Бабушкины стёкла

— А что ты недоброе чувствуешь? — шепотом спросил он.

— Иди, — только и смогла вымолвить Танина мама. Рукой она держалась за сердце. И тут тревога и страх из ее глаз влетели в папины и — ух! — его по голове. Танин папа стремительно сорвался в погоню. Он бессмысленно носился по улицам, пугая прохожих, пока, наконец, не вспомнил про ее рассказ о зеркале. Минут пятнадцать метался в поисках Катиной квартиры. И вот он здесь. Папа указал ему на бабушкину комнату. Когда Танин папа увидел свою дочь перед зеркалом, он успокоился немного, а когда подошел к ней, чтобы взять ее за руку, и сам на себя посмотрел, подпрыгнул сначала, вскрикнул, а потом приблизил лицо вплотную к зеркалу:

— Гляди-ка, такой же, как ты рисуешь.

— Я уже сказала тебе, — ответила Таня, — что рисовать их больше не буду, а тебе надо креститься: ты же некрещеный, иначе был бы такой, как я.

И взорвались в Танином папе те силы, что выкинули его из дому и гоняли по улицам.

— Уж не крестилась ли ты здесь?! — закричал он. И заскребло по коже, заныло по костям: «Опоздал!»

— Да, папа, меня окрестили, — ответила Таня. — Ты посмотри на меня в зеркало.

Но Танин папа дернул дочку за руку и выскочил в большую комнату. Едва не сшиб притом стоящих в двери остальных присутствующих.

— Вы... — Танин папа злобно оглядел всех четверых, — вы ответите за это!

— За что? — спросил отец Василий. — Ваша девочка сама пришла и попросила. На мне сан священника, я не мог отказать.

Танин папа зыркнул на дочь, словно хотел застрелить ее глазами, и рявкнул отцу Василию:

— Поп! Мракобесина! Не имеешь права на дому крестить! Всех... — словно вспомнив что-то, он дернулся и запустил руку Тане за шиворот и вытащил крест. Руки его дрожали. Он смотрел на крест, как Таня недавно на беса. Казалось, он сейчас из самого себя выскочит. Мама Тани в это время также сама не своя ходила по комнатам туда-сюда, не обращая внимания на гостей.

— Успокойтесь, — подался к Таниному папе отец Василий, но тот отскочил, точно от прокаженного. В руках у него был крест на веревочке.

— Папа, отдай, — робко пискнула Таня. Она вся уже была в слезах.

А папа ее будто раздумывал, что ему с крестом сотворить: проглотить ли, чтобы его не было, или еще что. И вдруг — р-раз! — и крестик в руках у Кати. Еще мгновение — и она за спиной отца Василия. Танин папа, изумившись нападению, дернулся было в сторону отца Василия, но дорогу ему заступила мама.

— Так, вещественное доказательство похитили! Ну, это вам не поможет. — Злость в его глазах была ужасна.

— Помоги ты лучше себе, чадо, успокойся, — ласково сказал отец Василий.

Тот не ответил, схватил Таню за руку и, проскрипев что-то, убежал.

— Что ж он теперь с ней сделает? — воскликнула мама.

— Ничего, — спокойно сказал отец Василий, — до дому дойдет, угар пройдет, поорет немного, потешит беса, шлепнет девчушку пару раз, ну а этим Христу хвалу воздаст, пострадает девчушка за Христа — и все. И будет думать, как бы меня со свету сжить. Однако это не страшно. Идем? — обратился он затем к папе.

— Куда? — спросил папа, но затем спохватился: — Да, конечно.

Мысли папины прыгали от напиравших событий, смысла их он не постигал и шел сквозь них, как в тумане.

Квартира у отца Василия была почти такая же, как у папиного семейства, только большая и маленькая комнаты были раздельные и имели каждая свой вход в прихожую. Папа и отец Василий вошли в большую. Поразился папа количеству икон на стенах. Стен не было — был сплошной иконостас. И до чего же это было красиво! Папа ойкнул даже, когда вошел. Высокая и худая старая женщина встретила папу поклоном.

— Супруга моя, матушка, — рекомендовал отец Василий. — А это раб Божий Константин, помощник мне на сегодня.

Папа загляделся, рассматривая иконы, — и вдруг в комнату вошли двое. И звонка даже папа не слышал. Мужчина был папиного возраста, очень худой, очень бледный, с выпученными и неживыми, равнодушными до страшноты глазами. Руки его болтались, точно не имели мышц. Его вела пожилая женщина, вид у нее тоже был измученный. Но глаза смотрели живо, хоть и устало, и с тоской.

«Какой же это бесноватый? — подумал папа. — Он еле ноги волочит».

Женщина заплакала. Отец Василий препоручил ее матушке и подошел к папе:

— Слушай внимательно. Возьми крест и надень. Не ерепенься: так надо, потом поймешь. Будешь стоять сзади него и держать за руки. Крепко держать. Изо всех сил.

— Да чего его держать! — возразил папа. — Он еле дышит.

— Он так задышит, что только держись. Ну-ка повтори: «Спаси, Господи, и огради меня Крестом Твоим». Повтори. — Папа буркнул, повторил, отвернувшись. — Вот это и повторяй, когда держать будешь.

— Обойдусь, — сказал папа.

— Нет, не обойдешься. Сам увидишь. Господи, прости мне мое дерзновение, ниспошли благодать Твою на нас, вразуми неразумных.

Меж тем сидящий вялый человек забеспокоился. Папа подошел к нему, поднял, завел ему слегка руки назад, как показал отец Василий, и встал сзади, держа его за локти.

Вялый обернулся, как-то просяще глянул на папу. Безумие полыхнуло из его глаз, но сразу пропало. Папа сосредоточился и сжал локти сильнее. Отец Василий стал спиной к ним и лицом к иконам в правом углу, где зажжены были свечи. И начались заклинательные молитвы. Вялый вдруг дернулся с неожиданной силой, но папа удержал его и сдавил еще сильнее. Вялый обернулся к папе и, вытянув вперед губы, зашипел. Мурашки прошли по папиной спине, на лбу он ощутил пот. Он уперся подбородком в позвоночник вялого и вцепился в его локти мертвой хваткой. Впереди слышался голос отца Василия, но папе было не до него, хотя поначалу он думал вслушиваться. Он вдруг понял, что сила вялого растет, и растет страшно. Он все время оборачивался и сверкал глазами, делая рожи, но папа больше ему в лицо не смотрел. Вдруг папа услышал, как вялый сказал ему:

— Что ты меня держишь, дурак? Я полетать хочу, пусти же. Смотри, плохо тебе будет.

Голос был ровным, будничным и каким-то вкрадчивым. Если бы он был злобным, под стать событию, если бы вялый заорал на него, папа не смутился бы так. Этого он ожидал. Но эта шипящая вкрадчивость и ровность привели его в трепет. В голосе слышна была затаенность чего-то такого необъяснимого и жуткого, что им вдруг овладел панический, смертельный страх, еще миг — и он бы бросил вялого, сорвался и убежал, забыв старое утверждение свое, что человеку с двумя высшими образованиями бесы не страшны.

— Замолчи, гад, — услышал папа свой голос. Это он сам теперь отвечал вялому. В ответ раздался вдруг такой хохот, что папа едва не оглох, ему показалось, что сейчас все иконы попадают. И еще он почувствовал, что его тянет вверх. И снова ровный голос его спросил:

— Ну, что, полетаем?

Столбняк скрутил папу, зубы его застучали, когда он понял, что его не просто тянет, но поднимает вверх. Вот он стоит уже на цыпочках, вот он уже делает глупые движения мысками ботинок, будто зацепиться ими за пол хочет, и вот — нету опоры под ногами. Тогда и вырвалась из него та молитва, которой научил его отец Василий.

— Спаси, Господи, и огради меня Крестом Твоим, — зашептали папины губы.

Вялый задергался в воздухе, руки папины, клещами державшие локти вялого, онемели уже, папа почувствовал, что еще немного — и вялый (да какой он теперь вялый!) вырвется. И тогда — так папа почему-то подумал — случится что-то я ужасное и непоправимое.

— Не уйдешь, гад, — яростно зашептал папа, из последних сил он удерживал локти вялого, которые с каждой минутой становились все крепче и рвали клещи папиных рук.

Такой же нечеловеческий хохот, как в первый раз, раскатился по комнате, только еще сильнее. И затвердили папины уста уже вслух, почти криком оградительную молитву. Голос отца Василия тоже стал громче.

— Летим, летим, держи крепче, дурак, вместе летим! — снова заверещало над папиной головой, на которой волосы зашевелились от этого призыва.

Вдруг вялый издал кошмарный вопль, руки его рывком ликвидировали папин захват, и папа полетел на пол; вялый же взмыл вверх, стукнулся головой в потолок и рухнул на папу. Из вопящего рта вялого вырвался красно-огненный шар, похожий на шаровую молнию. С воем, похожим на смесь свинячьего предсмертного визга и рычания льва, шар ринулся к окну, с треском врезался в него и взорвался, рассыпался. На окне осталась черная размазанная клякса, а в комнате завоняло тухлыми яйцами. Вялый валялся рядом с папой, с закрытыми глазами. Но бледности на лице не было, наоборот, оно было румяно и даже, казалось, улыбалось. Папа же лежал ни жив ни мертв. «Уж не почудилось ли все это?» — думал он. Сил не было даже подняться, дрожь челюсти не проходила, весь он был точно ватный. Подошел отец Василий и подал ему руку: