Банкир

Конечно, тот факт, что в последние месяцы он ежедневно возвращался домой около одиннадцати часов вечера, мог показаться Эдис довольно странным. Впрочем, рассуждал Палмер, ведь он же объяснил, сколько было дела в связи с подготовкой внесения контрольной поправки. С той ночи, несколько недель тому назад, когда он пришел домой лишь под утро, Палмер сознательно обрывал все свои вечерние встречи с Вирджинией до одиннадцати. У них выработалась привычка заканчивать дела в конторе ежедневно примерно между четырьмя и пятью вечера, заботясь лишь о том, чтобы кто-то из них вышел из банка на полчаса раньше другого во избежание подозрений. Время с пяти вечера и до одиннадцати они неразумно, но к обоюдному удовольствию проводили в квартире Бернса, где в течение всего его длительного пребывания в Олбани они скрывались, как два отшельника, пронося с собой через цокольный этаж дома пакетики с едой и спиртными напитками. Раньше, насколько помнил Палмер, эти часы, с пяти до одиннадцати вечера, казались очень долгими. По сравнению с лихорадкой делового дня вечера обычно тянулись вяло. Но не теперь, когда Палмер проводил их с Вирджинией. Установившееся расписание казалось несложным, но следовать ему значило жить залпом, жадно глотая время.

Вот она открыла дверь его кабинета, закрыла ее за собой и остановилась на мгновение у порога, полуприкрыв глаза от холодного сверкающего февральского солнца, косо падающего сквозь жалюзи наверху. Палмер смотрел, как она медленно шла через всю комнату, обошла его письменный стол и наклонилась к нему. Чуть пропитанный сигаретным дымом запах ее духов ударил по его чувственным рефлексам, как приглушенный гонг. Она быстро поцеловала его в щеку, посмотрела, не осталось ли следа от помады, снова обошла письменный стол и села на стул напротив. Казалось, она не в состоянии открыть глаза. И казалось, они светятся из огромных темных пещер над высокими скулами. Она сморщила нос.

— Пожалуйста, не будьте таким самодовольным, — сказала она.

— Ладно. Каким я должен быть?

— И не будьте таким красивым, ради бога. Будьте потрепанным, как я.

— Ладно. Потрепанный. Годится?

— Почти такой же потрепанный, как вице-президент большого банка.

— Я делаю успехи.

— Зачем вы меня позвали? — простонала она.

— Здесь больше света. Мы, садисты, не отказываем себе ни в чем.

Ей все-таки удалось открыть глаза.

— Вы не только садист. Как вы сумели заставить меня проделать все, что было этой ночью?

— Не путем выкручивания вам рук.

— Я хотела бы, чтобы в протокол было занесено мое заявление, что никогда раньше и когда-либо еще раньше я ничего подобного этому не делала. Никогда.

— Смутно, но припоминаю, что предложение поступило с вашей стороны.

Она глубоко вздохнула.

— Вы, наверно, правы. Оказалось, что с вами я способна осуществлять свои самые дикие фантазии. Это прямо-таки ошеломляюще.

— Вы не казались особенно ошеломленной.

Она снова полуприкрыла глаза.

— Я не была, — произнесла она жалобно. — И я не ошеломлена. — Она поерзала на стуле, словно пытаясь найти для себя более удобную позу. — Я сказала это просто потому, что так полагается говорить, — пробормотала она. — Хватит. Ведь вы позвали меня не для того, чтобы узнать то, что вам уже известно.

— Я хотел узнать, где мы могли бы быстро получить информацию об этой поправке. Есть у вас какой-нибудь приятель где-нибудь на телетайпе?

— Почему не позвонить Бернсу?

— Его никогда нет там, где я мог бы его найти. Я должен просить, чтобы его разыскали. И тогда он звонит мне. Я хотел бы иметь кого-то, с кем я мог бы держать связь почти постоянно.

— Я могу позвонить в Олбани в комнату прессы, — предложила она.

— Неужели у вас нет никого здесь в городе? Я не хочу беспокоить их там, в то время когда они сочиняют свои репортажи. Она неохотно открыла глаза. Медленно, почти как в трансе, протянула правую руку открытой ладонью вверх. Рука повисла перед ней в воздухе недвижная, словно окаменевшая. — Видите эту дрожь? — спросила Вирджиния.

— Нет.

С выражением негодования на лице она хлопнула рукой по письменному столу.

— Ничего не получается. Ну, ладно. Мы заедем в «Стар». Вы сможете посидеть там, где-нибудь в сторонке. Я посмотрю, может быть, Джордж Моллетт или еще кто-нибудь позволит мне скромно поболтаться возле телетайпов и последить за телеграммами из Олбани. Неплохо придумано? — Я не могу представить себе вас скромницей. Не будем отрицать истины. Вы всегда заметны.

Она мягко улыбнулась ему.

— Больше всего я люблю в вас, — сказала она, — то, что вы, кажется, никогда не забываете о моей заметности. — Она взглянула на свои часы:— Сейчас еще слишком рано. Мы выйдем около десяти. Корреспондент «Стар» в Олбани начнет передавать около половины одиннадцатого, если, конечно, будет что передавать.

Однако когда они пришли в «Стар», оказалось, что Моллетт появится только после ленча. Они задержались на минуту в приемной, решая, что делать дальше.

— Мы могли бы сунуться в «Таймс», — говорила Вирджиния, — если бы вы…

— Бубби! — громко закричал кто-то. — Буббили!

Палмер оглянулся и увидел человека, показавшегося ему знакомым, который улыбался Вирджинии с порога рабочей комнаты. Ростом он был почти в шесть футов, как заметил Палмер, но казался ниже из-за своей полноты. Именно это круглое лицо под коротко остриженными волосами было знакомо Палмеру, лицо с быстрыми глазами и пухлым подбородком.

— Лапонька, — приветствовала его Вирджиния. — Поздоровайся еще с моим боссом Вудсом Палмером. Это Кесслер, единственный фоторепортер «Стар», который не джентльмен.

— Здорово, Палмер! — Все еще воруете не тех немецких ракетчиков, какие нужны?

Палмер посмотрел в чистосердечные глаза Кесслера. Они настороженно ожидали хоть признака узнавания.

— Вы! — сказал Палмер. Он протянул руку и, как ему показалось, попал прямо-таки в западню, которая смяла и тут же отпустила его пальцы, заставив его поморщиться. Сигарета, свисавшая над самой серединой нижней губы Кесслера, подпрыгивала при каждом его слове, осыпая густой метелью пепла его хорошо сшитый костюм.