Грандиозное приключение

Прежде чем уйти, этот оборванец ее обругал, и над мятой шляпой с криком метались чайки. Стелле стало неудобно, она его догнала, готовая расстаться с двумя пенсами, но он опять ее обругал. Он продавец, а не нищий.

Она поднялась на лифте до верхнего этажа отеля и удивилась: никого, один Мередит, спит в кресле у двери. Она обошла вокруг, посвистела, он не шелохнулся. Через четверть часа явились четыре пирата, потом Десмонд Фэрчайлд — без котелка, под глазом синяк.

— По обстановке судя, — сказал он пиратам, — мы свободно можем спуститься и попить кофейку.

— Может, нам следует разбудить мистера Поттера? — поинтересовалась Стелла. Она видеть не могла, как он валяется в кресле, и притом эта бабочка сикось-накось. На замшевой туфле пятно, другое на брючине. И ко всему еще гнусный запах над курткой.

— Пусть немного проспится, — сказал Десмонд. — Мы вчера прилично гульнули. Поттер решил, что он Питер Пэн, и вылетел в «Коммерческом отеле» из окна. Хорошо, дело в баре было. Теперь хозяин не желает его пускать.

И повел пиратов вниз.

Почти тут же явился Бонни и остро ткнул Мередита в плечо своим зонтиком. Мередит очумело смотрел на него, водил по запекшимся губам языком, как ящерица.

— Беги на кухню, — приказал Бонни Стелле. — Попроси официанта, у которого вмятина на лбу, пусть даст ведерко со льдом и немножко салфеток. И скажи, чтоб послал наверх черного кофе и аспирина.

А потом иди домой и оставайся там до вечернего спектакля.

Она заявила, что домой идти не может, ей не велено в дневное время болтаться по дому, а Бонни сказал — ему абсолютно плевать, куда она отправится, пусть хоть к черту в зубы, только чтоб с глаз долой.

До самого театра она злилась и там стрелой метнулась по коридору в реквизитную, чтоб не засекла Роза Липман. Джеффри не было видно. Джорджа она нашла в мастерской, он сооружал из папье-маше крокодила. На нее ноль внимания, даже когда она пересказывала сплетню насчет того, что мистера Поттера выгнали из отеля.

— Десмонд Фэрчайлд потерял шляпу, — сказала она. — И у него под глазом синяк.

— Тебе здесь не место, — сказал Джордж. — Тебе же сказано не приходить.

Она до вечера проторчала на скамейке в городском парке против картинной галереи. Под вечер похолодало, и дядька в котелке уселся рядом и стал водить ребром ботинка у нее по ноге — вверх-вниз.

В пять она вернулась в театр и прокралась наверх, в гримерную. Дон Алленби, в плаще, в косынке, стояла и смотрелась в зеркало. На полочке перед строем аспиринных флаконов была почти пустая литровка вина.

— Что бы вот ты стала делать? — спросила она.

— Не поняла, — сказала Стелла.

— На моем месте? Но ты даже не представляешь, да? Никто не может представить себя на моем месте.

— Почему, — сказала Стелла. — Мы все не так уж отличаемся друг от друга. У всех, в общем, одинаковые чувства.

— Чувства! — крикнула Дон, тряхнула головой и довольно смешно не то захохотала, не то взвыла.

Стелла не могла понять, выпендривается Дон или это серьезно, вид был жуткий, будто она погибает от мигрени, но она все смотрелась в зеркало, так и сяк поворачивала лицо, наклонялась, вглядывалась в бегущую по щеке слезу.

— Чувства! — крикнула она снова. — У этой сволочи их нет вообще!

Рухнула на стул, уронила голову на клочья ваты и палочки грима. Говорила и плакала, плакала и говорила — обрывки фраз, угроз, ругательств, и все повторяла, повторяла: «Ричард, Ричард», как жалующаяся матери девочка.

Стелла пыталась ее утешить, похлопывала по плечу и старалась не улыбаться, что, между прочим, давалось ей нелегко, потому что все это было хоть и грустно безумно, все равно смехотворно. Дон не виновата. Наверно, труднее всего на свете выглядеть искренне, когда у тебя разрывается сердце.

Наконец Дон перестала рыдать, подняла голову. Нос в пятнах пудры. Глубокий вздох, вот сейчас умрет. Очнулась, выпалила:

— Меня попросили уйти. Небось уж слыхала. Господи, как я теперь скажу Ричарду! Он меня умолял не соглашаться на роль в Уоррингтоне. Мы ведь собрались танцевать, знаешь? Он меня пригласил на ужин после спектакля в сочельник.

Снова она разрыдалась и между всхлипами жаловалась, что ее коварно предают… вонзают нож в спину. Этому извращенцу ничего не стоит ее оставить… главное, знает, гад жестокий, как боль причинить… ах, он сожалеет, но у него для нее ничего нет, а сам все время новеньких нанимает… и разглядывает ее в свой этот монокль, можно подумать, он Господь Бог…

— Мистер Поттер! — взвилась Стелла. — Вот уж кто не виноват. Это Сент-Айвз захотел, чтобы вы уехали. Он сказал мистеру Поттеру: или она, или я.

Джордж снизу примчался на вопль и наотмашь ударил Дон Алленби по щеке. Потом промыл ей глаза, напоил чаем. Через полчаса, когда явились Дотти и Бэбз, она как ни в чем не бывало наводила марафет перед зеркалом.

Только в первой сцене четвертого акта она исчезла. Была тут как тут, ответила, когда Клеопатра спросила, над чем она смеется, а когда полагалось сказать: «Эх, хорошо бы этот Цезарь вернулся в Рим!» — ее уже не было. Один студент сказал, что она промчалась мимо него по коридору и выскочила на улицу. Обознаться он не мог: унюхал мяту. Швейцар говорил, что не видел, чтоб кто выходил в костюме.

Как только Стелла отыграла, Бонни велел ей идти домой. В настоящее время ее услуги в реквизитной не требуются, ждать аплодисментов не обязательно. И ближайшие несколько дней пусть она не беспокоится.

— Я же в порядке, — заикнулась Стелла. — Это просто старый волдырь поганый.

Но он сказал, что таков приказ мисс Липман. Она огорчилась, было жаль пропускать главное удовольствие.

Стелла переоделась и пошла на площадь звонить маме. Сперва подумала — кто-то забыл в автомате узел с бельем. Толкала-толкала дверь — без толку. Потом присела на корточки, заглянула в стекло и увидела косынку в скотчах и руку, сжимающую ободранную герань в горшке.

8

Бонни сопровождал Дон на вокзал. Она отправлялась в Бирмингем, пожить у сестры, которая только что родила девочку. Самое милое дело — отдохнуть, понянчить ребеночка. Женщины-профессионалы, актрисы, лишены этого счастья, правда? Что ж, искусство требует жертв, хоть иной раз диву даешься — кому это надо?

После больничной ночи выглядела она вполне пристойно и не без удовлетворения ссылалась на причиненное ею беспокойство. Это ж вспомнить смех. У нее раскалывалась голова, она тяпнула три таблетки аспирина, выскочила позвонить сестре. И — вырубилась буквально до того момента, когда очнулась в «скорой помощи». Прямо дикость.

Бонни чувствовал, что не к месту и не ко времени поминать полдюжины пустых флаконов из-под аспирина, разбросанных в телефоне-автомате — содержимое, вперемешку с необернутыми леденцами, впоследствии вынырнуло со дна сумочки, — и о том, что «выскочила» она непосредственно из чертога Клеопатры посреди действия. Пожалуй, разумнее не касаться и притороченной к гиблой герани карточки, изначально надписанной рукою Дотти и перемазанной помадой, которая сгоряча, в обманном мерцании газа, была сочтена за кровь.

Он купил ей в дорогу газету, пронес по платформе вещи. Она бежала впереди, высоко задрав голову, будто ее дожидается какая-то важная шишка. Дошли до вагона, он забросил на полку багаж. «Вот, мы тут скинулись», — и сунул ей в руку семь фунтовых бумажек. Он прилгнул: деньги были его.

Она сухо поблагодарила, не глядя, заткнула деньги в сумочку. Роза ей уже выдала двухнедельное жалованье.

— Кстати, девчонка эта, — сказала она. — Мать бросила ее в пустом доме. Вы уж за ней присмотрите. А то не оберетесь хлопот.

— Да-да, — сказал он. — Так я побежал. — И удрал на перрон, моля Господа, чтоб поскорей раздался свисток.

В последний момент, локомотив пыхнул уже паром, она опустила окно и сунула ему конверт, адресованный Сент-Айвзу. Глянула ошарашенным, неочнувшимся взглядом.

— Счастливого пути! — крикнул он и побежал за тронувшимся поездом, чтоб она не могла заподозрить, что он спешит от нее отделаться. Она проплывала прочь, уставясь прямо перед собой.