней мере, шел весьма быстро, ускоряясь. Внутри у него что-то тряслось, будто оторвалось.

Нина Семеновна, учитель математики, неохотно впустила прогульщиков, долго продержала у дверей, потом подвигала бровями и с неудовольствием махнула головой на столы. Липатов, проходя за спиной низкой учительницы, поставил ей рожки – посыпался тонкий смех учениц.

– Липатов, опять резвишься, маленькое дитятко? – наигранно-грозно спросила Нина Семеновна.

– Я? Что вы!

– Смотри мне! – помахала она указкой возле самого лица шутника; но ученики, знали, что Нина Семеновна добрый, веселый человек, а строга только потому, что так заведено в школе. – Ну-с, даю вам десять минут на решение задачи. Кто не справится к концу урока – сразу поставлю двойку. Вперед!

– И с песней? – спросил Липатов.

– Ты у меня, Лешенька, скоро запоешь, – ответила учительница, язвительно-приятно улыбаясь. – На выпускном экзамене и запоешь, и зарыдаешь, голубчик.

Илья принялся решать задачу, но она ему не давалась.

– Косинус чему равен? – услышал он над собой голос тихо ходившей по кабинету и заглядывавшей в тетради Нины Семеновны. "И почему они все такие недобрые, не хотят быть самими собой!" – рассердился, но промолчал Илья. – Посмотри, Панаев, в таблицу – глупости ведь насочинял.

– Да-да, я понял. Исправлю, – хрипло отозвался Илья.

Он почувствовал себя гадко, мерзко, что боится, по-детски, униженно страшится надвигающейся двойки. Смотрел в таблицу и абсолютно ничего не понимал: что за цифры, что за косинусы? Разве главное в жизни цифры и косинусы, его страхи и Нина Семеновна с Валентиной Николаевной?.. И он задумался, но как-то расплывчато и бесформенно, вроде бы даже совсем ни о чем.

Задача буксовала, не продвигалась, будто упрямствуя. Илья томился. Нечаянно взглянул вправо и увидел Аллу Долгих, она сидела на соседнем ряду. Он взялся набрасывать в тетрадке по математике ее тонкую белую шею, завитки ее волос… Забыл об уроке, о Нине Семеновне, о своих страхах, и только искусство, и только девушка стали волновать его.

Красота Аллы Долгих не была такой, какая сразу задерживает мужской взгляд. Ее краса была как бы скрытая, не для каждого ведаемая. Девушка обладала роскошной толстой косой, совсем не модной в современном мире. У нее был высокий выпуклый лоб, большие грустно-коровьи глаза. Тихая, неприметная, без лишних движений и слов девушка… Илья совсем забросил задачу и рисовал Аллу. Он сбоку отчетливо видел ее полупрофиль: розовое ухо, прозрачную каштановую сеточку волос, белоснежный воротник кофты, косточку позвонка и тонкую гусиную шею. Ему стало хорошо только потому, что рядом с ним находилась Алла, столь разительно отличавшаяся от Валентины Ивановны или Нины Семеновны и от девушек-одноклассниц, которые, полагал он, только и думают, как бы понравиться ребятам, пококетничать с ними.

Алла старательно решала задачу, терла пальцем лоб, поднимала голову к потолку и прижмуривалась на доску, на которой были написаны условия. Но неожиданно она повернулась к Панаеву и открыто, улыбчиво взглянула в его глаза. Она совершила это так решительно и быстро, словно весь урок только и думала о том, чтобы посмотреть на своего друга, а не решать задачи. Илья растерялся, торопливо перелистнул тетрадку и притворился, что пишет. Она иронично повела губами и записала последние цифры.

– Все! – громко возвестила Нина Семеновна. – Довольно, голубки! Кто не успел – ставлю двоечку. С журналом прохожу по рядам. Открывайте дневники.

В Панаеве вздрогнуло и похолодело. Но он покорно открыл дневник. Нина Семеновна прошла по всему классу, натренированно, острым взором проверила каждого ученика и оценила. Илье поставила двойку, однако он не так жгуче огорчился, как ему совсем недавно представлялось.

Протрещал звонок. Ученики повскакивали с мест, не слушая Нину Семеновну, бесполезно говорившую о домашнем задании.

Алла встала, но несколько неловко – у нее упала под стол ручка. Девушка низко склонилась. Илья внезапно увидел ее ноги, обнажившиеся из-под короткого школьного платья. Ему почему-то стало трудно дышать, воздух, обычный комнатный воздух, будто бы опалил горло.

Алла подняла ручку, о чем-то весело пощебетала с соседкой по ряду. Взглянула на Панаева. "Что же ты сидишь? – робко-наступательно спросила она своими необыкновенными глазами, поправляя на груди косу. – Разве не видишь, какая у меня большая сумку, – кто мне поможет?" В сумке лежал лыжный костюм, потому что первыми двумя уроками была физкультура.