Книга перемен

Очень странным оказывалось это дежурство. Никакого штатского благодушия, никакой прогулочной походочки, свойственной дружинникам. Стая волков, пофыркивающая по-волчьи, полязгивающая зубами, преследующая цель. А о цели-то не было сказано ни слова. Олег тоже начал озираться, косить цепким взглядом, напрягать спину, словно бы в предчувствии нападения сзади. И понял вдруг, что именно его в особенности смущает и настораживает: в компании мелькали две смутно знакомые физиономии. Олег напряг память и сделал крайне не понравившееся ему открытие: он был почти уверен, что физиономии принадлежали Валере и Коляну — поганцам-«гусарам» из «Паланги», которых он здорово отделал в тот памятный вечер.

Вот, значит, как? Подстава, значит? Тогда, братцы, не грех и дезертировать. Следует чуть-чуть отстать, не отстать — достаточно пойти замыкающим и слинять на повороте. Нырнуть в первую же подворотню. Здесь, на Скороходова, все дворы проходные. И все — беглым шагом обратно к Кировскому проспекту, потом через подземный переход на Большой, хорошо, если подойдет троллейбус, а нет, так к Тучкову мосту — и на Васильевский, домой. А как там потом объясняться, видно будет. Отстал по малой нужде и потерял колонну, заблудился. На Петроградской стороне, с ее множеством небольших улочек, в плане похожую на неравномерно ячеистую сеть, человеку непривычному, жителю расчерченного по линеечке Васильевского острова, заблудиться — раз плюнуть.

Но ничего у Олега не получилось, отстать ему не позволили, все время кто-то находился за спиной. Очень скоро вошли в какой-то двор и заняли позицию рядом с одной из парадных. Долго ждать не пришлось, из парадной, галдя и толкаясь, начали выходить люди, внешностью своей являя полную противоположность подтянутым, короткостриженым и крепеньким дружинникам. Их окружили, этих длинноволосых и редкобородых, не очень трезвых молодых людей, предложили им проследовать в ближайшее отделение милиции для выяснения личностей и цели имевшего места собрания. Предложение не нашло понимания и вызвало всплеск агрессии, выразившийся в употреблении нецензурных выражений с указанием на личности. Непристойная жестикуляция тоже имела место. Кто-то кого-то задел или кто-то нарочно подставился, и завязалась битва, битва неравная — мускулатуры и умения драться у дружинников было не в пример больше.

Олег прислонился плечом к грязной стенке и решил, раз уж не удалось слинять, ни во что не вмешиваться. Но и в этом благородном начинании его постигла неудача. Он увидел вдруг, что из той же парадной вышел. Вадим, обнимая за плечи очень красивую девушку, вероятно, ту самую Инну, невесту, о знакомстве с которой Олегу под фырканье Франика рассказала на днях мама. Олег видел, как то ли Валера, то ли Колян тут же втолкнул Вадима в самую гущу потасовки, и Вадим почти сразу упал, утянув за собой девчонку.

Олег, поначалу замеревший от неожиданности, бросился в свалку, спасая брата, молотя в полную силу негодяев-дружинников руками и ногами, без всяких правил, отчаянно, жестоко и даже подло. Он успел выдернуть Вадима и отшвырнуть его подальше от кучи-малы и увидеть, что за ним вылетела и девчонка, намертво вцепившаяся в Вадьку.

Потом мир бесшумно взорвался и исчез, улетучился, растворился в звездном небе.

Очнулся Олег на твердом полу от боли в затылке, от духоты и вонищи, а также от звуков занудной песни, исполняемой вполголоса козлиным тенором:

Он не сразу осознал, что находится в компании с теми, кого поджидали так называемые дружинники, и что мероприятие это — привет от Петра Ивановича, та самая обещанная проверка, которой он, надо полагать, не выдержал. Нет, не выдержал. И слава богу. Может, теперь отстанут, отлипнут, отклеятся.

Олег, приложив немалые усилия, приподнялся на локтях и сел. Голова кружилась, боль скапливалась в затылке и, когда ее становилось слишком много, проливалась, натекала на шею и плечи, испарялась где-то под лопатками. На секунду становилось легче, а потом все повторялось. Но — удивительное дело! — сознание оставалось ясным, даже определилась цель: добраться до стенки (ползком, потому что коленки явственно тряслись) и сесть, прислонившись спиной. Подождать, когда источник боли хоть немного иссякнет — не бездонный же он, а потом. Видно будет, что потом. И Олег пополз на заднице, опираясь на руки, переваливаясь, подгребая ослабевшими ногами, пыхтя и втягивая неизвестно откуда взявшиеся сопли.

За ним следили с вялым интересом, не пытаясь помочь. Когда Олег добрался до вожделенной цели и сел, раскинув ноги и прикрыв глаза, некто в потертой джинсе вяло процедил сквозь неухоженную бороденку, скосив нетрезвый взгляд в сторону Олега:

— Прям Мересьев. Клево полз.

— Мы где? — спросил Олег.

— Ежу ясно — где, — последовал ответ, — в полис.

— В смысле? — переспросил Олег, не владевший жаргоном.

— В ментовке, в смысле, в «обезьяннике», ё. Облажались. — затосковал джинсовый. — А ты, Мересьев, больше всех.

— Почему это больше всех? — хватило сил возмутиться Олегу.

— Так чего полез? В скафло-то? Или случайно попал?

— А может, у него задание такое, — пробубнили из дальнего, самого вонючего угла. — Задание такое: войти к нам в доверие и сдать систему. А скафло подстроено.

— Ну-у-у, ё, леди запели, — протянул джинсово-бородатый, окрестивший Олега Мересьевым. — Ты, Лед, с эфрейду продаблился, и ситай себе в своем корнере. Разстинкался, ё.

— Ничего не понял, — отчетливо сказал Олег.

— Так я это не тебе, а Леду, — лениво протянул джинсово-бородатый. — Лед зато понял. Его полностью Лед Зеппелин зовут. Нейм такой. А по нашему — Леди Запели. Певучий он у нас, ё, на балалайке лабает, и нервная система у него тонкая. Он со страху продаблился, то есть уделался, то есть в штаны написал (объясняю для тех, кто русского языка не знает), вот и сидит теперь в уголке, сохнет, как велено, чтобы поменьше стинкать, вонять, в смысле.

— Ты, Дип, тоже продаблился бы, если бы не «Три топора», а рислинг дринкал. Еще больше продаблился бы! — истеричным шепотом высказался Лед. — А они ж в дабл не пустили! Сам знаешь, что не пустили!

— Кто тебя вообще дринчать аскал, ё? Кто заставлял-то? — равнодушно и лениво спорил Дип, почесывая шею под бороденкой. — Не умеешь — не берись.

Олег перестал прислушиваться к вялой перепалке, события вдруг полностью и с безжалостной ясностью восстановились у него в сознании, перед ним словно бы кинопленка прокручивалась. Он видел, как из дворового подъезда на Скороходова выходит Вадим в обнимку с девушкой и моментально попадает в «скафло», в свалку, падает, увлекая за собой девушку, и. Олег прекрасно помнил, что выдернул сводного брата из кучи-малы, и девчонка вроде бы тоже вылетела, а вот потом. Что было потом? Где Вадим?

Олег стал оглядываться, вытягивая шею, разглядывать в желто-сером полумраке лица запертых вместе с ним в «обезьяннике». Вадима не было. Точно, не было. Успел свалить или поймали и заперли в другом месте? Он же был в этой компании. Может, спросить этого, как его, Дипа, что ли? Вдруг заметили, куда делся Вадим.

— Дип, — нерешительно позвал он. — Дип. Где Вадька? Вадим? Он еще с девушкой был. Или как правильно? С герлой?

— Не знаю никакого Вадьку, — потряс сальными патлами Дип, — а герла была только одна — донья Инес. С каким-то своим.

— Так он и есть Вадим, — подал голос из угла вонючий Лед. — Инкин крейзанутый док. Сидит вечно, как не родной, молчит, не дринчит. Нашла тоже.

— Эй, — заторопился Олег, — так где он? Здесь? Нет?

— Да уфитилили они оба, слиняли, смылись, — ответил кто-то третий из полутьмы, — исчезли, утопая в сиянье голубого дня. Успели, в общем. Проходняком, огородами. Мне было видно. Ракурс такой открылся. Лежал я под чьей-то сладострастно пыхтящей тушей, расслаблялся и задумчиво смотрел, как Инесса со своим мэном, задрав штаны, бегут от комсомола. И завидовал, не скрою. А что вам Вадим, май лорд? Сват? Брат? Почему вдруг такой интерес к какому-то, пардон, стебку? Почему вам не интересна, например, судьба великого художника, гения палитры, Антоши Миллера? Моя, то есть, судьба. Мое, то есть, будущее. Моя фьюча, как сказал бы наш друг Дип, любитель варваризмов. В конце концов, присутствующих повязали после моей персональной выставки. Это была акция протеста. В «Манеже»-то нормальных людей не выставляют, тех, кто партийностью не вышел. Предел проявления либерализма — Моисеенко да Тетерин, а более того — ни-ни. Или Глазунов, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо. Не верю я, что он.