Покуда я тебя не обрету

– Наверное, она сделала себе косметическую операцию, изменила форму носа, – стал размышлять вслух Джек. – Она ведь модель, у них это принято – переделывать себе подбородки, форму бровей и так далее. Готов спорить, сделала себе подтяжку. Я ее не узнал, а этому должно быть какое-то рациональное объяснение.

– Это все ерунда, – сказала Мишель. – Меня больше интересуем мы с тобой. Вот скажи – то, что было с нами сегодня, эта наша ночь, она ведь не останется надолго у нас в памяти, как думаешь?

В яблочко, как потом скажет Джек доктору Гарсия, чем, разумеется, нисколечко ее не удивит. Сам же Джек – другое дело; какой силы оказался этот удар! Удар из ударов – осознать, как это, оказывается, просто – забыть Мишель Махер, которую, думал Джек, он будет помнить до гробовой доски. А меж тем забыть ее оказалось легче легкого – с глаз долой, из сердца вон.

Глава 36. Призрак Клаудии

После этого все пошло наперекосяк. Доктор Гарсия все пыталась выставить неудачу Джека с Мишель в позитивном свете; она, говорила психиатр, должна наконец отучить Джека от привычки предаваться романтическим мечтаниям о прошлом в духе «а счастье было так возможно» – имея в виду, что шансы на возобновление связи имелись бы у Джека лишь в том случае, если бы ему в первый раз тогда, в юности, удалось эту связь с Мишель установить (чего, конечно, не произошло).

– Ты сделал из своей первой неудачи бог знает что, навоображал себе с три короба, решил, что там вся твоя жизнь, и предпочел совершенно не замечать, что у тебя, в общем, неплохо получилось с Клаудией. А еще точнее – ты рассматривал под увеличительным стеклом все свои черты, которые привели к неудаче с Мишель, и игнорировал все те, которые позволили тебе прожить с Клаудией много лет.

– Какое там много, четыре года всего, – возразил Джек.

– По твоим стандартам и полгода – целая вечность, – усмехнулась доктор Гарсия. – И даже не смей поминать мне Эмму! Она держала тебя за пенис, но этим ограничивалась, так что эти отношения не считаются, ты сам прекрасно понимаешь.

Джек, однако, сопротивлялся изо всех сил, он не хотел видеть позитива нигде и ни в чем. Он был разбит. Он стал таким, каким рисовала его желтая пресса. Ему стало плевать, со сколькими моделями он переспал, не запомнив ни лиц, ни имен. Он совсем перестал следить за своей «халупой» (доктор Гарсия называла такое настроение у Джека «энтрадное расположение духа»).

Именно пребывая в «энтрадном расположении духа», Джек и отправился в 2003 году в Нью-Йорк сниматься в кино. Он согласился играть роль Гарри Мокко в фильме «Стихи о любви» австралийца Джилиана Скотта, режиссера и по совместительству автора сценария.

Гарри Мокко – фотомодель-инвалид, «полмодели», по словам самого Гарри. Он потерял обе ноги в аварии лифта. Он всегда хотел быть актером, у него отличный голос – но для человека, прикованного к инвалидной коляске, ролей немного.

Карьера модели у Гарри тоже складывается так себе. Чаще всего он появляется в роликах полусидя в постели – обнаженный торс, а все остальное под одеялом. Ролики рекламируют женскую одежду – на переднем плане всегда женщина-модель, она или одета, или одевается. Обнаженный торс Гарри – всего лишь аксессуар.

Иногда, правда, Гарри рекламирует и мужскую одежду – в таком случае он сидит за столом или за рулем дорогого автомобиля. Поучаствовал он и в рекламе наручных часов – смокинг, бабочка, часы; но его специализация – обнаженный торс на женском фоне.

Деньги Гарри Мокко не нужны. Он сделал состояние на исках против владельцев здания, где потерял ноги. Он знаменит на весь Нью-Йорк – фотогеничный инвалид. В рекламе он снимается, чтобы потешить остатки самолюбия. Живет он весьма неплохо, на верхнем этаже в дорогом доме с консьержем; конечно, в доме есть спортзал, специально оборудованный для колясочников. Он поднимает гири, играет в баскетбол и теннис в коляске.

А еще Джек-Гарри проводит время за тем, что заучивает наизусть стихи о любви, когда целиком, когда частями, а потом читает их вслух. За это иные его не любят, тем более что у него самого никого нет. А он знай учит своих друзей соблазнять женщин с помощью стихов о любви. Всем плевать на эти его закидоны. Гарри знаком со многими моделями, иные из них – самые крутые в Нью-Йорке. Но они ему просто друзья, стихи о любви на них не действуют.

За первые час пятнадцать минут фильма Гарри занимается любовью единственный раз; разумеется, все кончается плачевно. Спит с ним девушка-костюмер, она одевает его на съемках – простушка, не слишком симпатичная, нервная, с пирсингом на нижней губе. На нее стихи о любви подействовали, а вот с инвалидностью получилось не очень. По мнению Джека, надо было отдать Джилиану Скотту должное, он снял сексуальную сцену такой вселенской неловкости, что за это впору давать «Оскара».

Гарри Мокко одновременно рассказчик, его закадровый голос весь фильм читает зрителю самые разнообразные стихи о любви – от Томаса Гарди до Филиппа Ларкина, от Джорджа Уитера до Роберта Грейвза, с Грейвзом даже вышел некоторый перебор, решил Джек.

Терпения у слушателей обычно хватает на строфу-другую, Гарри Мокко еще ни одно стихотворение не удалось прочитать целиком.

– Я не убеждена, что эта роль хороша для тебя, – сказала доктор Гарсия. – Фотомодель-инвалид, не нашедший ни признания, ни зрителя, ни слушателя, – это не слишком похоже на твою реальную жизнь?

Плохо и то, что Джек уезжает от нее надолго.

– Я не готова летать к тебе в Нью-Йорк каждую неделю, разве только чтобы по магазинам пройтись разок-другой.

А Джек все хотел ее спросить, почему ваши дети, если это они на фотографиях, не растут, то есть почему нет фотографий их же, но взрослых? Коллекция фотографий в кабинете доктора Гарсия была неизменной, к ней ничего не добавлялось, из нее ничего не исчезало. Пожилой муж – или отец – словно застыл во времени; все эти персонажи застыли, как насекомые в янтаре.

Но и в этот раз Джек не набрался смелости задать свой вопрос, а вместо этого просто уехал в Нью-Йорк сниматься.

– Это всего лишь работа, доктор Гарсия, – сказал Джек обиженным тоном, – это всего лишь роль. Я не Гарри Мокко, да и стать им мне не грозит. Я никто.

– Вот в этом-то и заключается твоя проблема, Джек, – ответила доктор Гарсия.

Работа предполагала пятьдесят два съемочных дня, с учетом этого плюс репетиции Джеку предстояло провести в Нью-Йорке два с лишним месяца.

А ведь он уже давно и прочно привык дважды в неделю ходить к доктору Гарсия. Два месяца без нее – н-да, видимо, придется ей пару раз позвонить. Но по телефону Джек не мог рассказывать ей про свою жизнь, изложение в хронологическом порядке сможет возобновиться лишь по возвращении; звонить доктору Гарсия Джеку позволялось лишь в экстренных случаях.

Она считала, что состояние Джека целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо ему удается излагать события в хронологическом порядке. Одно дело – выплеснуть эмоции на собеседника, это не рассказ, а сумбур; и совсем другое – отвлечься от эмоционального напряжения и душевной боли и превратить свое переживание в историю, пересказать события точно так, как они происходили. В этом смысле хронологический рассказ – сродни игре на сцене; поэтому доктор Гарсия утверждала: если Джек не способен рассказать ей о некотором эпизоде в хронологическом порядке, значит, он не способен эмоционально и психологически пережить произошедшее.

Джек Бернс всего себя вложил в Гарри Мокко. Он вспомнил, как миссис Малькольм мучила несчастных второклашек, как она врезалась на полном ходу в парты, как гоняла на всей скорости по проходам в школьной часовне, как ее руки покрывались кровавыми ссадинами. А еще – как Бонни Гамильтон незаметно садилась и вставала с инвалидного кресла, едва Джек отворачивался. Он ни разу не видел, чтобы ей не удалось исполнить все идеально, но от него не укрылись и ее синяки и шишки, а значит, иногда и она падала.