Радиостанция«Тамара»

– Это вы скажите Волочаевой, – пожаловался со сцены Горяев. – Чтобы она не опаздывала!

– А что, Волочаевой нет? – удивилась артистка и оглянулась, скользнув быстрым взглядом и по мне. Мусю она тоже не заметила, ей нужна была лишь великая и вечно опаздывающая звезда Волочаева.

– У нее зачеты, – подсказал кто-то.

– У нее вечно причины! А у других что же, зачетов нет?

– Ладно вам, – произнесла снисходительно артистка. – Юрочка, начинайте, пожалуйста, – это она уже Горяеву. – Я вам отсюда подброшу реплики.

– И это называется прогоном? – проворчал Горяев, но шагнул в глубину сцены, повернулся и сразу стал не самим собой, хотя никакой на нем цветной шелковой рубахи не было, и шаровар, и сапог тоже, а лишь тенниска да брюки. Он произнес первые слова, глядя в угол зала за нашими головами, и я обмер, впервые так близко увидев своего божка.

– «Тень Грозного меня усыновила. Димитрием из гроба нарекла…»

Но знаменитая артистка недовольно прервала, нахмурившись:

– Юрочка, что с вами? Вы будто не на свидание с Мариной, а на работу пришли!

– Ох, не напоминайте о работе! – простонал в ответ Горяев. – Не представляете, «парадники» одолели!

– Ну соберитесь, соберитесь, пожалуйста.

Артистка не спрашивает, что такое «парадники», вряд ли они ее интересуют. А для нас это наша жизнь. «Парадниками» именуются сверхтяжелые самолеты, которые не так давно перегнали из Казани на наш аэродром, созданы они по подобию американских «летающих крепостей» Б-29, одиннадцать или двенадцать машин. По замыслу начальства за очень короткий срок их надо довести до ума, чтобы могли пролететь над Красной площадью во время парада, демонстрируя всему миру в очередной раз нашу могучую военно-воздушную технику. Всего-то разок и пролететь, а мороки на год. А вот когда торжества пройдут, организаторы получат свои цацки на грудь, станет очевидным, что работу с этими машинами нужно начинать заново. И опять нагонять время. По рапортам-то они как бы существуют.

Но знаменитую артистку «парадники» не волнуют.

– У нас хоть не парад, – произносит она категорично, – но у нас – свидание! Как там, Юрочка, у Пушкина… «Как ждет любовник молодой минуты…»

– «Минуты верного свиданья!» – подхватывает Горяев.

– А разве не минуты «сладкого свиданья»? – спрашивает артистка.

– «Верного», – поправляет Горяев.

– Но я же помню, что «сладкого», – настаивает она.

– Может, в ваше время оно и было сладким, – отшучивается Горяев.

– А в ваше? – не обидевшись, говорит артистка. И тут она поворачивается ко мне, хотя я голову мог бы дать на отсечение, что меня до сих пор она не замечала. – А мы вот спросим молодого человека, у него память посвежей, какое там у Пушкина свидание было?

Теперь все глядят на меня. Кто с любопытством, кто с интересом, с удивлением.

Ждут, что я скажу. Даже Горяев приблизился к краю сцены и, так как я молчу, приходит мне на помощь:

– Ну он еще молод. Ему сказки Пушкина по радио слу… – И тут же, оборвав себя, почему-то кричит: – А сколько времени?

– Время? – удивляется артистка. – А при чем тут время?

– Да «Тамара», «Тамара» сейчас! – спохватился еще кто-то.

– Какая еще «Тамара»? – удивляется артистка.

– Радиостанция такая… «Тамара»… Подпольная…

– Под-по-оль-ная?

– Да не подпольная она, – с ходу отвергает Горяев. – Ну, не совсем, что ли, законная… Сейчас ее время!

– Что значит не совсем законная? – вопрошает артистка и театрально поводит плечами, словно желая подчеркнуть полную абсурдность услышанного.

Мне отчетливо виден ее профиль, мочка уха, шея и волосы, схваченные тесьмой и завязанные сзади крупным узлом. Я понимаю, что она вовсе не стара, и кожа, и шея, и подбородок как у девочки. А каждый жест ее выразителен.

– Она что, эта Тамара, или как ее… Она с аэродрома, что ли, передает?

– Да нет, нет! – кричат все, перебивая друг друга. Начинают объяснять, но так громко и бестолково, что не сразу выясняется: никто толком ничего не знает, откуда и кто передает, но известно, что работает радиостанция на коротких волнах и странные такие передачи посвящены какой-то Тамаре.

– Но – это кто?

– Ну радист, кто еще!

– Он что, сумасшедший? – вдруг осознает артистка.

– Наверное… Сбрендил от любви к Тамаре!

– Но его же схватят? Да? – спрашивает артистка. И сразу наступает молчание, в котором повисает тревога: схватили или не схватили?

– А чего его хватать! Подумаешь, дело – смастерил любительский передатчик и трещит о любви!

– Конечно. Если схватят, то за любовь! – пошутил Горяев, уходя со сцены, и становится ясно, что репетиция на сегодня закончена.

Я не влезаю в спор, хотя у нас в лаборатории тоже слушают эту станцию. Да и как не слушать, если каждый может настроиться на нее, имея приемник для работы. Да если бы он один – хулиганства полный эфир: то какой-нибудь школьник «Луку Мудищева» читает, то песни Петра Лещенко с пластинок на «ребрах» гоняют, то анекдоты. Мало ли дурачков, возомнивших себя артистами. Но их быстро вылавливают, штрафуют, а передатчики отбирают. А этот и на хулигана эфирного не похож…

– И все-таки дурак, – заключает кто-то. – Разыщут, влепят несколько лет.

– А как разыщут?

– Кому надо, разыщут, – это Зоя Волочаева. Она появилась, как и должна появляться прима, всамделишняя польская аристократка, и так посиживала в сторонке, пока мы тут сплетничали про радиста.

Теперь внимание переключается на нее.

– Ты уверена? Разыщут? – быстро спрашивает Горяев.

– Конечно, уверена, – отвечает Зоя. – Они затребовали из Москвы эту, ну, машину…

– Пеленгатор?

– Ну, что-то вроде. Я же не понимаю.

– Кто «они»?

– Ну, они, – сказала Зоя, и все поняли, о ком речь. Волочаева – секретарь-стенограф при самом высоком институтском начальстве. Кому и знать, как не ей.

Но Горяев повторил упрямо:

– Я не знаю, кто этот «Тамара»… Но они его так просто не найдут!

– Найдут! Спорим? – и Волочаева протянула своему партнеру руку. Артистка сказала:

– Ну, мальчики, девочки… Ну, не так серьезно!

И Горяев воскликнул, как на сцене:

– «Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? Что более поверят польской деве, чем русскому царевичу?»

Зоя ответила тоже по роли:

– «Наконец я слышу речь не мальчика, но мужа, с тобою, князь, она меня мирит, безумный твой порыв я забываю…»

Все рассмеялись, а спор сам собой заглох. Обо мне больше не вспоминали, и я благополучно досидел до конца репетиции. После клуба зашел к Мусе на чай, мы долго крутили с ней ручку приемника под названием «Рекорд», чтобы отыскать ту самую «Тамару», но не нашли и стали слушать музыку: пели Бунчиков с Нечаевым знаменитую «Незабудку», а потом про дождик.

Если друг с тобою рядом,

Значит, счастье под рукой,

Значит, всё идет как надо

И не страшен ни-ка-кой…

Дождик, дождик, дождик, дождик…

А Муся сказала:

– Как ты думаешь, он кто? – Это она про радиста. – А мне кажется – сумасшедший.

Одурел парень от одиночества, придумал какую-то Тамару и шпарит свои записи…

– Почему придумал? А если в самом деле?

Муся вздохнула.

– Когда кто-то есть, тогда не по радио объясняются, а свидания назначают… – И пропела вслед за радио: – «Если друг с тобою рядом, значит, счастье под рукой…»

Еще и политику пришьют!

– Если поймают, – сказал я. Но не так уверенно, как Горяев.

– Ох, какой неуловимый! Да у нас такая техника, а он со своей самоделкой… – сказала, потом посмотрела на ребеночка, он уже спал, и вдруг добавила: – Вообще-то мне его жалко. Ну, какой от него вред… То, что нарушает закон? А его все нарушают, но за всеми же не гоняются? Да со спецмашинами.

– А кто нарушает? – спросил я. – Ты нарушаешь?

– Конечно, нарушаю, – ответила сразу Муся. – И на работе, потому что домой отпрашиваюсь, и здесь… Я же не должна жить с ребенком в общаге…

– А Горяев? Тоже нарушает?

– Горяев?!! Еще такой нарушитель!