Антиквар

Сейчас – вследствие салонного столпотворения – народ, надо полагать, был при деле, а бар – совершенно пуст.

Это было везение номер один.

Если не считать всего прочего, но этогоНепомнящий твердо решил всерьез не принимать.

Пока.

Решение, похоже, было правильным – ибо, приняв его, Игорь Всеволодович несколько успокоился, сразу вспомнил про хитрый, потаенный бар и почти галантно предложил женщине выпить кофе.

– Чаю. Я пью чай. – Она отозвалась так поспешно, словно он собирался испить кофею немедленно, прямо в толпе, сквозь которую они пробирались.

В баре он спросил ей чашку чая, себе – кофе и, разумеется, коньяку, хотя приличного не оказалось. Но сейчас это было не существенно – нужно было окончательно прийти в себя.

Коньяк помогал – проверено многократно.

Помог и теперь.

Было не до церемоний, да и коньяк того не стоил – Игорь Всеволодович осушил содержимое низкого пузатого бокала залпом. Остро обожгло горло, но сразу же приятное тепло разлилось в груди, и он уже с удовольствием отхлебнул кофе, достал сигарету, затянулся глубоко.

Наваждение проходило, отгородясь струйкой дыма, он разглядывал незнакомку беззастенчиво, в упор.

На вид женщине было лет пятьдесят, хотя вполне возможно, что меньше: нужда и болезни не красят – это известно.

Она болела, возможно, не тяжело, но долго и, главное, со знанием дела.

Есть такие люди – не нытики отнюдь и не любители болеть, чтобы жалели.

Эти несут свой крест стоически, о болезни говорят охотно, но – подчеркнуто иронично, досконально изучают все написанное по этому поводу – и потому сами себе диагносты, лекари и фармацевты.

Еще они обычно помешаны на гигиене, отчего руки моют бесчисленное множество раз на дню, а столовые приборы в общественных местах непременно протирают салфеткой.

Вдобавок от них обычно слабо пахнет лекарствами или какими-то травами. Разумеется, лечебными.

От нее – пахло.

Впрочем, легкий запах был приятным, горьковатым и каким-то летним.

И ложку – когда принесли чай – она быстро, украдкой протерла.

Что до нужды… Она была одета опрятно и даже прилично, однако такой же строгий брючный костюм, правда, другого цвета, был когда-то у его матери.

Игорь Всеволодович вспомнил даже, что он финский, а ткань называется – джерси. И подумал, что на матери костюм смотрелся совершенно иначе – роскошно, с шармом и неким даже эпатажем.

А может, просто он смотрел тогда другими глазами?

И видел иначе.

К тому же в отличие от его матери эта женщина никогда не была красивой и даже миленькой – в молодости.

Узкое бледное лицо, тонкие губы, глаза под широкими густыми, совершенно не женскими бровями. Она носила очки с дымчатыми стеклами, но сейчас зачем-то сняла их – маленькие глаза были посажены так близко к переносице, что казались подслеповатыми – и смущали, как смущает любое человеческое увечье. Впрочем, смотрела вполне осмысленно – и, судя по всему, видела неплохо.

Темные волосы были аккуратно пострижены и неплохо вроде уложены. Густые, здоровые, они заметно диссонировали с бледной, нездоровой кожей, покрытой – как легкой вуалькой – паутинкой морщин.

Лоб – опять же! – казался непропорционально низким.

Теперь он понял: неудачный парик, слишком низко надвинутый на глаза.

Только и всего.

И почти успокоился.

«Странность» рассеялась вместе с дымом сигареты, которую Игорь Всеволодович, кстати, докурил.

Самое время было поговорить.

– Значит, «Душенька» теперь у вас? – Он заговорил неожиданно резко. Женщина вздрогнула и пролила чай.

Удивился и сам Непомнящий.

Без сомнения, он все еще был зол, и, возможно, в большей степени, чем в первые минуты, ибо тогда ко всему прочему – обескуражен, растерян, напуган.

Словом, пребывал во власти эмоций.

Теперь эмоции отступили, наваждение рассеялось, а злость, выходит, осталась.

Вопрос-обвинение, вопрос-выстрел прозвучал совершенно по-прокурорски.

Игорь Всеволодович даже опешил, и жалость промелькнула к этой убогой в допотопном костюме – у нее мелко задрожали руки.

Но что-то внутри, в сознании уже сложилось, выстроилось, определилось – и по всему, продолжать следовало в том же духе.

– Да.

– Уверены?

– Совершенно.

– Ну а то, что картина была похищена из квартиры моих родителей, вам известно?

– Да, я знаю.

– И то, что при этом их зверски убили, тоже знаете?

– Игорь Всеволодович, я понимаю… ваши чувства. И горе, которое с годами только крепнет… Поверьте, я тоже знаю… Не понаслышке, увы.

– Ну ладно…

Он как-то вдруг выдохся, словно выплеснув зло, остался ни с чем.

Пустую душу немедленно захлестнула усталость.

К тому же его зацепила фраза про горе, которое крепнет.

Похоже – искренняя.

И подумалось: «У меня не крепнет, ничего не осталось – даже горя».

* * *

– Ладно… Откуда у вас «Душенька»? И кстати, кто вы? Между прочим, даже имени не назвали.

– Да?… Простите, я как-то растерялась сначала, а потом мы сразу пошли…

– Теперь вот пришли, как видите. Слушаю.

– Да, конечно. Я Щербакова Галина Сергеевна… Что вас интересует? Москвичка. По образованию – журналист. Впрочем, это вряд ли нужно… Что же еще?…

– Про вас – достаточно. Пока. Теперь – про «Душеньку», если можно…

– Да, разумеется. Но придется еще немного про меня… Буквально несколько слов. Видите ли, мой муж был крупный дипломат… Не в этом, конечно, суть. А в том, что, во-первых, большую часть жизни мы прожили за границей. А во-вторых – это главное, – он всю жизнь собирал русские портреты. Просто с ума сходил, но тогда, знаете, была возможность. В семидесятые годы в Европе еще живы были многие из тех, кто уехал в семнадцатом. И они… не всегда хорошо устраивались в жизни. Словом…

– Словом, ваш муж спешил на помощь одряхлевшим осколкам империи. Благородно. И рискованно, между прочим. Как-никак идеологические противники.

– Вы напрасно иронизируете. Он никогда не обирал стариков, как поступают теперь ваши коллеги. Но я здесь не для того, чтобы спорить. Однажды – это было в Париже – мужу принесли женский портрет работы неизвестного художника. Просили немного, он позвал меня посоветоваться. И я… в общем, я сразу поняла, чтоэто. Нет, нет – про «Душеньку» я тогда ничего не знала. И творчество Крапивина представляла, что называется, в самых общих чертах. Я видела вещь, понимаете? Разумеется, вы должны понять. Мы купили портрет.

– У кого?

– Обычный посредник. Из тех, что вьются на всех блошиных рынках, мелких аукционах, дают объявления в газеты. Мелкий торговец стариной – баз лавки, но с некоторым количеством постоянных клиентов. Таких много в Европе, и особенно во Франции. Я даже не помню, как его звали, но если для вас это важно – могу посмотреть в бумагах мужа. Наверное, вспомню, если увижу, возможно, и телефон записан. Но что это теперь даст?

– Вы правы. Теперь, разумеется, ничего. Бог с ним, с вашим посредником. Хотя, знаете, я часто бываю в Париже и, пожалуй, все же хотел бы с ним поговорить. Просто поговорить. Понимаете?

– Да, конечно. Я поищу сегодня же.

– Буду признателен. Но – «Душенька»? Когда вы поняли, что это она? И как вообще возникла идея?

– Не скоро. Прошло много лет – почти тридцать. И за эти годы случилось много всякого… по большей части малоприятного. И тяжкого. Но это сейчас не важно. Мужа отправили в отставку, и скоро – не прошло года – он умер. Я осталась с коллекцией и… больше ни с чем, если вдуматься. Детей Бог не дал. Ну, пенсия, разумеется, квартира приличная. Год был 1992-й – начала жить, как говорится, исключительно ради собственного удовольствия. Хотя какое там удовольствие? Сбережения сгорели в одночасье. Муж после отставки все наши деньги перевел из ВЭБа в Сбербанк – полагал, так надежнее. Такую вот глупость напоследок сотворил. И умер. Ну, похороны, потом – памятник… После – врачи, лекарства… Продукты дорожают. Короче, ничего оригинального – вы и сами наверняка не раз наблюдали подобные метаморфозы. Начала продавать картины – много за них не давали, художников первой величины у нас не было: Гаврилов, Платонов, Дубовской… Цены, полагаю, вам известны. «Душеньку» одно время вообще не собиралась отдавать – «н/х» по определению, копейки. Да и не везде возьмут. Однако делать нечего – пришло ее время. Понесла в Грабаря – с атрибуцией, не мне вам объяснять, все же иное дело. А там замечательный старик…