Знаменитость

– Знаете, Сергей, – первой заговорила она. – С вами так приятно просто молчать… Если бы вы знали, как я устала от болтливых и самовлюбленных ухажеров… А в вас чувствуется какая-то надежность…

Ее ладонь скользнула вдоль моего плеча к шее. Она поворошила тонкими пальчиками ежик моих волос на затылке. Вдоль позвоночника сразу побежали мурашки. А еще мои ноздри вдыхали сильный аромат ее пряных духов.

Музыка кончилась, оркестранты взяли перерыв. А я рискнул пригласить Еву за наш столик. И она согласилась!

– Гриша! Солнышко! – попросила она официанта, который уже был тут как тут. – Пожалуйста, принеси шампанского. Возьми из директорского запаса. Мое любимое, тбилисского разлива. И еще икры хочется. К шампанскому ведь подают черную икру?.. 

– Ева, голубушка, но это же двойной тариф!? – как бы переживая, развел руками официант.

– Ерунда, несите! – велел я.

– Сделай для меня, Гришенька, – и она, чмокнув губами, адресовала официанту довольно вульгарный воздушный поцелуй.

– Что празднуем, молодые гусары? – поинтересовалась певица. И я обратил внимание, как, достав сигарету, она не попыталась прикурить ее сама, и не попросила огонька у нас. Она как бы забыла про нее. Просто держала фирменное «Мальборо» на отлете в тонких пальчиках, но через секунду некурящий Зяблик, схватив мою зажигалку, уже яростно чиркал спотыкающимися пальцами и сопел от напряжения – с непривычки, огонь ему удалось добыть не сразу.

Ева оказалась очень легкой в общении. Она охотно смеялась, и пила шампанское быстро и до дна. Валету, которого она практически игнорировала, оставалось только разыгрывать надменность. Зато друга Витьку я впервые видел в таком состоянии. Технический гений и безнадежный девственник – Зяблик – даже что-то мычал, изо всех сил стараясь маячить у нее на глазах.

Потом Томашевская вернулась петь к микрофону. А я остался сидеть в ауре блаженства. Потому что знал – сегодня самый везучий день в моей жизни. Я не сомневался, что сегодня Ева – моя. И имел тому тайное подтверждение – она недвусмысленно провела под столом ногой вдоль моей ноги. Причем сделала это дважды! Официант выбился из сил, обслуживая все наши заказы. А я, заторможенной от алкоголя головой, пытался сообразить – куда же можно повести такую роскошную женщину на ночь?

Но в этот момент в зале раздался шум. У входа кто-то скандалил. Головы повернулись в ту сторону. Отругиваясь от швейцара, в ресторан не вошел, а скорее влетел человек, одетый во все белое!

В Советском Союзе было не принято носить белые костюмы. Не сказать, чтобы это было противозаконно, но такой шик в одежде отдавал вызовом обществу и всей системе. Довольно рискованная штука. Их не шили и нигде не продавали. Но этот тип не просто был одет в элегантную белую тройку. Еще и шелковый белый шарф венчал вызывающую роскошь,  небрежно заброшенный за плечо.

– Алеша!.. Алеша!.. – пронесся по залу шепоток.

– Алешка, черт! – воскликнула, забыв про микрофон, Ева Томашевская, прервав песню на полуслове.

Тип в белом костюме танцующей походкой лавировал в тесноте облепленных посетителями столиков. Чувствовалось, что он здесь свой и знаком половине завсегдатаев. Когда он проскальзывал мимо нас, я успел разглядеть, что этот Алеша высок ростом, худ и сутул. На вид – лет сорок. Жидкие и длинные прямые волосы были зачесаны назад, открывая залысины, как у секретарей обкомов КПСС из старых фильмов. Его худое лицо выглядело бы классически некрасивым, если бы не потрясающая улыбка, растягивавшая рот практически до ушей.

– Этого пижона, я здесь раньше не видел, – небрежно бросил Валет.

– Вы, молодой человек, осторожнее с такими словами, – вполголоса предупредил официант. – Это Алеша Козырный. Настоящий король ресторанной и блатной песни. Любимец публики. Откуда только взялся?..  Около года его здесь не было.

– Алеша! Спой!.. – крикнул кто-то из глубины зала.

Однако, Алеша добрался до столика, накрытого для оркестра, и плюхнулся за него, как будто это было единственной целью долгого и многотрудного пути. Схватив бутылку вина «Алиготэ», он сосредоточенно набулькал себе целый фужер и принялся сразу пить крупными глотками, как человек измученный жаждой. Выпирающий кадык на его шее, заходил ходуном. Музыка прервалась. Оркестранты обступили гостя со всех сторон с дружескими объятиями и похлопываниями по спине. В кабаке все оказались в восторге от появления этого типа!

– Алеша!.. Спой! – это уже чарующе женственный голос Евы Томашевской произнес в микрофон.

Но наглый Алеша, даже на такой призыв, только мотнул головой, и показал сложенные большой и указательный пальцы, как если бы просил подождать самую чуточку. Но музыканты поняли его иначе. Один из них налил маленькую рюмку водки и поднес певцу. Тот эффектно замахнул сорокаградусную в рот, и легким полупрыжком вскочил на эстраду.

У микрофона Алеша распахнул объятия, во всю ширину своих длинных и тонких рук с огромными кистями, словно приглашая Еву упасть к нему на грудь. И что мне уже совсем не понравилось – она прыгнула в его объятия стремглав, словно не могла дождаться уже давно. А он обхватил ее, укрывая от чужих глаз белым балахоном своего пиджака, и еще что-то шептал на ушко неприлично долго.

Затем Алеша шагнул вплотную к микрофону, и принялся регулировать стойку под свой рост. Ведь он был выше изящной Евы на голову или больше. И только выправив микрофон, Алеша объявил:   

– Ну! По просьбам трудящихся!..

Басист кивнул и ударил по струнам, а его сосед стремительными пальцами пробежался по клавишам.

– А-а лучше быть богатым, но здоровым! И девочек роскошных целовать! И миновать тюрьмы замок суровый! И белые костюмы надевать! – голос Алеши игриво раскатился по ресторану, под задорную ритмическую мелодию.

Я не очень понимал публику в зале. Как вообще можно танцевать под такой «блатняк»? Но все ринулись в пляс. Солидные дядьки, только что смачно поглощавшие цыплят табака, резвились на пятачке перед эстрадой, так и не вытащив салфетки, засунутые под воротники. А дамочки, которым уже давно пора бы подумать о душе (или, как минимум, о целлюлите), с гиканьем крутили юбками, изображая страстных цыганок. Сам я, не находил прелести в этом дворово-хулиганском стиле. Слушал его через силу, когда папаша в подпитии начинал крутить своего Высоцкого. 

Мне было не по душе пение Алеши и этот пьяный шабаш. Но хуже всего, что Ева Томашевская напрочь забыла про меня. Сколько я не засматривался в ее сторону – ни разу не поймал ее взгляд. Как только появился этот Алеша, я для нее словно перестал существовать. 

– А ты ее икрой кормил. Столько денег попусту угрохал, – не скрывая торжества, принялся сочувствовать Валет.

Еще полчаса я пил водку рюмка за рюмкой, и терпел многозначительные ухмылки Валета. Ресторан уже должен был закрыться, но Алеша выдавал песню за песней, публика не расходилась.

– Что это он такое сейчас запел? – недоумевал сильно захмелевший Витька. – «Комиссары девочек наших ведут в кабинет»?.. Белогвардейщина какая-то?

– Поручик Голицы-ин, раздайте патроны! Корнет Оболенский – надеть ордена! – со слезой выводил певец медленную песню. Горло его тряслось на надрывной ноте.

– Сейчас ему растолкуют, что можно петь, а что нельзя даже в шутку. Вон те люди в штатском. Они из «конторы», – вполголоса пообещал Валет.

– КГБшники здесь? – поразился пьяный Витек. Он даже привстал, рассматривая зал. – Покажи?! Где КГБшники?!

– Сядь быстро, – зашипел на него Валет. – Все! Пора валить отсюда. Добром это не кончится. Дайте счет! Какие триста рублей?.. Откуда?!

Витька тоже засобирался – он боялся, что мосты вот-вот разведут, и он не доберется домой. Валет спорил с официантом, относительно нашего счета, который вдруг оказался трехзначным.

– В конце концов, это ты заказывал икру и прочую роскошь, – нашел он выход, и протянул счет мне. – Я по-честному оставляю тридцать рублей за то, что сам съел и выпил, а остальное оплачивай из своей доли.