Зеркальная комната

Все-таки голода я не чувствую: яйцо, большой кусок сыра, немного спаржи и полбутылки вина — не так уж мало для человека, который вовсе не отличается обжорством. И вообще, последние дни я бездельничаю, сиднем сижу дома из-за плохой погоды, а это отнюдь не прибавляет аппетита. Чуть позже отведаю швейцарского шоколада (Адела предусмотрительно положила плитку мне в чемодан) вместо традиционной трубки и чашечки кофе.

Суббота, воскресенье, понедельник и часть вторника — почти четыре дня я прожил, как задумал, в полном одиночестве, и до сих пор оно ничуть не тяготит меня. Вернее, не тяготило, потому что сегодня я уже трижды общался с людьми — к счастью, по телефону, — а завтра мне предстоят две личные встречи, что меня вовсе не радует, а скорее пугает. Пока я ужинал, телефон не умолкал ни на минуту (возможно, поэтому еда показалась такой невкусной). Я решил не снимать трубку (с домашними у нас был уговор — пропустить три звонка, а потом набрать еще раз), но телефон трезвонил, не умолкая, так настойчиво и долго, что я вообразил худшее: а вдруг случилось несчастье, Адела больна, а мой сын, позабыв от волнения обо всех условных сигналах, отчаянно крутит диск. Естественно, я снял трубку.

Голос был очаровательно-незнакомым. Вернее, более незнакомым, чем очаровательным, хотя собеседник прямо-таки рассыпался в любезностях. Он не удивился, застав меня в Вальнове, не спросил, когда я приехал, так как не знал о нашем переезде в Женеву (забегая вперед, скажу — он до сих пор остается в неведении). Неведение и простодушие могут сослужить человеку хорошую службу. В самом деле, если бы этот незнакомец стал наводить справки, мои друзья и родственники дали бы ему женевский телефон и бедняга потратил бы уйму денег на переговоры с Аделой, а уж она бы не выдала, где я нахожусь, даже тем, кто собирался обрадовать меня хорошей новостью или сообщить о срочных делах. И только через неделю мой собеседник получил бы счастливую и приятную возможность пообщаться со мной по телефону (похоже, его витиеватое красноречие передалось и мне). Этот звонок еще больше усилил ощущение нереальности происходящего в последние дни. Вдруг стало казаться, что я никогда не уезжал отсюда, что в моей жизни не было последних семи лет, переезда в Женеву, добровольного заточения в Вальнове…

Мой собеседник оказался представителем издательства, ответственным за новую литературную серию, вероятно, серийность теперь главное требование всех издателей. Он просил разрешения на публикацию каталонского перевода одного из романов Фолкнера, который я сделал сто лет назад для издательства, ныне не существующего. Ощущение нереальности появилось вновь — ведь каждый знает, что переводчик автоматически продает свои права издателю, чтобы получить за работу жалкие гроши, — и возросло еще больше, когда благожелательный незнакомец, расхвалив на все лады мой перевод, сообщил невероятную новость: издательство твердо намерено указать на титульном листе мое имя, сделать меня правообладателем и перечислить соответствующий гонорар.

Дело принимало поистине фантастический оборот, однако я быстро оправился от изумления и со всей естественностью, на какую был способен, ответил, что проживаю сейчас в Вальнове и с удовольствием приму предложение (словно оно не казалось мне подарком судьбы!), не забыв в самых любезных выражениях поблагодарить собеседника за внимание. И только когда он попросил разрешения прийти на следующий день и показать книги, которые собирается выпустить издательство, я солгал, будто нынче ночью уезжаю в Женеву «по срочному делу» и вернусь домой только через неделю, да и то это была полуправда, ведь мой домсейчас действительно в Женеве.

И я повесил трубку. Необычный звонок — хотя в те времена, когда я жил в Вальнове, писал книги и занимался переводами, он показался бы совершенно обычным — развеселил меня и навел на странную мысль: а вдруг все это подстроила Адела, чтобы я вновьпочувствовал себя писателем? Конечно, я ни на секунду не поверил в подобную нелепость, но само предположение показалось мне весьма забавным.

Сейчас всего четверть седьмого, скоро стемнеет. Пока нет дождя — вот уже несколько часов с неба, точно из прохудившейся крыши, падают отдельные редкие капли, — надо сходить в сарай за дровами и посмотреть, не завалялись ли какие-нибудь деревяшки в гараже — хворост в такую погоду высохнет бог знает когда.

Направившись в сарай, я решил заодно выяснить, много ли солярки осталось в баке. Чтобы проверить уровень, я начал постукивать по баку кулаком, двигаясь сверху вниз, и прислушиваться к звуку, как это делает рабочий бензоколонки, доставляющий нам топливо. Оказалось, там почти пусто, наверное, придется вызывать людей, чтобы заполнить бак. Сейчас отопление выключено — топится камин, дом хорошо прогрелся, — но ночью без него не обойтись.

Едва я успел подумать, что надо бы позвонить на бензоколонку, как раздался телефонный звонок. Я снял трубку не колеблясь, все равно сегодня — «день общения», и глухая стена, отделявшая меня от внешнего мира, дала трещину. Это был каменщик: «Увидел в окнах свет, дай, думаю, позвоню на всякий случай, может, ваш сын приехал на каникулы, а это вы, вот удача!» Оказывается, он уже договорился с архитектором округа Молинерс, приезжавшим туда каждую среду: «И завтра мы как раз собирались к вам — надо же все посмотреть на месте, работы полно, вон уже весна на носу, а летом вы, наверное, хотите здесь отдыхать? А как поживают дети? Как супруга?» Потом каменщик сказал, что придут они около десяти и хорошо бы застать меня дома и вместе все обсудить, и что у него дома «полный порядок» — старшая дочь в мае ждет ребенка, и «вообще звоните, не стесняйтесь, до завтра, всего хорошего».

Убедившись, насколько прочно телефон связал меня с внешним миром, я решил сам позвонить хозяину бензоколонки («Сеньор Себастьа? Черт возьми! Ну, как поживаете?») и попросил его прислать ко мне людей, чтобы заполнить бак, «но только непременно утром, вечером меня не будет». Это была ложь, я вовсе не собирался уходить, но, раз уж утро безнадежно потеряно, насладимся одиночеством хотя бы вечером, если к тому времени это желание не пропадет.

В чем я, кстати, совсем не уверен: телефонные разговоры грубо нарушили мое уединение и отшельничество, а завтра еще предстоит встреча с каменщиком и архитектором, людьми, которые прекрасно знают и хорошо делают свое дело, и, боюсь, мне будет стыдно перед этими достойными гражданами за мои надуманные проблемы, ахи, охи и ночные бдения. Пожалуй, я стану путано объяснять, будто приехал, чтобы «сосредоточиться и поработать над переводом важных документов для моей конторы», а потом улечу в Женеву первым самолетом.

Я на минуту вышел из дома проверить, не забился ли опять сток — наверняка ночью польет дождь. Спустились сумерки, по дороге проезжала какая-то машина, издали доносился собачий лай, визгливый и нахальный — обычно так лают комнатные мопсы, а не деревенские собаки.

Интересно, что сейчас поделывает моя новая знакомая? Я имею в виду белку, которую встретил сегодня утром, — шерсть у нее чудесного рыжего цвета, а не грязно-бурая, как у женевских белок. И вообще женевские белки гораздо мельче.

Впрочем, там, на Шмен-де-ла-Ви-де-Шан, у меня тоже есть две знакомые белки. В их компании я прогуливаюсь по аллеям, когда прочие сотрудники пьют на работе утренний кофе. Эти проворные зверьки гоняются друг за другом с невероятной быстротой и буквально взлетают по стволу к верхушкам дубов. Глядя на них, я всегда вспоминаю, как один пожилой господин, гулявший по берегу озера в парке Мон-Репо, укоризненно заметил: «Эти белки, должно быть, насмотрелись мультфильмов».

Когда-то давно, приехав в Женеву на несколько дней, чтобы оформить документы на работу и пройти «испытательный срок», я забрел в парк и впервые познакомился со здешними белками.

Я жил близко от озера, в квартале Паки́, не зная, что он пользуется дурной славой. Правда, после пяти вечера я на каждом шагу натыкался на проституток, но, будучи жалким провинциалом, считал, что «у них за границей», в «самой Женеве» это в порядке вещей.