Под флагом Катрионы

Врач был молод, смел, одарен. Он сказал, что туберкулез легких излечивается («не всегда», – подумал он, но вслух не сказал этого) закалкой организма, спартанским образом жизни («гм… гм…» – это он сказал вслух), путешествием. Что касается Лу, то… Мальчику уже двенадцать лет. Один опасный период прожит, наступает другой; нужно, чтобы организм – вернее, пораженные туберкулезом легкие – к шестнадцатилетнему возрасту больного были… гм… как бы это сказать…

– Нужно зажечь фонарь на маяке! – обрадованно произнес врач, найдя почти точное выражение своей мысли. – До шестнадцати лет плавание среди мелей, малоопасных рифов, но потом…

– Скала Бель-Рок, – вставил сэр Томас.

– А на ней маяк, – продолжал врач. – Он затем и поставлен, чтобы сказать: здесь опасность! На маяке есть всё для того, чтобы своевременно оказать помощь.

– Это уже плохо, – сэр Томас покачал головой, – Это уже крайний случай.

– Покажите Лу два-три маяка, введите его в обстановку маячной службы, сделайте из него смелого, мужественного человека. Расскажите ему, как строится маяк, заинтересуйте его своим делом. Может случиться, что и он пойдет по вашим стопам. Отвлечение от болезни само по себе очень существенно и полезно.

Недели две спустя после этого разговора с врачом сэр Томас получил длительную командировку, – предстояла реконструкция маячных фонарей.

– Что же делать, брать мне с собой Лу? – обратился сэр Томас к своей жене. Советы врача казались ему рискованными. Двенадцатилетний сын кашлял, настроение его менялось ежечасно, и ни отец, и ни мать не умели сладить с ним, угодить в чем-либо. Лу огрызался, топал ногами, а потом просил прощения, но не у родителей, а у своей няни Камми, жившей в семье Стивенсонов тридцать лет.

Миссис Стивенсон нашла нужным посоветоваться с нею, – что она скажет, тому и быть. Старая Камми, выслушав свою госпожу, несколько раз тяжело вздохнула, опустилась в кресло и заплакала.

– Лу останется дома, – сказал сэр Томас.

– Побойтесь страшного суда, – всхлипывая, произнесла Камми. – Лу заберется на самый высокий маяк и оттуда плюнет в рожу дьяволу! А я как-нибудь переживу, сэр, разлуку с моим мальчиком…

– Тогда соберите всё, что нужно для Лу, – распорядился сэр Томас. – Мы вернемся недели через три.

Камми немедленно принялась за дело. Ни слова не говоря своему питомцу о предстоящем ему путешествии, она разыскала на чердаке старый, служивший еще сэру Роберту саквояж, сделанный в Лондоне, и набила его бельем, матросскими костюмами, которые так любил Лу, носовыми платками, а сверху положила калейдоскоп, детский пистолет, стреляющий войлочными пыжами, компас, зрительную трубу. «Ему понадобятся и порошки от кашля», – спохватилась Камми, но порошков под рукой не оказалось, и она записала о них на бумажке, чтобы не забыть. Сюда же были занесены горчичники, гребенка, ножницы. Камми долго раздумывала, следует ли Лу взять с собою библию и портреты матери и отца. Саквояж был наполнен вещами настолько, что для толстой с картинками библии места не оставалось. Два дагерротипных снимка могли быть положены куда угодно. «Библию Лу возьмет в заплечный ранец, – решила Камми. – Портреты брать не стоит: отец всегда будет подле Лу, а мать… она жива и здорова, нет нужды смотреть на ее портрет…»

Саквояж был заперт на ключ. Ранец с библией, галетами и леденцами Камми затянула ремнями. Часы пробили двенадцать раз. Эдинбург спал под свист и вой ветра. На северном море бушевал шторм. Фонари на всех сорока шести маяках – от Норича до Уика – были зажжены. Лу притворился спящим. В соседней комнате разговаривали отец и мать. Ночью родители всегда говорят о своих детях. Лу лежал, вытянувшись, на спине, стараясь не проронить ни одного слова.

– Три смены белья, прорезиненный плащ, кожаная фуражка… – говорил отец.

– Высокие, на шнурках сапоги, – сказала мать.

– Бинокль, перчатки, толстая тетрадь, карандаши, – перечислял отец. – Я предложил Лу вести дневник. Я намерен серьезно взяться за сына. Надо раз и навсегда покончить со всеми этими бродягами, контрабандистами, дезертирами, фехтовальщиками и пиратами!

Лу едва сдержался, чтобы не крикнуть отцу: «Пиратов нет! Они давно кончились! Есть убийцы – это те, которые фехтовальщики! И еще есть курильщики опиума, как в Сан-Франциско!»

– Лу водит компанию с эмигрантским сбродом из Сан-Франциско, – продолжал отец. (Лу поднял голову.) – Маяки и суровая служба на них имеют свою романтику. Лу вернется из поездки здоровым во всех отношениях, моя дорогая! Будет хорошо, если мы попадем в шторм. Я начинаю понимать, насколько мудры советы врача!

Затем была приглашена Камми, и спустя минуту началась ревизия содержимого саквояжа. Лу откровенно хохотал в своей постели. Наконец он решил не притворяться, – всё равно сегодня не уснешь. Милая, добрая Камми! Она великая мастерица рассказывать сказки и делиться своими воспоминаниями о прошлом Шотландии; благодаря ей, и только ей, Лу знает стихи Бёрнса и почти все романы Вальтера Скотта, – Камми хорошо помнит этого великого человека; она прислуживала ему, когда он вместе с Робертом Стивенсоном – дедушкой Лу – обедал в своем замке. Вальтер Скотт был другом дедушки, ему он посвятил одну свою книгу. Камми редкостная, заботливая, мудрая няня, но она, по выражению сэра Томаса, всегда пересаливает: попросите ее дать пятнадцать капель парегорика, и она накапает вам тридцать. Вот, приказали ей собрать всё, что нужно Лу для маленького путешествия, а она снарядила его в экспедицию этак года на полтора.

– Калейдоскоп совершенно не нужен, – заметил сэр Томас. – Компас и зрительную трубу мы найдем у смотрителей маяков. Носовые платки… их тут три дюжины. Достаточно и одной. Пистолет…

– У меня есть настоящий! – крикнул Лу. – Он под моим матрацем! Как вам угодно, но я беру его с собою!

– Нам угодно, чтобы ты спал, – раздраженно заявил сэр Томас. – Скоро час ночи.

– Я всегда засыпаю в два, – сказал Лу и поднялся во весь рост на постели – высокий, длинноногий, с впалой грудью и спутанными, до плеч, волосами.

– Ты должен хорошо выспаться, – завтра рано утром мы едем в Глазго, оттуда…

– На скалу Скерри-Вор! – перебивая отца, воскликнул Лу.

– На скалу Скерри-Вор, – кивнув головой, подтвердил отец. – Барометр ничем не грозит нам. Спи, Лу!

Какой он тощий, как он бледен – его единственный сын!.. Сэр Томас вздохнул, за ним вздохнула жена.

Камми внезапно расплакалась. Лу юркнул под одеяло, закрыл глаза, стал считать: «Один, два, три…» – пытаясь и сегодня уловить тот момент, когда приходит сон. И опять ничего не вышло. Странно. Не захотелось считать после тысячи, а потом перед глазами побежали рыжие собаки и позади них сам Лу… Утром и это забылось, спустя пять-шесть минут после пробуждения, и Лу спросил отца, почему забываются сны… Как часто видишь их и не помнишь ни одного.

– И у тебя, папа, так же?

– Я очень редко вижу сны, Лу. Так редко, что некоторые помню хорошо.

– Расскажи, папа!

– В вагоне поезда, Лу. Не будем терять времени, собирайся!

Плачут мать и Камми. Всхлипнул двоюродный брат Боб, сын дяди Аллана. Даже сеттер Пират и тот глубоко, подобно человеку, вздохнул и часто-часто замигал глазами.

– В дневнике записывай только сцены и картины, что видел, а про то, что чувствовал, не пиши, – наставительно напутствовал Боб. Ему чуть больше тринадцати лет, но он всем говорит, что ему уже пятнадцатый. Он дважды бывал на маяках и клятвенно уверяет, что башня на сильном ветру ощутимо раскачивается, что смотрители маяков похожи друг на друга и все они пьют полынную водку.

Отличная погода. В вагоне поезда Эдинбург – Глазго очень мало пассажиров. Дама в клетчатом платье, которое вполне может заменить шахматную доску; морской офицер в темных очках, с густой рыжей бородой; бакенбарды у него, как букеты дикого вереска. Лу кажется, что это переодетый пират, за ним надо следить, – он и на суше сумеет взять поезд на абордаж и перестрелять всех пассажиров. Какой хитрец! Он уже заговаривает с дамой в шахматном платье и всё время улыбается Лу. Может быть, дама тоже переодетый разбойник, у нее на носу и левой щеке огромные волосатые бородавки, какие бывают только у мужчин. Пассажир в цилиндре и коричневом пиджаке тоже подозрителен, – он стоит у окна и пристально вглядывается куда-то в сторону. Почему он смотрит не прямо, а влево? Что он там видит, что ему надо от паровозного депо и барака с квадратными окнами? В одном окне на несколько секунд показалась бритая голова, пассажир в цилиндре кашлянул, голова скрылась, и как раз в эту именно минуту в вагон вошел человек в пробковом шлеме и еще издали помахал рукой даме в шахматном платье, а потом сел рядом с нею, и они принялись хохотать. Бритая голова опять глядит в окно. Тут заговор, несомненно и бесспорно заговор! Но Лу не так-то прост, как думают все эти переодетые жулики. Лу видит всех их насквозь: они хотят ограбить папу, – у него в саквояже чертежи маячных линз, и у него золотые часы, два кольца на пальцах правой руки, в бумажнике много денег.