Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

Среди недавно ушедших в мир иной - одна из самых колоритных фигур моего детства - легендарный Нянэк (Валерий Семенович Паровой). В процессе написания настоящей книги он был одним из моих консультантов. Все эпизоды в книге с его участием я выдавал на-гора только после предварительного согласования с ним. Но неизмеримо больше, по известным соображениям, осталось за кадром. Приходилось щадить. У Валерия Семеновича было больное сердце. Думал и об этом.

О каждом персонаже моего детства можно писать отдельную главу.

Вечная им память и пусть земля им будет пухом!

Моя двоюродная племянница Жанна живущая в Москве, прочитав главу "Тату", в которой я пишу о ее отце, написала буквально следующее:

- Очень точное описание черт нашего любимого папы и дедушки, быта бабы Марии и Елизаветовки в целом. Читать без слез трудно. Эмоции захлестывают. Вы напомнили самые теплые моменты того периода жизни. Ждем следующих глав.

А несколько ранее она же задала мне вопрос, который уже задавали мне другие:

- У вас не возникало мысли изменить имена, а может быть и название села? Вам было бы проще описывать события и характеры людей. Вы были бы более свободны в изложении материала, не боясь обид, которые часто бывают неизбежными. У вас расширятся возможности для импровизации.

Такой мысли у меня не возникало. Безусловно, такой литературный прием дал бы мне большую свободу действий, значительно расширил бы место для художественного вымысла, который не является литературным криминалом. Но тогда это было бы не мое село и не мои односельчане. Тогда мной была бы нанесена незаслуженная обида Елизаветовке и всем моим землякам. Несколько имен из этических соображений я действительно изменил, о чем сразу же предупредил по ходу текста. Замечания, безусловно, неизбежны. Чтобы подчеркнуть индивидуальность, особенности характера, у одного персонажа мог утрировать определенные черты, других не упомянул вообще. Зато мои земляки и я сам остаемся собой.

Что касается художественного вымысла и синтеза, то, на мой скромный взгляд, в художественных произведениях подобного жанра их должно быть строго в меру и, чем меньше - тем лучше. В этом я убедился на примере моей самой романтической и единственной богатой художественным вымыслом во второй части главы "Одая". Закончив главу, я напечатал ее на принтере и отдал на прочтение родственникам одного из героев. Полагаю, что была сделана ксерокопия, так как содержание главы стало известно более широкому кругу земляков, что мне, безусловно, польстило.

Однажды вечером зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос односельчанина. При написании отдельных глав, я несколько раз звонил ему, как и многим другим, уточняя хронологию событий, фамилии, имена и возраст на тот момент моих земляков, становление колхоза, родственные связи. Поинтересовашись моим самочувствием, земляк спросил, о чем я пишу сейчас, каковы мои творческие планы?

В конце разговора задал неожиданный вопрос:

- Евгений Николаевич! Где же все-таки турки зарыли золото?

Вопрос застал меня врасплох. Последовала пауза, почти по Станиславскому. Я не сразу нашелся с ответом:

- Это... легенда... Понимаете?

- Конечно, понимаю. Как можно не знать, что такое легенда, но золото где-то все же было зарыто?

А буквально через пару недель знакомый из Боросян рассказал мне о том, что ранней осенью, убирая люцерну, видел, как вдоль зарослей за восточным хвостом става зигзагами ходили два молодых человека с миноискателем.

Тогда родился второй, возможно, не самый удачный, эпиграф к главе "Одая".

Более двадцати лет назад нас навестил, приехав из Елизаветовки, мой покойный отец. Мы с Женей сидели на широком диване и, упершись спинами в общую подушку, читали. Каждый свое.

Отец, проживший большую часть сознательной жизни в добывании хлеба насущного, к чтению художественной литературы относился как к занятию, находящемуся близко к границе здравого смысла. Чтение представлялось ему занятием праздным, тратой времени, в течении которого можно было переделать уйму работы по хозяйству.

Поздоровавшись, отец сразу взял быка за рога:

- Вокруг крыльца не подметено, огород зарос бурьяном, двери в погреб настежь. А вы зачитались! Что же вы читаете?

Я, в который раз перечитывавший Паустовского, поспешил успокоить отца, сказав, что читаю книгу по психотерапии. Я был не так уж и далек от истины.

- А что это за такая толстая книга у Жени?

- Это "Война и мир" Толстого, дiду. - ответил Женя.

Женя действительно читал рекомендованную учительницей литературы на период каникул эпопею Л.Н.Толстого.

Мой покойный отец с уважением посмотрел на толстый том.

- Это про какую войну он пишет?

- Про первую отечественную, двенадцатого года. - ответил Женя.

- Наверное, крепкий вояка был. Много воевал, если написал такую толстую книгу.

- Нет, дiду, Толстой воевал в Крыму в середине девятнадцатого века. А родился он в восемьсот двадцать восьмом, через шестнадцать лет после первой отечественной. - пояснил Женя.

Мой отец побывал, как и многие бессарабцы за время Великой Отечественной по обе линии фронта. До сорок четвертого служил пожарником в тыловых частях в Бухаресте. А с сентября сорок четвертого в составе противотанкового истребительного артиллерийского дивизиона закончил войну девятого мая. В Берлине. Солдат подобных подразделений называли смертниками.

- Как он мог писать о войне, если он не месил грязь по колено в феврале и не тянул через топь под огнем немца тонущую пушку? Что он может написать о фронте, если он не стоял сутками, не разуваясь, в окопе, залитом талой водой, перемешанной со снегом? Какую правду он может сказать, если не видел, как под бомбежками и артподготовкой падают, как мухи, почти все те, с которыми он вчера еще вместе ужинал из одного котла?

Отец говорил правду. Во время службы в Бухаресте пожарники стояли беззащитными на крышах многоэтажных домов. Американские самолеты налетали и бомбили волнами. По рассказам отца, во время налетов от множества американских самолетов темнело небо.

А при артподготовке на территории Польши в течение двух часов из всего противотанкового истребительного дивизиона в живых остались два человека. Из них один, отделавшийся ушибами и царапинами - мой отец.

- Не может человек так правду написать. Брехня! - клеймил отец Л.Н.Толстого.

- Толстой читал материалы и книги о войне. Читал и воспоминания участников той войны. Беседовал со стариками, очевидцами тех событий. Тогда, наверное, было подобие военных архивов. Вот он и писал. Детали могут быть литературным вымыслом, а произведение в целом - художественным синтезом, - вступился я за Льва Николаевича.

- Нехай будет синтез! Все равно брехня! - горячился мой отец.

Последним предложением книги приношу извинения моим читателям за встреченный художественный вымысел и синтез, а главное - благодарность за долготерпение при прочтении моей исповеди...

Оглавление