Наследство Карны

— Давай прогуляемся перед сном? — предложила она. — Так светло. Трудно поверить, что уже поздно.

Они шли через сад мимо беседки.

— Как романтично! — воскликнула Анна и заглянула внутрь.

— Дина любила по ночам пить здесь вино, если ей не спалось. Я не видел ничего романтичного… когда находил ее с пустой бутылкой и недокуренными сигарами.

Это прозвучало более горько, чем ему хотелось бы.

— Ей было так трудно?

Он насторожился, но весело ответил:

— Рейнснес — неподходящее место для таких женщин, как Дина. Да и для таких, как ты, наверное, тоже?

Анна шла немного впереди него, она обернулась:

— Это предупреждение?

— О чем?

Она остановилась. Белый песок из ракушечника поскрипывал у нее под ногами.

— Как бы там ни было, а я все-таки приехала в Рейнснес. Можно было бы все сказать ей сейчас. Повод был подходящий. Хочет ли она тут остаться? Или ей мало того, что он может ей предложить? Ведь здесь, в Нурланде, он всего-навсего знахарь.

Лицо, обращенное к нему, выглядело таким беззащитным.

Он вообще не мог говорить. Не смел к ней прикоснуться. Боялся отпугнуть. Чувствовал себя горой, которая чуть не обрушила лавину камней на что-то очень хрупкое.

— Ты хочешь что-то сказать мне?

«Как ей удается быть такой спокойной?» — подумал он, глядя на ее нос. Это было самое безопасное.

— Я рад, что Рейнснес кажется тебе романтичным.

— Я приехала не только затем, чтобы увидеть Нурланд.

— Правда?

— Меня заставили приехать твои письма. Ты считаешь, что это неприлично?

— Нет, смело.

— Почему?

— Ты забыла, что я дикарь с Северного полюса?

— Который цитирует Песнь Песней Соломона. — Анна улыбнулась.

Они прошли несколько шагов. Она снова обернулась к нему:

— Почему ты писал мне?

Он быстро подумал: надо сказать ей правду! Сказать, что его лишили лицензии. Нет, только не сейчас!

— Я не мог потерять тебя. Хотел занимать в твоих мыслях хоть маленькое местечко. Письма можно читать и перечитывать. Каждое письмо можно перечитывать без конца. Я думал так: даже если она выйдет замуж и нарожает кучу детей, она все равно сможет иногда писать мне и ее муж не найдет в этом ничего подозрительного. Ведь я всего лишь неопасный друг, живущий так далеко. Друг юности. Пусть идут годы, думал я, у меня есть ее письма. А мысли, о которых она не решается писать, потому что не хочет никого обидеть, я все равно читаю между строк. И никто не в силах отнять у меня мои мечты.

Он замолчал, потому что она отвернулась в сторону.

Они дошли до пакгаузов. Долго смотрели на чаек и гаг, находившихся под опекой Стине. Птенцы уже вылупились, и матери пытались заманить их в воду.

— Тут все похоже на сказку! — Анна глубоко вздохнула.

От ее слов Вениамина обдало жаром:

— А чего ты ждала?

— Не знаю. Наверное, холода… Подумать только, уже почти полночь, а солнце светит, как днем! Я читала про это. Но другое дело — увидеть все своими глазами.

Вениамин захотел показать ей, как солнце поворачивает с вечера на утро, минуя ночь. С бугра, на котором стоит флагшток. Он так спешил, что Анна не поспевала за ним.

На Купальском лугу он замедлил шаг и подождал ее. Она шла навстречу свету, все было залито красным и фиолетовым. Из-за яркого света ее тонкое платье казалось прозрачным.

Господь Бог позолотил Анну и зажег огнем ее волосы. И Вениамин думал, что если ему все равно предстоит умереть, то лучше всего умереть сейчас, глядя, как она идет ему навстречу.

Потом они молча сидели на скамье. Солнечный диск окунулся в море. Горизонт растворился. Границы исчезли.

По мере того как солнце поворачивало, Анна становилась все более прозрачной. Он смотрел сквозь нее. Как в микроскоп. Пушок на верхней губе. Тонкие сосуды на веках. Пульсирующая жилка на шее. Легкий пар, окружавший ее, как аура.

Может, она не совсем настоящая? Он пальцем осторожно коснулся под шалью ее руки. Родимого пятна.

Анна со вздохом тяжело прислонилась к нему.

Он поцеловал ее. Но только как джентльмен. Не так, как хотелось. Он не должен был терять голову, и потому в этом не было удовольствия. Наверное, и для нее тоже?

Он вспомнил, как целовал ее в последний раз.

А она, она вспомнила?

Конечно, он мог бы спросить ее об этом. Но это было бы приглашением к разговору о будущем. И тогда ему пришлось бы признаться, что ему почти нечего ей предложить.

Вениамин проводил Анну обратно в дом и у дверей залы пожелал ей доброй ночи. Поинтересовался, есть ли у нее все необходимое.

Не успела между ними закрыться дверь, как начались мучения: Анна здесь, всего в нескольких метрах от него. Через коридор. В его постели.

Сон как ветром сдуло. В голове билась лишь одна мысль: туда нельзя.

И все-таки он вышел в коридор. Подошел к ее двери, вернулся к своей. Подумал, что, если открыть шкаф с постельным бельем, она услышит его и пригласит зайти.

Это неизбежно. Чего она ждет?

Он снова, скрипя половицами, подошел к ее двери. Потом обратно. Остановился. Прислушался. О том, что его услышит Андерс или кто-то другой, он не думал.

Вениамин спасся, спустившись во двор. Пошел к лодочным сараям. И наконец улегся на старом диване в конторе при лавке, укрывшись попоной.

Проснулся он оттого, что солнце светило ему в лицо и мухи приняли его за съестное.

Он вяло потянулся, проклиная себя за подлую трусость.

Анна спустилась к завтраку и объявила, что спала на дивной кровати в самой красивой комнате на свете.

Она с улыбкой поблагодарила Вениамина. Они были одни. Андерс и Карна обычно завтракали рано на кухне.

— Анна, я теряюсь перед тобой, — признался он и провел рукой по лицу.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он открыл рот, но тут же снова закрыл его, вдруг решив, что люди с открытым ртом похожи на рыб.

— Что ты имел в виду? — шепотом спросила она.

Он отложил нож, вилку и сложил салфетку, словно завтрак окончился, не успев начаться.

— Я так мечтал о тебе! Так боялся, что тебе здесь не понравится… что ты подумаешь… Заранее придумал все, что надо сказать. Что все будет хорошо. Что ты должна чувствовать себя здесь как дома. А на деле не смог даже поддержать разговор. Не говоря уже о том, чтобы спать с тобой в одном доме, не…

Анна тоже сложила салфетку. Аккуратно засунула ее обратно в серебряное кольцо с монограммой Иакова Грёнэльва.

— Ты хочешь, чтобы я уехала?

Он вскочил и бросился к ней вокруг стола, упал перед ней на колени.

— Вениамин, пожалуйста… — Она улыбнулась ему сверху вниз.

В это время в комнату вошла Карна. Она замерла в дверях, с удивлением глядя на стоявшего на коленях отца, который смотрел на приехавшую даму. Потом сказала, подражая Олине:

— Папа! Ты не должен вставать из-за стола, пока все не поели!

Вениамин встал и раскрыл объятия:

— Ты права, моя девочка! С добрым утром!

Они пожелали друг другу доброго утра, и все встало на свои места.

Карна подвинула к Вениамину стул и села. Ее личико поднималось над краем стола. Из-за того, что один глаз был голубой, а другой — карий, казалось, что она косит. Взгляд у нее был открытый, она вертела головой с двумя толстыми косичками, из которых все время выбивались упрямые пряди.

Когда Карна родилась, волосы у нее были темные, как у Вениамина. К приезду в Рейнснес они выпали, а те, что выросли заново, были светлые, как у матери, которой она не знала. Со временем волосы у Карны потемнели и приобрели медный оттенок.

— Олине сказала, что мне можно взять медовый коржик, — объявила Карна.

Вениамин протянул ей коржик.

Маленькие пальчики отщипнули кусочек и задумчиво сунули его в рот. Карна глядела то на Анну, то на Вениамина.

— Сколько тебе лет? — спросила Анна.

— Четыре.

— Значит, скоро ты начнешь учить буквы и цифры?