Только один человек

— Что такое, почему не начинаете спектакль?

Ему откликнулся Ефрем, изображавший Миллера:

— А вы не приглашены на свадьбу, Малхаз?

— Да, приглашен.

— Тогда что ж вас привело в театр, ни дна ему, ни покрышки?

— Я предпочитаю посмотреть спектакль!

— Выходит, теперь нам всем, сколько нас здесь есть, из-за одного человека не идти на свадьбу?! — раскипятился Титико Глонти. — А вы не слыхали такого: один за всех?

— Я слышал: все за одного!

— Ты решил погубить нас?! — вскричал Миллер.

— Почему погубить, друг любезный, — не я толкал тебя идти в артисты! А коль взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Что-то я не припомню, чтоб ты пришел ко мне с вопросом: каким бы ремеслом ты посоветовал мне заняться, дядюшка Малхаз...

— Да, но чем смотреть на такую игру, лишенную всякого настроения, не лучше ли погулять на хорошей свадьбе? — вскинул плечи президент фон Миллер.

— Ничего я не знаю! — вспыхнул Малхаз. — Вот еще! Я ведь бросил в ящик свой пятачок, тебя спрашиваю, Какала?!

— Да.

— И вовремя занял свое место?

— Так-то оно так, но...

— Никаких «но» и «мо» я не знаю!! Кому принадлежит этот театр, в конце-то концов, твоему папеньке или империи?

— Империи, и все же...

— Ну так и начинайте сию же минуту. Мне тут не до разговоров с вами...

— Да, но...

— Надоели вы с этим своим «но»! Ведь не с «но» же начинается данная пьеса! Ну так и начинайте, как положено, мой вам совет!

— Не начнем! — крикнул в бешенстве гофмаршал фон Кальб.

— Что-что?! — угрожающе вопросил Малхаз. — Не начнете?! Где директор?

Шашиа Кутубидзе вышел на середину сцены. Так, как был, — без парика и пудры, а до чего ж бы ему подошла роль разбойника!

— Что тут у вас происходит? За что тебе платит деньги империя?! Сейчас же прикажи всем вот этим играть, не то... Железные каламаны надену, возьму в руку железный посох, и я не я буду, если не доберусь до самого губернатора, порукой в том моя борода и мои усы... За кого вы меня принимаете! Я никому не позволю себя дурачить! Ну как, начинаете или нет, я тебя спрашиваю, Кутубидзе ты там или Мутубидзе?!

— Начинаем, начинаем, а что же еще, разумеется, начинаем, — прохрипел Шашиа. — Давайте там! Начинайте немедленно!

— Довольно, это уже не шутки, — начал Ефрем Глонти. — Вско­ре весь город заговорит о моей дочери и о бароне. Моему дому гро­зит бесчестье.

— То-то! — выкрикнул сверху Малхаз.

— Дойдет до президента и... — уныло бубнил Ефрем Глонти. — Одним словом, больше я этого дворянчика сюда не пускаю.

— Ты не заманивал его к себе в дом, не навязывал ему свою дочку, — промямлила безо всякого выражения Верико Тирошвили.

— Мне надо было как следует пробрать дочку, — вяло продол­жил Ефрем Глонти. — Мне надо было хорошенько намылить шею майору, а не то все выложить его превосходительству папеньке.

— Ну, тогда я пошел, — сказал Шашиа, — я вам больше не нужен. А вы подойдете потом. Ничего, что немного опоздаете, — свадьба до утра.

— Не мешайте нам, если можно, кто бы там ни был!

— Ухожу, сударь, ухожу.

— ...Где только эти барчуки не таскаются, черт знает чем только не лакомятся! — продолжал монотонно Ефрем Глонти. — Так что же удивительного, что такого сладкоежку вдруг потянуло на све­женький огурчик...

— Там будут янтарные куры под чесночной подливкой! — вне­запно выкрикнул в сторону Малхаза гофмаршал фон Кальб.

— Стой-стой! Этого в тексте нет!

— Нет, но... А сациви из индейки — одно объедение! — восклик­нул Фердинанд.

— А сдобренный аджикой жареный поросенок!— проревел президент фон Вальтер.

— С чего это ты взялся на сцене, тебя же нет в этом действии!!! — еще громче рявкнул Малхаз. — Все лишние сейчас же оставьте сцену и продолжайте спектакль. Каждый выйдет в свое время.

— ...Чего еще можно ждать от такого повесы? — продолжал приунывший Ефрем Глонти. — Девочка красивая, статная, ножки у нее стройные. На чердаке у нее может быть все что угодно,— на этот счет с женского пола спрос не велик, только бы вас господь первым этажом не обидел. Стоит такому волоките высмотреть ножки — гото­во дело!.. И... и я барона не виню. Все мы люди, все мы человеки. По себе знаю.

— Ты бы посмотрел, какие прекрасные записки пишет твоей доч­ке его милость! — блеклым голосом проговорила Верико Тирошвили.

— На языке одно, а на душе другое. Кто на тело заглядывается, тот всегда о душе толкует... Нанизанная на ореховый прут жареная форель!

— А форель где достали? — поинтересовался Малхаз с галерки.

— Уряднику Кавеладзе поручили выловить в речке!.. А знаешь, что там есть еще?

— Нет.

— Отварная свинина в холодном виде!

— А пережаренные с луком поросячьи потроха!

— Цыплята-табака с розовой хрустящей корочкой! Роскошь!

— Горячие, прямо с огня, бараньи шашлыки, мой милый!

— Ничего я не знаю! Продолжайте представление, а не то...

Урядник Кавеладзе застрял в дверях, растерянно уставившись на сцену, — там явно происходило что-то не то.

— В печку все эти пакостные писания! — нехотя вернулся к своей роли обескураженный Ефрем Глонти. — Девчонка наберется бог знает чего, кровь у нее забурлит, как от шпанской мушки, и прощай тогда... В печку, тебе говорят!

— Купати по-харалетски, насквозь проперченные...

— И хачапури стынут, дорогой Малхаз!

— А что там за толма [10] — во рту тает!

— А кислая капуста, такая проперченная — один огонь!

— И хрупкие молодые огурчики, которые едят неочищенными!

— Не огурчики, а вас надо как следует очистить! Опять вылез на сцену, да? Что, не терпится? Сейчас же марш за кулисы!

— Что, кроме меня, никого лишнего не увидел? — с укором спросил гофмаршал фон Кальб. — Если на то пошло, что надо леди Мильфорд посреди сцены?

— Извольте и вы уйти, сударыня... Хороша же ваша сцени­ческая культура, нечего сказать. Все, все лишние извольте убраться за кулисы. Ну, давай дальше, Ефрем!

— А еще про поросячью голову забыли! Эээ... да-а... Тут-то собака и зарыта, — вновь вернулся к роли Миллер. — Если президент — достойный отец, он еще будет мне благодарен. Почисти-ка мне мой красный бархатный кафтан, пойду попрошу его превосходительство, чтобы он меня принял... А ты откажись от своего проклятого кофе и от нюхательного табаку — вот тебе к не нужно будет торговать красотой твоей дочери.

— А хашлама [11] там, Малхаз, — иф! — пар до самого неба поднимается.

— А копченая ветчина! — шесть месяцев провисела в камине!

— Лишние разговоры!

— С добрым утром, папенька!

— Умница, Луиза!

— Ах, отец, я великая грешница! — тускло проговорила Луиза Тушабрамишвили.

— Вы проглатываете слова!

— Что это вы изволите говорить, уважаемый Малхаз... Рыба цоцхали, отваренная в соленой воде!

— Да, но где они рыбу достали...

— Кавеладзе поручили наловить.

— Уж он вам наловит!

— Рыба есть рыба, Малхаз! А ты знаешь, что еще там есть?

— Нет.

— Густая ореховая подливка к мамалыге, а мамалыга-то сама горячая-прегорячая с расплавленным сулгуни внутри, а как ты думал!

— Да я, может, и не люблю этой мамалыги...

— А похрустывающие чуреки-шоти; может, тоже не любишь, только-только вынутые из тонэ?!

— Красные, багрово-красные, крепенькие, как камень, поми­доры!

— Вино у них, должно быть, неважнецкое.

— Что-о?! — возмутился гофмаршал фон Кальб. — Вино пяти­летнее, любезнейший Малхаз, с журчанием и бульканьем нацеженное из квеври.

— А про зелень вы не спросите, уважаемый Малхаз?

— Об этом и говорить не стоит...

— Жареный поросенок, весь присыпанный свежей зеленью!

— А ткемали?..

— Какой стол без ткемали,— это все равно, что роза без шипов!

— Найдется там и экала [12], заправленная уксусом и орехами, — пальчики оближешь!