Потерянный дневник дона Хуана

— Единственный человек, которого невозможно победить на дуэли, тот, которому нечего терять, — сказал он.

Пот уже струился у меня по лицу и по спине, но мы продолжали снова и снова делать выпады. Мне помогала природная сноровка, а чутье подсказывало, что именно он задумал и каким будет его следующее движение. Я научился этому, живя в монастыре, когда стремился выполнить все пожелания и просьбы, прежде чем сестры успеют их высказать. В какой-то момент мне удалось не только блокировать выпады противника, но и перейти к нападению. Я очень удивился, увидев, как маркиз отступает. Осознав силу своего клинка, я испытал неведомое прежде ощущение власти.

— Вот это да! — воскликнул он с отеческой гордостью, когда фужер с вином выскользнул из его вспотевших пальцев и разбился о мраморный пол, а кроваво-красные брызги разлетелись во все стороны.

Маркиз выразил желание тренировать меня ежедневно и даже пригласил жить к себе во дворец. Он научил меня не только обращаться со шпагой. Довольно скоро я уже мог оценить и узнать на вкус четыреста сортов старинных вин, а что касается духов, то я научился различать не менее шести дюжин ароматов. Мой нюх произвел на него особенно сильное впечатление, поскольку обоняние, по его словам, развить гораздо труднее, чем вкус.

Обедали мы за одним столом, а в свободное время я мог разгуливать по дворцу. Единственной платой за обучение были особые поручения, которые он давал мне не слишком часто. Все остальное время я учился. Он поощрял мою тягу к чтению и разрешал пользоваться библиотекой, которая содержала более трех тысяч религиозных и светских книг.

— Вольнодумец — это не просто человек, свободный от условностей морали, — сказал он однажды, когда мы вошли в круглую комнату, где помещалась его тайная библиотека. — Вольнодумец — тот, кто мыслит свободно, кто стремится узнать правду о жизни и постичь те силы, которые управляют людьми. Тренированное тело — ничто без просвещенного ума.

Однажды Фернандо принес мне одежду благородного господина, чтобы я мог выглядеть как кабальеро. Слуга терпеливо научил меня правильно одеваться, а один из портных маркиза подогнал платье по моему размеру. И все-таки мне продолжало казаться, будто я нарядился в театральный костюм. Кружевной воротник впивался в шею, от чулок чесались ноги. Тогда я впервые осознал, что высокое положение в обществе связано с определенными неудобствами.

За это время я предпринял несколько попыток обольщения, но ни одна из них не увенчалась успехом. Причина неудач была не только в том, что мне недоставало уверенности. Я далеко не сразу научился узнавать и выбирать женщин, чье желание уже созрело. Маркиз называл это «фруктом, который висит совсем низко». Окна и балконные двери многих красавиц захлопывались у меня перед носом, когда я пел под гитару свои серенады. Однажды я даже услышал в свой адрес слова «Пошел прочь». Но услышал их слишком поздно, и на мою голову сверху успели опрокинуть содержимое ночного горшка. Каждую ночь запах отхожего места там и тут вторгался в благоухающую атмосферу нашего города, и это была одна из величайших опасностей, подстерегающих меня и других галантедоров. Тем не менее я был полон решимости овладеть искусством страсти, а также искусствами доблести и свободы, которым обучал меня маркиз. И однажды вечером удача наконец улыбнулась мне.

Я проходил мимо особняка благородного дона Диего — того самого господина, который на моих глазах ударил жену в ночь моей первой вылазки. Его карета как раз выезжала за ворота, и сквозь окошко было видно, что единственным пассажиром был сам дон Диего. Значит, донья Елена опять осталась одна в большом темном доме, как чаще всего и бывало по ночам. Нелюбимая супруга, не более двадцати четырех лет от роду, вынуждена была коротать вечера в полном одиночестве, за чтением и вышивкой. Я уже довольно давно следил за этим домом и за передвижениями дона Диего. Вести тайное наблюдение мне помогали навыки моего недавнего ремесла. А Селестина — женщина, с которой меня познакомил маркиз, передавала донье Елене мои письма.

Был весенний вечер. Сквозь распахнутые настежь ставни на втором этаже я увидел, как она склонилась над книгой при свете свечи. Натянув маску грабителя, я взобрался по фонарному столбу и проник на ее балкон. Чтобы не напугать женщину, я засвистел по-птичьи. Она повернула голову, прислушиваясь к странным звукам, потом выглянула в окно. Увидев меня, она широко раскрыла глаза и испуганно спросила:

— Кто вы?

Я с трудом унял дрожь в коленях и судорожно сглотнул, стараясь, чтобы голос не выдал охватившего меня испуга.

— Вы… вы получали мои письма?

Она быстро осмотрелась по сторонам, словно опасаясь посторонних глаз.

— Ваши письма не были подписаны…

Я действительно не подписывал своих послании, однако не из скромности, а оттого, что у меня не было достойного титула.

— Меня зовут Хуан. — Я снял маску и приблизился, по-прежнему не решаясь взглянуть ей в глаза.

— Вам следует немедленно удалиться, прежде чем вас увидят, Хуан. — Ее голос звучал непреклонно, но мое имя она проговорила с нежностью.

— Вы и в самом деле… хотите, чтобы я покинул вас… или чтобы я вошел внутрь?

— То, чего я хочу, не имеет значения.

Я растерялся, не зная, что сказать дальше, но в этот момент заметил заглавие книги, которую она прижимала к груди, как щит. То был «Роман о Тристане и Изольде».

— Вы по-прежнему хотите только читать о любви?..

— Вы слишком напористы для столь юного возраста.

— Страсть делает меня таким!

Нужные слова теперь давались мне легко. Она со страхом оглянулась на дверь.

— Мой муж скоро вернется…

— В таком случае нам не следует терять время… на слова. — Я шагнул вперед и поцеловал ее в губы, поначалу неловко.

В какой-то момент ее напряженное тело стало податливым. Она заперла дверь и повлекла меня к постели. Нас буквально охватила любовная лихорадка — и оттого, что следовало спешить, и оттого, что каждый из нас слишком долго сдерживал в себе желание. Прикасаясь к этой женщине, я вспомнил все, что познал в объятиях Терезы. Ощущения, так долго дремавшие в моем теле, вмиг пробудились и… снова замерли в момент ослепляющего освобождения. Все произошло слишком быстро, но в ее взгляде светилась добрая и благодарная улыбка.

Потом, лежа в моих объятиях, донья Елена плакала и рассказывала о своем одиночестве, о том, как ей опостылели вышивка и книги, как она ненавидит собственного мужа и всю свою жизнь. Она сказала, что я подарил ей радость — пусть мимолетную, но единственную за долгие годы. С тех пор я не раз бывал в этой спальне, и не только в этой. После доньи Елены у меня появилась вторая, десятая, а потом и двадцатая возлюбленная. Слишком много чужих жен не хотели ограничиваться чтением любовных романов.

Золото Нового Света, которое продолжало вливаться в наш город год за годом, делало мужчин все более алчными. Каждый из них жаждал богатства и совершенно забывал о другом сокровище, которое ожидало его дома с сердцем, распахнутым для любви. Пренебрежение мужчин придавало их женам смелости. Дым может просочиться сквозь дверные щели и замочные скважины, но забытые тлеющие угли угрожают превратить в руины весь дом. Единственное, что гарантирует целомудрие супруги, — это ее удовлетворенность. Именно по этой причине мне отказали те немногие счастливые жены, которых мне довелось встретить.

Кроме того, я пришел к выводу, что дочери, живущие под неусыпным отцовским присмотром, точно так же мечтают избавиться от навязчивой опеки, как жены, страдающие от пренебрежения мужей. Несмотря на то, что они более пугливы и нуждаются в большей нежности, они тоже страдают и жаждут вырваться из неволи. С ними я был особенно честен и ясно давал понять, что, служа их избавителем, я в то же время не намерен жениться на них. Но поскольку я готов хранить тайну, многие девы жаждали распахнуть передо мною дверцы своих клеток.

На многочисленных вечеринках маркиз кивал и подмигивал мне, помогая выбрать тех, кто созрел для смелого шага. Редкая из этих женщин была в силах устоять перед моим натиском и своим собственным желанием.