Стоиеновая певичка, или райский ангел

— Ты чего! Я хотел как посимпатичнее, — пробормотал Дэвид с набитым ртом и с хрустом сжевал яблоко.

Мой мобильник молчит. Наверное, Уайлд отправился со своими ребятами выпить. Висящие на стене часы показывают половину восьмого. У меня совсем нет сил собираться домой. Может, остаться здесь до девяти? Кахо заказывает по телефону пиццу. Одежда моя запачкана, в волосах песок. Неприятно. Я решила принять душ.

В ванной меня ожидал сюрприз, из-за которого я чуть не бухнулась в обморок. Сняв платье, я увидела на себе похабнейшего вида бельё, какого у меня сроду не было. Чёрные стринги, не прикрывающие ягодиц. Это при том, что я ношу исподнее исключительно белого или розового цвета. Как же они могли оказаться на мне? Кто-то их на меня надел! Но кто?

Пока я пыталась отрегулировать напор воды, в голове у меня проносились самые разные варианты. Неужели, увидев, что я без сознания, Кэндзиро решил воспользоваться моей беспомощностью? Нет, на такую низость он не способен. Его низость проявляется в иных сферах. Дурачок Дэвид, естественно, вне подозрений.

Остаётся Кахо. Это наверняка её рук дело.

Тряхнув, как львица, мокрыми волосами, я повязала на голове тюрбан и фурией выскочила из ванной. Кахо как раз проходила мимо, неся на вытянутых руках коробку с доставленной пиццей.

— Ой, ты меня напугала.

— А ну-ка пойди сюда! — Втащив её в ванную, я откинула полы халата. — Что это значит?!

Взглянув на чёрные трусики из французского кружева, она произнесла извиняющимся тоном:

— Прости, но других у меня не нашлось.

— Что?!

Вот тут-то я и узнала, что в момент падения со мной случился грех. Я залилась краской. Что за абсурд! Выходит, пьянящее ощущение прогретого солнцем луга и собственной горячей крови возникло всего лишь из-за того, что я описалась.

К счастью, усмехнулась Кахо, Кэндзиро был настолько озабочен бегством от полиции, что ничего не заметил.

Теперь я уже не посмею враждебно относиться к ней.

И строить из себя образец добродетели тоже не смогу.

Здорово она меня окоротила.

Я потупила очи долу.

— Кстати, твоё бельё уже должно высохнуть. — Она указала подбородком на угол, где стояла стиральная машина, и удалилась вместе с пиццей. Над машиной висела сушилка, в которой, перепутавшись между собой, находились мои причиндалы. Открыв дверцу, я вытащила оттуда чисто выстиранные белые трусики с бантиками по бокам, те самые, которые были на мне с утра. Они ещё хранили жар сушилки, и я потрясла ими в воздухе. Как будто это был белый флаг, выброшенный перед неприятелем.

Из гостиной доносился благодушный голос Кэндзиро. Я заглянула в дальнюю комнату. Там в целлофановых пакетах из чистки висели его многочисленные костюмы, знакомые мне по нашим совместным выступлениям, — в них он исполнял свой коронный номер «Любовь — это чудо». Рядом красовались платья Кахо. Все стены были сплошь увешаны одеждой. Но если бы сюда проник грабитель, он наверняка испытал бы большое разочарование: слишком уж немыслимого дизайна были все эти туалеты. Живя в окружении подобных монстров, недолго утратить реальные представления о самых обыденных вещах.

— Нет, ты молодец, что решила завязать со своими песнями и вернуться в Ниси-Кавагути. Я просто в восторге от этой идеи.

— О чём ты говоришь, Кэн? Ведь это ты вынудил меня отказаться от карьеры певицы. Зачем же передёргивать? — возразила Кахо, наливая чай и по обыкновению отведя глаза. Дэвид, похоже, ушёл.

— Кстати, на следующей неделе должны пригнать мой «Бенц». Только вот куда мне на нём ездить? Работы-то по-прежнему нет. Печально!

«Бенц»? Когда это он успел обзавестись автомобилем? — удивилась я. Стоя в коридоре, я украдкой наблюдала сценку из их совместной жизни.

— Не волнуйся, я найду какую-нибудь работу.

— Только имей в виду, никаких выступлений. На эстраде будет звучать только дуэт «Кэндзиро энд Дэвид».

— Хорошо. На время я забываю про сцену.

— Что значит «на время»? Ты что, шутишь? Вчера в постели ты обещала, что с этим покончено навсегда. Говорю тебе, балда, это — никчёмное занятие. Денег на нём не заработаешь, эстрадные агенты — сплошное жульё, да и вообще, мир шоу-бизнеса — это скопище мелких негодяев. Если работать на эстраде, то по-крупному. Стань джазовой певицей экстракласса, соблазни какого-нибудь иностранного артиста, зашиби кучу денег и тащи их мне.

— Эх, дура я, дура. Слушаю тебя и даже рассердиться не могу. Видимо…

— Что «видимо»?

Кахо всем телом подалась к нему и, глядя Кэнд-зиро прямо в глаза, с улыбкой ответила:

— Люблю я тебя, вот что.

Ай, опять мимо. Я даже щёлкнула языком от досады. Ну кто же так делает! Вот тут как раз следовало отвести взгляд. Ты вечно делаешь всё наоборот. Признаваясь мужчине в любви, не нужно поедать его глазами. Он явно воспримет это как посягательство на свою свободу. Эх ты, недотёпа!

Такие вот беззвучные сигналы я посылала Кахо.

Как и следовало ожидать, Кэндзиро поднялся и включил телевизор. Кахо поспешно бросила ему вдогонку:

— Послушай, как хорошо, что у тебя скоро будет «Бенц». Ведь это твоя заветная мечта.

— Ага. Даже подержанный, «Бенц» остаётся «Бенцем». Как говорится, хоть и тухлый, а всё-таки окунь.

«Бенц», «Бенц», «Бенц»… Можно подумать, что в нашей эстрадной среде не подозревают о существовании автомобилей других марок. Каждый норовит окружить себя бездной престижных вещей заграничного производства, не понимая, что в таком количестве они попросту обесцениваются.

— Ну, а на уплату кредита я попытаюсь заработать в Ниси-Кавагути.

— Правда?

— Постараюсь. Только ты уж не забудь меня отблагодарить.

— Ой, опять заладила. Ты меня совсем достала.

Интересно, какой смысл она вкладывает в слово «отблагодарить»?

— Благодарность есть благодарность. Так что не заставляй меня больше давать тебе в постели всякие обещания. Например, отказаться от пения.

— Хватит, надоело. Вот зануда! И нечего мне указывать.

Кэндзиро повалился на циновку, нашарил под низким столиком пульт дистанционного управления и переключил канал.

По телевизору выступал всё тот же знаменитый певец. Сделав серьёзное лицо, Кэндзиро впился глазами в экран. Глаза у него стали круглыми, совсем как у младенца при виде новой игрушки.

— Знаешь, Кахо, — сказал он, — у Хироси Ицуки…

— Знаю, знаю, — отозвалась та, не глядя на него. — Извини, но я сейчас ем пиццу.

Действие четвёртое

ГОЛОСОВОЙ ШАРИК

Сев в электричку на линии Тобу-сэн, я еду в Асакусу. За окном вагона мелькают деревья и кусты, щедро опушённые свежей майской листвой. Стоит закрыть глаза, и перед моим мысленным взором предстают пышные купы уже отцветшей сакуры.

Прежде я думала, что цветением сакуры можно любоваться только раз в году, но с тех пор, как я стала разъезжать с концертами по всей стране, такая возможность представляется мне неоднократно. Едва успев отцвести в Окаяме, сакура распускается в Хаконэ, затем в Фукусиме, и я, словно перепрыгивая через натянутую верёвочку, кочую вслед за ней по городам и весям вместе со своими песнями.

Белеющие в вечернем сумраке кроны сакуры напоминают огромные женские ягодицы. Под усыпанными цветами деревьями сидят захмелевшие зрители — мужчины и женщины, старики и молодёжь, — а я услаждаю их своим пением. Для нас, бродячих артистов, такие «праздники сакуры» — самая благодатная пора, чтобы заработать. Но поскольку наша фирма обанкротилась, на сей раз пришлось работать в счёт гонорара, выплаченного нам «полотенцами за миллион иен». Оставалось рассчитывать только на чаевые. На билет из Токио до Ока-ямы я ещё сумела наскрести денег, на обратную же дорогу у меня не было ни гроша, поэтому на протяжении всех гастролей я ощущала себя совсем как боец штурмового отряда специального назначения. Каждый день мог стать для меня последним, а когда мне подносили чаевые, я готова была прыгать от восторга.

«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?» — звучал у меня в ушах исполненный укоризны голос Дайки. Чего добиться, спрашиваешь?..