Теория падений (Записки зонального менеджера)

— Наверное, в прошлой жизни я была старухой-процентщицей, — говорила она. — Или сдавала комнаты жильцам и теперь расплачиваюсь с ними со всеми, снимая эти квартиры по очереди у каждого из них.

От того, как она это говорила, у него сжималось сердце и очень хотелось помочь ей, в ее одинокой жизни, в этом, в общем-то, чужом для нее городе.

— Давай выпьем?

— Да, давай, Лиль, надо согреться.

— Смотри, купила коньяк, а он у них выцвел на солнце.

— Разве такое бывает?

— Бывает, я же отчасти француженка, знаю… наверное, знаю.

Она стояла у окна, по-детски наступив одной ступней на другую, и с легкой досадой рассматривала бутылку.

— Коньяк, выцветший на солнце, — повторил он.

— Да, надо было просить скидку.

— Как красиво звучит, как прощание, как сожаление о чем-то.

— Да, это нехорошо, он от этого ценные свойства теряет. — Она села, трикотажная юбка приподнялась, и над грубым шерстяным носком упруго засияла полоска нежнейшей кожи, оттиснулась в его памяти.

Он слушал ее голос и морщился от удовольствия.

20 апреля 2005 года

“Удивительно устроена психика человека. Странно, что в роддоме на “Павелецкой” лежит моя жена, беременная моим сыном, а я иногда кощунственно думаю об их смерти, какие-то запредельные фантазии лезут в голову”.

Лиля подарила книгу Моэма. Весь вечер напоминала ему о ней. Хотел поцеловать Лилькину выемку под горлом, эти мельчайшие пупырышки на коже, тело ее болезненно напряглось, она выскользнула, и он, пьяный, стукнулся лбом о косяк. Лиля неприязненно засмеялась. В книге была отмечена одна особенность женатых мужчин, которым почему-то очень хочется изменить беременной жене.

Лиля смеялась у двери, и в лице ее, в интонациях смеха было презрение и усталое отчаяние в отсутствии любви.

22 апреля 2005-го

“Жду. Сижу один. Сумрачно, ветрено, сыро. Замершие, замерзшие почки. У Лорки выключен телефон. В голове всякие мысли. От радостных до самых мрачных. “Телец”, рождайся скорее. Вдруг какое-то чувство, будто он уже родился. Жар в руках и ногах. Посылал ей энергию по небу. Но забылся и стал мысленно общаться с Лилей. Потом вспомнил и снова послал энергию в небо, как огромные подсолнухи с комьями земли в корнях, они облепляли Лорку нежными желтыми лепестками. Зубная боль, навязчивый, далекий фон автострады. Кажется, что видишь ее усилия и схватки, кажется, что ей кто-то давит на живот. Видишь ее вчерашнюю хрупкость в окне на 4-м этаже, ее очки, кажущиеся большими. Живота не видно, будто бы его нет вовсе, слышишь ее насморочный голос в мобильнике (так и будет рожать с насморком), и все, все это представляется последним, прощальным. Странные тишина и покой в мире, испуганное пение птиц… Вот только что позвонила. Наш разговор по телефону:

— Кто сейчас рядом с тобой? — сразу без перехода, как продолжение ее тамошних, личных мыслей.

— Да нет никого, ты что?! — опешил я.

— Скажи громко: чтоб сдохла та, что рядом со мной.

Я перевел дух, умоляя себя сдержаться, а потом с наслаждением закричал:

— Чтоб сдохла та, что рядом со мной!

И только после этого испугался своих слов, как будто бы крикнул про Лорку”.

23 апреля 2005 года, 16.50

“Еду на электричке к Лариске в роддом. Дождь. Вестей нет. Три раза набирал текст смс и в какой-то растерянности стирал его. Весело общаются соседи. В газете пишут, что у какого-то Кравченко родился 9-й ребенок, жена хочет 10-го. Табличка на входе: несанкционированная торговля запрещена.

Раньше она звонила каждые пять минут, а сегодня телефон выключен с утра. В последний раз позвонила и сказала: “Ребенок в животе бьется, как птичка в руке, вздрагивает и распирается”.

Какая это бессмысленная вещь — мобильный телефон.

Жена, наверное, рожает, а все равно смотришь на каждую красивую задницу.

Несанкционированная торговля запрещена. Странно медленно, будто дореволюционный едет поезд.

Гребаная санкционированная торговля.

Гребаные врачи, гребаные дети, гребаная жизнь.

Ходил в одиночестве гулять с Найдой. Уже неделю на дереве бьется под ветром зацепившийся пластиковый детский “змей”. Мучило это зрелище.

Лариска родила мальчика 3500 г, 50 см, в час ночи. Болит зуб. Правильно пишут, что мужчина ничего не чувствует, только растерянность и сиротство какое-то. Говорил с Лариской и вдруг услышал в мобильнике посторонний писк — это было все равно что звуки из потустороннего мира, и все внутри меня перевернулось, и крышу снесло — я украл в супермаркете дешевую поздравительную открытку. Украл на глазах охранника, пронес через кассу и только тогда он ко мне подошел: “Предъявите, пожалуйста, чек на покупки”. Отвел меня в чуланчик, в толстой книге я записал свою фамилию и домашний адрес. Ужасно противно. Так всегда в жизни — великая радость чем-то омрачается”.

Радик стоял на кухне, залитой солнцем, и со страхом в душе смотрел на пустые кастрюли, пустые шкафы, на холодильник. Он был младше Абрамовича и Дерипаски на несколько лет, а ему не на что купить одежду для новорожденного — этот кулек или конверт, эти распашонки и чепчики, пеленки две штуки. Денег не было вообще. “Просто твоя работа опередила сознание специалистов, — успокаивал он сам себя. — Болдырев потому так сказал Валере (разочарован дешевой мистикой, излишней в научном исследовании, тем более на такую тему “Теория опасных сближений”), что не хотел травмировать его, ведь Валера мой однокурсник, тоже проводивший изыскания и опыты в этом направлении”.

Радик когда-то радовался, что Болдырев сам попросил у Валеры его, так сказать, труд, но теперь проникся к ним обоим лютой ненавистью. Он был уверен, что диспетчерские службы аэропортов, авиационные монополии и т.д. боятся его теории так же, как нефтяные монополии не допускают изобретения нового вида топлива. Эта работа отменит все нормы слежения полетов, вообще все нормы. Эра новой мысли.

Но со странной честностью поглядывая на самого себя со стороны, он боялся вдруг действительно и окончательно удостовериться в том, что он — бывший студент Московского авиационного института, стажировавшийся в американском центре “Локхид-Мартин”, всего-навсего безработный инженер средней руки, пишущий о странностях полетов, может быть, уже вполне сумасшедший.

— Но ведь беспрестанно роняют самолеты! — вскрикнул в пустоту Радик. — Статистика хуже, чем в Африке.

Он собирался, еще хорошенько не зная куда, ел на ходу, а Найда бегала за ним и смотрела, как он ест.

Вышел, со страхом открыл почтовый ящик, точно — письмо из Банка Москвы:

УВЕДОМЛЕНИЕ О НАЛИЧИИ ПРОСРОЧЕННОЙ ЗАДОЛЖЕННОСТИ

Уважаемый г-н Соколкин Радж Олегович! Вы являетесь заемщиком по кредитному договору № 00025(15)00425. Настоящим уведомляем Вас, что по состоянию на 20 апреля 2005 сумма просроченной задолженности по Вашему счету составляет 20694.44 руб. Предлагаем Вам погасить задолженность в течение 5 (пяти) рабочих дней со дня получения уведомления посредством внесения наличных денежных средств.

Он вспоминал, в какой веселой эйфории убеждал Лорку: “Ну, подожди еще немного, я не хочу уже и не могу находиться в этом бюро с пыльными окнами, где мужики возраста моего отца тупо досиживают до пенсии. Еще немного — и я допишу свою работу, выстрою графики, я их тебе показывал, это моя поэзия. Каждый день этой моей работы стоит пять тысяч долларов… бла-бла-бла”.

Что это было — сумасшествие, одержимость? Ну откуда, откуда такая уверенность, твою мать? Целый год ужасно сложной и ужасно радостной работы, и вот, как говорится, все усилия были напрасны! — он старался думать о себе и своей работе в самых мрачных тонах, потому что в глубине души все еще верил в успех, надеялся.

Следующее письмо было от банка “Русский стандарт” с предложением о дружбе и просьбой взять у них неограниченный кредит, даже прислали банковскую карточку с его фамилией.

Зашел в Интернет на почте. Пусто. Когда-то, шутливо помолившись, он разослал свою работу по всем адресам, даже в ЦАГИ, хотя был уверен, что хватило бы и двух бюро — он боялся, что и они устроят битву за такого ценного сотрудника и придется кому-то отказать, врать что-то. Но телефон словно бы онемел — ни звонка. Прежде чем открыть свой электронный ящик, успокаивал биение сердца и сдерживал дрожащие пальцы — пустота так и ударила его по глазам: “Здравствуйте, Радий Соколкин! У Вас нет новых писем”. Как же так, не может быть, чтобы не было?! Он смотрел, ждал каждый день. И вот прошло полгода — “Здравствуйте, Радий Соколкин! У Вас нет новых писем”. Невероятно. Больше всего он ждал письма из Центра, хотя бы с оценкой. Хотя бы с любой оценкой. Даже самой отрицательной. Ничего. Набирал свое имя в поисковой системе: те же скучные, стародавние упоминания о стажировке в Америке, о поощрительной премии “Аэрофлота”, о каком-то однофамильце борце самбо, адвокате. Словно издеваясь над самим собой, набрал Болдырева и по характеру упоминаний вдруг понял, что Генка Болдырев, который списывал у него на сессии, с сентября работает в Центре. Он сжал клавиатуру, стиснул изо всех сил, чтобы не сбросить ненавистный монитор, а потом набрал в поисковике: “Мне плохо”.