Пограничное состояние (сборник)

Это сейчас я крещеный и в церковь хожу. И все равно сильно подозреваю, что Бога нет.

Но все-таки есть, мой сородич, Нечто, лежащее за пределами материальной теории мира.

Это Нечто заставляет человека пригибать голову за секунду до выстрела. Это Нечто не дает ему сесть в вертолет, который сгорает, едва оторвавшись от взлетки.

Ты скажешь, что это интуиция? Нет, дорогой мой русскоговорящий друг. Это больше чем интуиция.

Я знавал людей с очень обостренным чувством «жопы», которые, пройдя огонь и воду, умудрялись тонуть на полуметровой глубине и абсолютно трезвые.

Я видел, как у машины отваливалось колесо на серпантине и она только чудом удерживалась за сантиметр от обрыва.

Ты слышал про одного нашего доктора, который дважды «падал с неба» (один раз в вертолете, второй — в самолете) и оставался живым? И когда уже после второго падения ему нужно было лететь в мангруппу, он, несмотря на все насмешки и подколки старших товарищей (неглупых и чутких), остался (ноги отнялись перед посадкой на борт!) и пошел с колонной. А вертолет, на котором он должен был лететь, разбился и сгорел дотла. И никто не выжил.

Ты можешь назвать это чудом. Я называю это Судьбой…

Мишка, дежурный офицер, двигался обходом по базе своей родной мотоманевренной группы (ММГ). Двигался — это громко сказано. Скорее переползал от тени к тени. Мишке оставался месяц до замены. Начальство не гоняло его на операции, и он теперь до отлета в Союз был «вечным» дежурным.

Мишка, шестидесятикилограммовый старший лейтенант, как старый кот, обходя сто раз меченную территорию, точно знал, что будет за каждым поворотом. Он знал все бойцовские «нычки» и «схроны». Его невозможно было удивить. Он устало и привычно мечтал о ведре «фанты», каждый раз с тоской провожая взглядом уходящие курсом на Союз вертушки и большебрюхие Илы.

«Сейчас двадцать три шага до сортира, разгон ненакурившихся цириков, заодно пару-тройку снарядим на отсос „мумия“ в очке, и — в дежурку, баиньки…»

— Не понял?! — остановился он.

За сортиром на старом урюке без признаков жизни висел боец со связанными за спиной руками. Как на дыбе. Молча так висел, покачивался на вечернем ветерке. У Мишки неприятно засосало под ложечкой.

«Волки позорные, ну надо же, удружили, не хватало еще „холодного“ на дежурстве перед заменой! А может, живой, гад?»

— Эй, алло, ты живой?

Тело открыло глаза.

«Фу, маманя, пронесло».

— Давно висишь, гамадрил?

В ответ тишина.

— Глазки строим? Нормально, Ну и как тебя, родной, угораздило?

Кряхтенье, сопенье, шипенье, и наконец тихо, но твердо:

— Наказан… это, товарищ старший лейтенант.

— Так-так, наказан, говоришь? Нормально, уже смешно. Ну и кем это, интересно?

— Судьбой…

Бойца сняли с дерева, как созревшую грушу, определили в санчасть. Мишка нормально заменился.

А через месяц боец этот за завтраком очень сильно поторопился. Настолько сильно, что опрокинул в себя целую кружку с кофейным напитком «Арктика». И через сорок минут скончался от отека легких.

Потом была грозная телеграмма из округа («В войсках округа продолжает иметь место!..»), запрещающая выдавать бойцам кофейный напиток «Арктика».

И дикий вопль начмана: «А если бы он, елки-метелки, мясом подавился?!!»

Только я вот с тех пор так понимаю — на Бога, есть он или нет его, надейся, а от Судьбы не уйдешь.

Жара

Жара… А ты знаешь, что такое жара? Жара, духота, зной, пекло?.. Нет? Аты спроси пустыню.

Жара — это когда ты в течение всей ночи пытаешься спать в лужах собственного пота, но на самом деле ты спишь только последние полчаса до восхода солнца: это то самое время, когда чуть-чуть остывает земля.

Жара — это когда днем ты реально осязаешь, как капля за каплей из тебя неподвижного выплавляется последнее сало.

Жара — это когда ты можешь убить фельдшера, который, честно выполняя свой служебный долг, пытается кинуть в водовозку пантацид [15], а уже через сутки этой водой будет страшно даже умываться, не то чтобы пить.

Жара — это… жара. Представь, что ты живешь, жрешь, спишь, работаешь изо дня в день — в общем, честно служишь любимой Родине, защищая ее интересы во всем мире. И все это происходит в духовке или в хорошо натопленной парной. Это, брат, и есть жара…

И служат здесь, брат, русские чудо-богатыри (метр с кепкой, вес пера, но вы-нос-ли-вы-еее…), не только стойко и мужественно перенося тяготы и лишения, но и привнося в здешние места незабываемый национальный колорит и «легкий, непринужденный» юмор.

Июль достиг середины. Стрелки часов приближались к полуночи. Мы с Мишкой сидели на краю арыка и, сняв «берцы», топили свои ноги в мутной воде. Мы пытались привести себя в чувство после третьего за один вечер кабака. Но то ли вода была теплой, то ли воздух такой тугой и горячий — из «пике» выйти никак не удавалось.

Прилетев в Термез за колонной, я нашел Мишку в госпитале. Мишка проходил реабилитацию после тифа. Я честно отговаривал его от радикальных способов проверки результатов лечения. Но то ли я был не слишком убедителен, то ли недостаточно настойчив… То ли мои собственные, основательно запыленные легкие и другие внутренние органы требовали немедленного орошения. В общем, дважды меня упрашивать не пришлось.

Молодые ноги быстро донесли нас до нужного места. Первый кабак пошел чинно-блинно. Прямо на ура пошел. И мы вели себя как два достопочтенных джентльмена. Глядя в наши строгие, спокойные и мужественные лица, каждый мог смело сказать: «Смотрите — вот люди, которые всегда уступят в трамвае место даме, вытрут сопли пионеру и заступятся за слабого». И это было бы чистой правдой текущего момента.

Был ранний вечер «тяпницы». Пардон, пятницы, но в кабаке — практически пусто, что достаточно непривычно по меркам «военного времени». И очень странно для «прифронтового» города. Особенно учитывая, что в помещениях работал приличный кондиционер.

Было уютно, но как-то одиноко. Не по себе как-то. Душа уже хотела развернуться, а ей, родимой, явно не хватало аудитории. Это угнетало, задевало, унижало, в конце концов.

— Здорово, войска, чего носы повесили? — заорал вдруг с порога Шура Клячко.

— Слава Украине! — степенно ответствовали мы. И в душе у нас что-то шевельнулось. Шуру, командира взвода нашей ДШМГ, знал и любил весь Термез. Я уже молчу за местную женскую половину.

Вечер начинал становиться интересным.

— Героям слава! Хлопцы! Браты, в «Сурхане» наши Витьке звезды обмывают. Погнали?

И мы уже таки погнали.

В «Сурхане» было весело. Основательно было. Подобралась там такая замечательная военно-гражданская компания. Народ дошел до нужной кондиции, громко пел и бодро плясал, сжигая полученные за столом лишние калории и обливаясь потом. Еще никто не вырывал микрофон у вокалистки замечательного ВИА, типа «Ялла-2», никто не вылезал на сцену и не пытался устроить стриптиз на столах. Все пока еще было так же чинно, по-прежнему блинно и просто замечательно.

Но кое-кто сделал первый неверный ход. Мишка опрометчиво сыграл на понижение.

Шампанское после водки погубило многих и даже более здоровых людей. Что уж тогда говорить о реабилитируемых?

Да и с кондиционером в «Сурхане» были проблемы. Он явно филонил, гад. Шланг гофрированный.

Мишка как-то заметно сник и крайне заскучал. Видимо, его перфорированный желудок отчаянно возражал против ударной дозы «анаболиков». А добавившаяся к жаре духота банкетного зала только усугубляла довлеющие над ним негативные процессы.

Фонтан возле парадного входа в «Сурхан» вернул Мишаню в реальный мир. Вот они, глазоньки-то наши!

— Фу-у… Кто здесь? А? Чур меня! Бр-р-р… О, братуха! А где это мы?

— Нормально. Мы — здесь… Это — Шура. Это — я. Мы среди своих. С нами — армия, позади — Москва. Все хорошо. Ты как?