Асцендент Картавина

— Так, ничего существенного! Блаженный какой-то, непонятно, зачем звонил. Как был не от мира сего, так и остался! Надо было спросить, чем теперь занимается…

Игорь Леонидович развернул пахнущие типографской краской листы, но читать не мог. Краем глаза он видел, что и Елена Сергеевна опустила книгу на колени и задумчиво смотрит в окно. Что же заставило Картавина позвонить? — думал Хлебников, пробегая глазами заголовки статей и не понимая ни слова. Одиночество?.. Из него, как из строительного материала, слеплен на скорую руку человек, в одиночестве проходит его жизнь, оно дается ему в наказание и в награду. Странный какой-то вышел у нас разговор. Перескакивали то и дело с «ты» на «вы» и на полуслове умолкали. Стэнли мямлил, что видел Хлебникова по ящику и вот решил… так сказать… по старой дружбе… Грешил обилием ненужных слов, за которыми ничего не следовало, да и какая, к черту, дружба! Где он ее выкопал?.. Беседа получилась столь же мутной, как и телевизионная передача о том, как было бы здорово эксгумировать и вернуть к жизни начавшую смердеть русскую литературу. Собравшиеся за столом откровенно маялись и вздохнули с облегчением, когда эта тягомотина закончилась. Особенно Игорь Леонидович, к которому как к литературному начальнику то и дело апеллировал не знавший, как бы еще исподлючиться, ведущий. Ни Картавин, ни Хлебников с одноклассниками отношений не поддерживали, так что и говорить было не о чем. На том и расстались, но что-то в этом разговоре Игоря Леонидовича зацепило. Еще подумалось, что не стоит человеку заглядывать в прошлое, ничего хорошего, кроме собственноручно сотворенных мифов, там нет. Перелистывая газетные страницы, Игорь Леонидович ловил себя на том, что, как ни старается, не может ухватить встревожившую его мысль, а точнее ощущение, нашептывающее, что что-то здесь не так. Моменты внутреннего раздрая и раздерганности чувств были хорошо ему знакомы и даже полезны для работы над текстом, но он был не за письменным столом, да и ничего по большому счету теперь и не писал.

— А ведь время человека не меняет! — произнес Игорь Леонидович, растягивая слова, так что сразу стало ясно, что этой сентенцией он не ограничится. — Оно лишь усугубляет его наклонности и пристрастия, а еще вызывает к жизни фобии! Взять того же Картавина, как был пирог ни с чем, так и остался, и с этим ничего нельзя поделать…

Посмотрел в угол комнаты на жену, но тему человеческого постоянства Елена Сергеевна поддерживать не собиралась. Более того, встала, как показалось Хлебникову, демонстративно из кресла и подошла к окну. Ранний зимний вечер укутал пространство полутонами. Лес за высоким каменным забором стоял хмурой стеной. Замерла, сложив на груди руки. Столь явное нежелание участвовать в разговоре обижало. Игорь Леонидович недовольно завозился на диване и совсем было собрался удалиться к себе в кабинет, как Алена заговорила. Не оборачиваясь и не глядя на мужа.

— Почему бы тебе не написать роман о той нашей жизни? О нас с тобой, о Картавине, какими мы были. Все лучше чем гнать из под пера… — пожала пренебрежительно плечами. — Удивляюсь, кто читает твою замешанную на крови пошлятину! Одно и то же, увеличивается лишь количество грязи. Впрочем… — обернулась, бросила на Хлебникова пристальный и какой-то даже изучающий взгляд, — не уверена, что ты способен еще на полноценную, достойную твоего таланта прозу! Извини, но я давно собиралась тебе это сказать…

Хлебников усмехнулся. Слова Елены Сергеевны, хоть и прозвучавшие в столь резкой форме впервые, не были для него откровением. Свое отношение к его творчеству она не скрывала, но до времени и не подчеркивала. Если раньше он в той или иной форме обсуждал с женой сюжеты лежавших на рабочем столе рукописей, то с годами традиция эта сама собой пресеклась. То ли желание общения иссякло, то ли у Алены угас интерес, только с новой книгой мужа она знакомилась по ее выходе из типографии, и именно знакомилась, а не читала. Кто-то, возможно, сказал бы, что так себя проявляет общее охлаждение между супругами, но сам Хлебников по этому поводу не заморачивался и считал такое положение дел естественным. Или делал вид, будто так считает, что, правда, не одно и то же.

— Но дорогая, — произнес Игорь Леонидович язвительно, — на денежки от этой, как ты выразилась, пошлятины мы с тобой живем! Ездим по миру, покупаем тебе тряпки…

— А разве я тебя когда-нибудь об этом просила? — освещенное пламенем камина лицо Елены Сергеевны отразилось в темном зеркале стекла. На плотно сжатых губах появилась тень улыбки, значение которой Хлебников не понял. — Ты же был талантлив, Батон! Напиши нечто свежее, верни себе себя!

Батон?.. Услышать от жены свою забытую школьную кличку Игорь Леонидович никак не ожидал. Никогда раньше, даже когда речь еще не заходила о свадьбе, Алена не позволяла себе так его называть. Что заставило ее вспомнить?.. Ах да, звонок Картавина! Он вернул их в прошлое. Ничто, оказывается, не забыто. Батон!..

Елена Сергеевна пересекла комнату и опустилась рядом с мужем на мягкий подлокотник дивана. Провела рукой по его коротко стриженным волосам.

— Помнишь, когда у нас не было повода устроить себе праздник, мы справляли день рождения Челентано? Давай выпьем по глотку вина! Посидим, поговорим. Я действительно хочу, чтобы ты написал новый роман, возможно он что-то изменит в нашей жизни. Тебе и самому этого хочется, правда? От первого лица! Так читатель глубже сопереживает происходящее. Ведь у нас с тобой было много и хорошего…

И это «и» в сочетании с глаголом есть, употребленном в безвозвратно прошедшем времени, Хлебников не смог про себя не отметить.

Стоило мне появиться на белый свет, как мир, в лице врачей, принялся отпихиваться от меня ногами и руками. Не выживет, сказали маме, и не надейтесь, но погорячились. Мальчонка попался жилистый и до жизни охочий. С того первого дня рождения прошло уже немало лет, а я все еще за нее цепляюсь, хотя где-то медперсонал роддома, что на Лесной, оказался прав. В том смысле, что судьба не была ко мне особенно добра и мешка с подарками за каждым из углов, о которые я непременно бился, не приготовила. Думаю, если бы на мою долю выпала пусть даже завалящаяся войнушка, меня убили бы в первом же бою, но мне повезло. Возможно, чтобы знать, чего ждать от жизни, я в последнем классе школы и занялся астрологией. Хотел понять на что могу рассчитывать. Теперь все проще, теперь можно заглянуть в Интернет и тебе за копейки расскажут, что ты из себя представляешь, но и цена этой информации будет копеечная. Людям надо зарабатывать на хлеб, желательно с маслом, а наживаться проще всего на глупости ближнего. Как поют кот Базилио и лиса Алиса, пока живут на свете дураки, у доморощенного астролога в кошельке будут звенеть пиастры, а поумнеет народ по моим наблюдениям очень не скоро. Тут, пожалуй, следует добавить — слава Богу! Потому как жить среди прагматичных умников куда менее интересно, чем в веселой компании оптимистичных недотеп. По себе знаю. Но даже в те времена, когда всемирной паутины не было и в помине, к астрологическим прогнозам я относился настороженно. Проходимцев и тогда хватало, а значит составлением и анализом гороскопа надо заниматься самому.

А началось все с того, что ко мне в руки попала замусоленная брошюрка по нумерологии. В ней популярно объяснялось, как человеку определить какое место он занимает в мире. Рецепт оказался настолько прост, что я тут же отложил учебники и сел за вычисления. Всего-то и надо было сложить присвоенные каждой букве имени цифры и продолжать их последовательно складывать, пока полученная сумма не станет меньше десяти. Написав на бумажке Картавин Станислав Вячеславович, я немного поупражнялся в арифметике и в конце концов определил, что мою уникальную в текущем мироздании личность характеризует цифра пять. Согласно имевшейся тут же расшифровки это означало, что человек я не только яркий, но и значительный, обладающий находчивым умом и склонным к авантюрам характером. Проблема заключалась лишь в том, что к этому времени я уже про себя кое-что понял, а посему тут же вынес книжонку в коридор и торжественно спустил ее в мусоропровод. Для того, чтобы врать себе о самом себе вовсе не обязательно прибегать к манипуляциям с цифрами.