Эмма (СИ)

Я также ищу и нанизываю одну за другой бусинки оправданий собственного литературного пиратства. И вот, что лезет мне в голову — разве все они там, на Западе, сами не пираты? Разве не потребовалось им полторы тысячи лет, чтобы на развалинах римских государственности и права, окружив себя обломками греческих скульптур, вооружившись булыжниками еврейских заповедей (они называют это этическим монотеизмом) предстать перед нами во всем их сегодняшнем блеске и величии?

И я не скрываю — все в моей книге имитация и подделка, старательные каракули третьеклассника. Я учусь таким способом жизнедеятельности в качестве естественной (не приживленной) клетки одной из разновидностей (довольно древней в нашем случае) национальных человеческих коллективов.

5

Чувствую, мне следует сейчас на небольших примерах «из жизни» дать вам дополнительное представление о своем характере. Начну с того, что когда серьезный жизненный вопрос должен быть решен мною в короткое время, я словно запираюсь в бункере генерального штаба своей судьбы, отрешаюсь от всех маловажных побудительных мотивов, и быстро, как на экзамене, просчитав комбинации возможных последствий, оценив вероятности ошибок, твердой рукой вручаю року-экзаменатору исписанный моим невыразительным, но разборчивым почерком листок и никогда не сожалею о содержащихся в нем ответах, понимая и принимая абсурдность (нежизненность? безрассудство?) погони за идеальными решениями. Простота и внутренняя логическая стройность — мои компас и GPS.

Другое дело, когда речь идет о несущественных мелочах или о тех бытовых проблемах, которые кажутся мне незначительными. Тут нередко сказывается моя нетерпеливая надменность, отметающая с пренебрежением нужду в серьезном подходе к простым жизненным ситуациям, и тогда из них я нередко выхожу дурак дураком. Вот я добрался и до обещанного примера «из жизни».

Вскоре после того, как я стал работать, я решил купить себе кроссовки и новые туфли. С вполне приличными белыми кроссовками производства известной компании я вышел из первого же магазина на улице Алленби потому, что мне почудилось подозрительное отношение продавщицы к моей кредитоспособности. Это показалось мне нестерпимо. Да еще я услышал ее сказанное напарнику шепотом и, возможно, рассчитанное на мое слабое знание языка замечание, что у меня нехорошие носки. Пришлось купить у них еще и толстые белые спортивные носки. Я вышел из магазина с таким достоинством, будто только что расплатился за приобретенную в личную собственность трехмачтовую яхту с бассейном и теннисным кортом. Хотя продавщица и ее напарник выглядели вполне удовлетворенными, а товар был качественным, я был раздражен и недоволен собой. Поэтому в следующем магазине я повел себя еще ужаснее: я перемерял едва ли не все имевшиеся в наличие модели туфель, а об одной из них безапелляционно заявил владельцу магазина (и продавцу по совместительству), что их я и примерять не хочу, потому что такую обувь в самую пору носить разве что африканскому племени Мумбо-Юмбо (собеседнику моему, конечно же, неизвестного) в сочетании с бирюльками из слоновой кости, которыми они украшают перегородки носа. На мое несчастье продавец восточного происхождения оказался таким непобедимо настойчивым, какими бывали в прошедшие времена русские дворяне в вопросах чести. От него и его товаров было так же тяжело отделаться, как от дуэли с задиристым юным офицером благородных кровей, одетым в яркий доломан с ментиком. Я так и не купил у него обувь, и он проводил меня до двери своего заведения пожеланиями никогда меня больше не видеть и обещанием ничего мне не продавать в будущем. Расставание наше было бурным, но к счастью коротким. Хоть я и был возмущен его поведением, но домой возвращался в приподнятом настроении. Новые туфли я купил в другой раз и уже без всяких побочных психологических осложнений. Подчеркиваю — мнительность и гордость в моем характере проявляются по большей части в мелочах, в серьезных вопросах я не позволяю своим эмоциям возобладать над рассудительностью и здравым смыслом.

Коль я уж упомянул о своем устройстве на работу, то сейчас самое время сообщить, что мне повезло гораздо больше, чем Шарлю — я, еще даже не закончив положенный мне и оплаченный государством курс новоязыкознания, устроился по специальности, а после того, как вновь встретил Эмму и увидел, что я пробил языковый асфальт и гораздо быстрее их пророс в профессиональном смысле нахальной травкой в щели естественного недоверия к хоть и единокровным, а все же чужакам, меня охватил соревновательный азарт (я с наслаждением вспоминал, как прыгала и хлопала в ладоши Эмма, когда давал результат мой коронный трюк с ускорением в конце стайерской дистанции и не обращала внимание на Шарля, который плелся в хвосте). Руководствуясь исключительно этим побудительным мотивом, я в короткий срок сменил еще два места работы, пристроившись в местной «оборонке» и выторговав себе зарплату и условия, уровень которых даже превышал средний-обычный для инженеров уроженцев страны, имевших аналогичный опыт работы и сходное резюме. Я, конечно, не скрывал своих достижений, и меня бесконечно радовало восхищение Эммы, хоть и смущало и щипало совесть наивное и искреннее уважение, выказываемое мне Шарлем. Но таков я.

Полюбилась мне тут одна птичка, Vanellus spinosus, на которую впервые обратил внимание во внутреннем «зеленом уголке», устроенном внутри солидного каре зданий с круглыми окнами одной не менее солидной компании, производящей электронное оборудование, описание назначения и характеристик которого полагается обходить в разговоре, не все участники которого могут быть определены как заинтересованные стороны. С птицей этой я сразу почувствовал какое-то родство душ. Собранная, кареглазая, осторожная, немного замкнутая. Не считает себя важной птицей. Оперена сдержанно, аккуратно.

Поместив здесь эту фотографию аналогично тому, как привычно цитируют в литературе известного поэта, я все же испытываю опасения по поводу нарушения мною авторских прав госпожи Ван Зандберген и Интернет-сайта, разместившего снимок. Если книга моя не получит известности, то преступление легко сойдет мне с рук, в противном случае я попытаюсь рассчитаться искренним восхищением художественными достоинствами снимка. Если быть до конца справедливым, он отчасти принадлежит и мне, ведь фотографируя птицу, госпожа Ван Зандберген не подозревала, что помимо Vanellus spinosus запечатлевает навеки настороженно-независимое состояние моей души.

6

Не люблю информационных связок в тексте, это всегда халтура или, по крайней мере, выглядит таковой. Только один абзац. Потерпите.

Отец неполного профессора Оме был польский еврей, мать — еврейка немецкая. Отца спасла Красная армия и советская азиатская глубинка, мать — монахини не то в Польше, не то даже в самой Германии. Коммунистические идеи стали общей религией его родителей, в случае же его отца имела место еще и острая неприязнь к местному климату и флоре, к земле, которую в начале двадцатого века в эпизоде 4 первой части «Улисса» Джойс именует «неспособной рожать, мертвой — старушиной — седой запавшей пиздой планеты». Он (отец Оме) оказался здесь только потому, что больше никуда его не брали. Оме-сын рассказал — до конца жизни тосковал его отец по польской зиме.

Я читал о польском священнике, противнике нацистов, освобожденном русскими из концлагеря. На допросе, понимая уже, что ему ничего теперь не грозит, он вздыхает: «Жестоко, конечно, жестоко поступили с евреями, — но потом вдруг подмигивает русскому следователю, — а хорошо, что их больше нет, Польша вздохнет свободной грудью». Разумеется, разные были католические священники, но я благодарю бога за то, что он создал меня пусть не орлом, но, по крайней мере, Vanellus spinosus, а не отцом Оме или нежеланным гостем чужих балконов — голубем.