Свинец в пламени

Иногда среди допроса он вдруг поднимал веки и устремлял взгляд в сторону Куросимы. Но в глаза ему не смотрел, а сверлил взглядом лоб допрашивающего. В эти мгновения Куросиму охватывало неприятное ощущение, будто Омура пытается проникнуть в его мысли.

Чтобы запугать Омуру, Куросима зло смотрел на него, но тот оставался спокоен. Выражение его лица было рассеянное, безразличное, глуповатое.

— Ну и актёр, но ничего, я ещё выведу его на чистую воду! — в отчаянии воскликнул Куросима под конец первого допроса.

С этого времени он ежедневно вызывал на допрос Фукуо Омуру и доставлял его назад в помещение, отведённое для китайцев на втором этаже первого корпуса.

2

— Господин начальник! У меня к вам просьба… — говорил Куросима, стоя перед столом начальника отделения Итинари.

— Что такое, Куросима? Чем это ты так озабочен?

Начальник отделения Итинари приветливо улыбнулся Куросиме. Лицо у него было полноватое, спокойное и улыбчивое.

До военного поражения Японии Итинари служил секретарём второго класса Японского генерального консульства в Циндао. После войны его зачислили по центральному ведомству послевоенных контактов. Когда же это ведомство после сокращения штатов упразднили, он оказался под угрозой безработицы. Но, к счастью Итинари, в это время Главное управление по делам въезда и выезда из страны, входившее в то время в систему министерства иностранных дел в Камосаки, создало фильтрационный лагерь для нарушителей закона о въезде в страну, и его перевели сюда на работу. Он был оппортунист и придерживался принципа «мир любой ценой», но временами проявлял непреклонность, свойственную опытным, видавшим виды чиновникам.

Проведя рукой по пуговицам на кителе — все ли застёгнуты? — Куросима сказал:

— Речь идёт о деле Фукуо Омуры. Нельзя ли использовать прессу?

— Использовал, прессу?

— Да. Я считаю, что Омура неспроста выдаёт себя за японца. Тут наверняка кроется какая-то тайна. Если напечатать о нём заметку, возможно, кто-нибудь на неё отзовётся.

— Хм! Мысль очень интересная…

Пропустив мимо ушей половину того, что говорил Куросима, начальник отделения Итинари поднялся. Оказалось, что он просто решил прикрыть заднюю стеклянную дверь. Затем снова уселся за стол, на котором сколотой пачкой лежали неподписанные бумаги. Но они, видно, мало его волновали. Он взялся за расстёгнутый ворот рубашки и стал её потряхивать:

— Чертовски жарко, тут уж ничего не поделаешь… Но очень воняет, с каждым днём всё сильней. Прямо не знаю, что делать. На втором этаже первого корпуса народ смирный, эти всё стерпят. А вот на первом — европейцы и американцы. Боюсь, как бы они шума не подняли, а?

— Пока как будто нет особых признаков недовольства — помолчав, ответил Куросима, ожидавший совсем другого разговора. — Староста Дерек умеет их сдерживать.

Скверный запах был целой проблемой. Лагерь расположен на полпути между Иокогамой и Токио — в городе Камосаки, помещавшемся на осушенной территории Токийской бухты. За последние два-три года Камосаки бурно развивался как крупный центр нефтяной химии. В самом центре громадного участка, выходящего, с одной стороны к пустынному побережью с волноломом, а с другой — примыкающего к обширным, в человеческий рост тростниковым зарослям, сначала выросли прямоугольные корпуса. Затем, пожирая окружающее пространство, их плотным кольцом обступили серебряного цвета резервуары цилиндрической и сферической формы.

Днём заводской дым и шум ещё можно стерпеть. Но вот наступает вечер, и в тёмное небо врываются языки оранжевого адского пламени и столбы голубого дыма: Земля остывает, и воздух становится неподвижным, пустым и вязким. И, смешавшись с запахами отходов химического производства, сбрасываемых в канал Камосаки, испарения липкой пеленой окутывают лагерь, а тошнотворный запах не то тухлых яиц, не то прелого лука становится нестерпимым.

Тогда заключённые пытаются открыть окна и поднимают шум. Китайцы на втором этаже первого, корпуса (большинство из них добивается разрешения на право проживания в стране) и заключённые, размещённые но одиночкам второго корпуса, ведут себя спокойно. Но европейцы и американцы с первого этажа, среди которых незадачливые матросы, опоздавшие к отплытию судов, и подозрительные туристы, загостившиеся в Японии и просрочившие визы, доставляют начальству много неприятных минут.

— Эй! Снесите к чёрту этот обезьянник! — кричат они. Они требовали, чтобы лагерь разрушили, а их перевели в какую-нибудь приличную гостиницу.

Здоровенные парни, похожие на карикатурных Плутонов [2], гремели койками, громыхали проволочными сетками на окнах и громко топали, поднимая дикий шум. Под свист и брань они хором скандировали, сотрясая стены: «Обезьянник! Обезьянник! Обезьянник!»

Четверо или пятеро ночных охранников вместе с надзирателями с трудом водворяли тишину.

— …Кочегар Дерек, — возразил Итинари, — человек хороший и к тому же силач, но умом не блещет. Если они и его втянут, дело добром не кончится.

— Думаю, что пока всё в порядке, — сказал Куросима. — Делать им нечего, вот они и развлекаются…

Куросиме хотелось поскорей вернуться к делу Фукуо Омуры.

— Да, но если они выломают железные двери, придётся и нам прибегнуть к силе… А если мы применим силу, иностранные консульства в Японии поднимут шум. Выйдет международный скандал. Чего доброго, дело кончится национальным позором: всё наше государство, станут называть обезьянником!

Коротконогий, пухленький начальник отделения, явно озабоченный возможной неприятностью, беспокойно поворачивался на вращающемся кресле.

— О каком национальном позоре может идти речь! — раздражённо заговорил Куросима. — Чего тут бояться! Ну и пусть обезьянник! В конце концов, сами-то мы как живём?..

Действительно, дом для персонала находился рядом с заводскими корпусами. И на долю его жильцов приходилось не меньше отвратительных, запахов, дыма и шума, чем на долю обитателей лагеря. Не говоря уже о внешнем виде, и по внутреннему своему устройству разделённый на клетушки дом для персонала, добрая половина которого имела семьи, вполне заслуживал названия «обезьянник». Заводской дом, занимавший площадь в 413 квадратных метров, был сейсмостойким и огнестойким сооружением из бетонных плит. Внешне дом этот даже чем-то походил на санаторий. Рядом с ним жилище лагерных служащих казалось грязным бараком в шахтёрском посёлке.

Куросима подумал, с какой радостью он и сам бы хлопнул дверью этого барака, где он занимал холостяцкую комнатушку, и крикнул бы: «Снесите к чёрту этот обезьянник!» Заключённые жаловались, что дождь, попадая в щели бетонной крыши, стекает по стенам, ну, а барак Куросимы в тайфун того и гляди вообще развалится.

— Дело в том, дорогой мой, — как ни в чём не бывало продолжал начальник отделения, — что их нужно успокоить. Прежде всего — спокойствие. Конечно, наше правительство не приглашало их к себе в гости. И у нас здесь не резиденция для, приёма иностранных гостей. Тем не менее, это и не тюрьма. Мы административный орган, имеющий своей целью нормальными средствами помогать осуществлению контроля за въездом иностранцев в нашу страну. Или, как деликатно выражается начальник лагеря, мы своего рода вокзал, где иностранцы ожидают отплытия пароходов. Точнее, принадлежащая государству третьеразрядная гостиница при таком вокзале. Мы административные чиновники и в то же время обслуживающий персонал… Поэтому слоёные условия жизни здесь — это немалая наша забота. Мы уже вступили в переговоры с заводом. Исследуется вопрос об усовершенствовании защитного оборудования: газоуловителей и т. п. Но дело упирается в ограниченный бюджет. Так или иначе, с маху ничего не делается. Всюду осложнения. Теперь, скажи на милость, кто же, если он себе не враг, добровольно согласится на то, чтобы в газете написали о беспорядке и его доме? — Наконец-то Итинари вернулся к главному вопросу.