Стоиеновая певичка, или райский ангел

— Надо же, даже в трусы умудрились засунуть. Вот похотливые кошки!

Среди высыпавшихся на пол бумажек было несколько десятитысячных купюр.

Проигравшийся Кэндзиро с гордым видом победителя повернулся к своему противнику и указал подбородком на ворох бумажных денег, — дескать, ну что ж ты, считай!

— Так, мы в расчёте. Эх-хе-хе, — проскрежетал конферансье Муди Конами своим неестественно зычным голосом.

Муди — фигура известная; благодаря крохотному, как у ученика начальной школы росту и детскому личику его и впрямь трудно не запомнить. На нём голубой двубортный костюм и чёрный галстук-бабочка. Обильно напомаженные волосы зачёсаны на косой пробор. Глядя на него, ни за что не подумаешь, что перед вами человек, которому уже под пятьдесят. В облике его есть что-то жутковатое, какое-то сходство с куклой-чревовещателем.

Между тем в молодые годы Муди был по-своему хорош собою. Он дебютировал на эстраде под именем Притти Конами как исполнитель юмористических куплетов под гитару и, говорят, имел ошеломляющий успех у женщин более зрелого возраста. Однако, перешагнув порог своего сорокалетия, он сменил имя с Притти на Муди. Популярность его сразу же пошла на убыль, он перестал мелькать в телевизионных эстрадных программах и вскоре переквалифицировался в конферансье из разряда тех, что украшают сцену заштатных городков, славящихся своими горячими источниками.

Муди с его детским личиком, на котором морщины выглядят так же нелепо, как у ребёнка, изображающего старика в какой-нибудь школьной постановке, стал любимцем курортной публики. Без его семенящей походочки и пронзительного голоса нет ощущения, что сейчас начнётся концерт. Муди — такая же неотъемлемая принадлежность водного курорта, как жёлтые тазики с надписью «Кэрорин» [2] в бане. Он уже сам по себе — воплощение курортного духа.

— Ну, Ринка-тян, нам пора, — с улыбкой произносит Муди и поднимается с циновки. Сегодняшняя программа состоит из двух отделений: в первом выступали Кэндзиро с Дэвидом, затем был небольшой антракт с розыгрышем лотереи, а теперь должно начаться второе отделение — шоу Ринки Кадзуки под названием «Дух энка [3]». — Зрителей собрался полный зал.

Каждый раз, когда я слышу эти слова, по спине у меня, от копчика вверх, пробегает блаженный холодок. С давних пор, как только я появляюсь перед зрителями, каждая клеточка моего тела наполняется живительной энергией. Мой голос, выражение лица, мои движения, платье, выбранное после мучительных сомнений, подготовленная мною программа — всё это становится объектом пристального внимания со стороны совершенно незнакомых мне людей. У каждого из них своя жизнь, и вот неожиданно на каком-то повороте судьба сводит их со мной — Ринкой Кадзуки. Как это удивительно, как непредсказуемо!

В такие вот мгновения я начинаю ощущать себя человеком, который «что-то значит».

Мои волосы, пальцы, мои подмигивания, мои вздохи приобретают вдруг некую «ценность».

Потому-то я так дорожу сценой, даже такой маленькой, как в этом оздоровительном центре, — она подпитывает мои жизненные и душевные силы. Говорят, человек, хотя бы раз оказавшийся в свете рампы, уже не в силах вырваться из его власти. И это действительно так. Похожее на сверкающую водную стихию пространство сцены превращает тебя в своего раба, и ты уже не можешь существовать на берегу. Пребывать в водной стихии такое блаженство, что, выйдя на берег, начинаешь задыхаться и биться, как рыба, нечаянно выпрыгнувшая из садка.

Порой мне кажется, что тело у меня покрыто не кожей, а плотным слоем лазурной чешуи. Такие же прохладные чешуйки, наверное, можно обнаружить и у Кэндзиро, да и у Дэвида тоже.

«Оздоровительный центр» — это очень точное название: подобно тому, как пожилые люди приезжают сюда, чтобы насладиться купанием в горячих источниках, мы, артисты, собираемся здесь, чтобы искупаться в огнях рампы, — это та самая оздоровительная процедура, которая так необходима нам, людям с чешуёй вместо кожи.

Сегодня мы выступаем в центре под названием «Ай рабу ю» — звучит совсем как английское «I love you», только в данном случае «ю» означает не «тебя», а «горячие ванны». Это огромный комплекс, в котором, помимо банкетного зала, где проходят концерты, имеются игровой зал, закусочная, где подают гречневую лапшу, магазинчики, торгующие всякой полезной для здоровья всячиной, модный бутик, киоск с чётками, уголок для гаданий.

Стены коридора, ведущего в банное отделение, сплошь увешаны афишами с портретами никому не ведомых «звёзд» эстрады.

А вот и афиша моих друзей:

На фотографии смуглолицый Кэндзиро выглядит этаким знойным парнем. Высокий молодой человек с небольшой аккуратной головой, длинным разрезом глаз и дерзким взглядом. Если бы не улыбка, обнажающая неровный ряд зубов, и простоватое лицо человека, способного говорить лишь о деньгах и физиологических отправлениях, он вполне мог бы сойти за так называемого «красавчика».

Я думаю, что именно благодаря этому налёту вульгарности, просвечивающему в его облике, он так импонирует тётенькам на водных курортах. От Кэндзиро исходит некий грубоватый шарм, те самые флюиды, которые именуются «феромонами», правда, применительно к нему речь может идти скорее о «феромошках», потому что при всём при том внешность его производит жалковатое впечатление, как дорогая с виду вещица, на которой кое-где облупилась позолота. Существуют признанные певцы, до которых, даже если они совсем рядом, простому смертному не дотянуться. И существуют дешёвые исполнители, которых, если бы не глянец, старательно наведённый фотографом, можно запросто потрогать руками. Кэндзиро и Дэвид как раз из их числа. Да и я, наверное, тоже, хотя так не хочется в это верить. Мы часто подтруниваем над собой, мол, кто мы такие? — всего лишь стоиеновые певцы.

Ну и что в этом плохого? Посмотрите, какие симпатичные вещи стоят на полках в стоиеновых магазинах. И как блестят глаза у разглядывающих их «простых» покупателей. Куда ярче, чем у посетителей дорогих бутиков. Разве не так? Дешёвое, дорогое… На свете находится место и для того и для другого. Это говорю вам я, стоиеновая певица.

Я неподвижно стою перед занавесом и, стараясь унять сердцебиение, сосредоточенно вглядываюсь в изнанку бархатной материи. На уровне моих глаз виднеется нарисованная фломастером жирная точка. Наверняка эту метку оставил кто-то из артистов в попытке справиться с волнением.

Как тяжело вот так, изо всех сил, будто целясь из лука, всматриваться в висящий перед тобой глухой занавес! Всё мы — и я, и Кэндзиро, и фокусники, и танцовщицы, и исполнители шуточных номеров, сменяющие друг друга на этой сцене, должно быть, испытываем одно и то же чувство. А поскольку каждый из нас в свой черёд буравит глазами занавес, бархатная ткань в этом месте вытерлась и истончилась до того, что вот-вот станет просвечивать.