Корабль дураков

В конце концов они все-таки остановились на рейде перед Булонью; была полночь, ревела в тумане сирена маяка, на полупустом корабле горели все огни, торопливо сновали матросы. Дженни накинула поверх халата длиннополое пальто, надела туфли на босу ногу и побежала к борту. В эту минуту к трапу нижней палубы мягко подошел французский лоцманский бот — маленькое, почти неосвещенное суденышко, на нем чуть позванивал небольшой колокол; Дженни перегнулась через перила и смотрела: в молчании — впервые за все время — соскочили на тесную палубу шестеро кубинских студентов. За ними спустилась миссис Тредуэл, протянув для надежности руку одному из моряков на боте, и, не оглядываясь, села спиной к кораблю, который покидала. Следом сошли жена мексиканского дипломата и няня-индианка с младенцем. Моряк взял ребенка у нее из рук, индианка ступила на скользкие, мокрые доски суденышка, мелькнули узкие босые ступни. Так приятно было слышать быструю, отрывистую, в нос, французскую речь, и так страстно, чуть не до тоски Дженни захотелось тоже оказаться на этом суденышке, а оно, позванивая колокольчиком, медленно вышло из круга света, отброшенного кораблем, и, чуть мерцая собственными скудными огнями, направилось к благословенным берегам Франции, к возлюбленному Городу Света… когда же она туда попадет? Дженни припала лбом к перилам и залилась слезами, потом бегом бросилась к себе в каюту. Эльза стояла у иллюминатора, она тотчас обернулась, спросила участливо:

— Что с вами, что случилось?

Дженни повесила пальто, достала из кармана платок.

— Ничего, — сказала она, — не беспокойтесь… просто настал мой черед!

В Саутгемптоне их встретил не пассажирский кратер, а просто таможенный катерок с официальными лицами. Ни один новый пассажир не поднялся на борт «Веры», и никто не сошел. Дженни едва не расхохоталась, ей вдруг ясно представилось потрясающее зрелище: Дэвид с напускной бодростью и с бешеными глазами на борту этого суденышка, которое уносит его к берегам Англии, а ведь они оба вовсе туда не собирались… На палубу «Веры» поднялся встрепанный, чумазый мальчонка с охапкой газет, но Дэвиду и Дженни не удалось купить у него газету: они не могли у него понять ни одного слова, а мальчик не понимал их. У них были только немецкие деньги, и Дэвид вложил в руку мальчонки шесть марок, тот на них посмотрел хмуро, недоверчиво, но назад не отдал, однако и газету им не дал.

— На каком языке говорит этот мальчик? — спросил Дэвид шедшего мимо молодого моряка.

— На английском, — на ходу бросил тот, не оборачиваясь.

— Чепуха! — сказала Дженни ему вслед.

По приглашению капитана британские пограничные офицеры и таможенники расположились за столом на солнечной стороне временно закрытого бара. Дженни зашла туда же и умышленно села неподалеку, чтобы слышать их разговор; Дэвид с ней пойти не пожелал. Но англичане, к ее разочарованию, довольно долго молчали, только раскладывали и просматривали какие-то бумаги, передавали их друг другу, подписывали. Один из них спросил капитана, не будет ли он столь любезен разъяснить непонятную запись, и довольно сердито ткнул пальцем в какое-то место на раскрытой странице. Потом оглянулся, заметил Дженни, понизил голос, полдюжины голов ближе склонились одна к другой, и, к огорчению Дженни, теперь уже только по лицам и жестам видно было, что все недовольны друг другом и никак не сговорятся. Капитан Тиле весь побагровел, растерянный, озадаченный, он так раскипятился, что даже дряблая шея вздулась и вылезла из-за воротника, глаза налились кровью. Молодые англичане сохраняли полное самообладание; теперь они откинулись на спинки стульев, вскинув головы, хладнокровно положив руки на край стола, и свысока взирали на немца — пускай выставляет себя распоследним дураком, они уже самой своей праведной невозмутимостью заставляли его лишь острей почувствовать, что он кругом виноват. Дженни с удовольствием на все это смотрела: британцы и вправду оказались такие, какими их рисуют газеты и романы. Они держались словно на светском приеме, куда по недоразумению проникло некое незваное ничтожество и докучает порядочным людям.

Тут капитан возвысил голос:

— Ну конечно, французам, американцам, англичанам хорошо, у вас все есть, вы можете что угодно себе позволить, только немцам нечего ждать справедливости или хоть сколько-нибудь приличного отношения.

— Не я выдумал такой порядок, — ледяным тоном сказал один из англичан. — Я только обязан следить за тем, чтобы он соблюдался.

Он сурово нахмурил брови, и Дженни заметила — чем суровей он хмурится, тем беспомощней краснеет от какого-то затаенного смущения.

— Ну конечно, — обиженно проворчал капитан. — Мы все — мученики своего долга, кто же этого не знает! Но неужели положение таково, что мы даже обжаловать его не можем?

Настало тягостное молчание. Один из англичан протянул руку к бумагам.

— Что ж, давайте с этим кончать, — сказал он остальным.

После этого они говорили только между собой и ни разу не обратились к капитану.

— Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем они спорили, — сказала после Дженни Дэвиду.

— Уж наверно, о чем-нибудь очень скучном, — сказал Дэвид.

— Хотела бы я знать, что пытался нам сказать тот малыш.

— Он пытался продать нам газету, — сказал Дэвид.

— А, ладно, — сказала Дженни. — Ладно, ладно.

Последние дни плаванья, по общему мнению немногих оставшихся пассажиров, проходили тихо и довольно приятно; даже Левенталь, заметив, сколько в кают-компании стало свободных мест, подсказал официанту, что, пожалуй, герр Фрейтаг мог бы теперь получить отдельный столик. Официант с радостью сообщил герру Левенталю, что герр Фрейтаг уже и сам об этом подумал и соответствующие распоряжения уже сделаны. Уильям Дэнни встал с постели и, не спросясь доктора Шумана, снял с головы повязку; доктор поспешил снова перебинтовать его, но разрешил выходить к столу. Одно непрестанно жгло Уильяма Дэнни: досада, что Пасторе все сошло с рук (сошло, и хоть бы что!), а ведь она его чуть не убила.