Прекрасное разнообразие

— Мы не способны точно измерять вещи, Натан, — говорил тем временем отец. — В противном случае можно было бы предсказывать будущее, исходя из знания о настоящем. Но мы только рассматриваем возможные варианты, не надеясь узнать результаты. Все как в тумане.

Голос отца оставлял у него за спиной след в виде светло-желтой линии.

— Нет, — сказал я, — не в тумане.

Он взглянул на меня, а потом обвел рукой все, что видел, словно желая охватить все сущее, от хлорофилла до озона, и сказал:

— Все в мире смешивается и затуманивается.

— Ладно, пусть будет так, — ответил я.

Эту фразу я теперь твердил всегда, когда люди хотели от меня какого-нибудь ответа. Она стала просто реакцией на внешние раздражители.

— Поупа с нами больше нет. Во время аварии могли случиться самые разные вещи, а случилось то, что он погиб. Мы похоронили его неподалеку от его дома, у озера. Он сам так хотел. Что делать, все там будем.

Я медленно наклонил голову, и отец продолжал:

— Я должен был тебе это сказать. Он был моим отцом, а твоим дедом. — Тут он пожал плечами как бы в недоумении и добавил: — Твоя мать считает, что я бесчувственный. Ну что ж, женщинам свойственно говорить такие вещи. Но на самом деле это не так. Я его любил — по-своему, конечно, и мне его теперь не хватает.

— Мне тоже, — тихо сказал я.

Не услышав в моем голосе осуждения в свой адрес, отец ободрился и продолжил:

— Дед был очень порядочный человек. Пил он, правда, многовато. Не умел прощать обиды. Я всегда чувствовал, что мы с ним разные во всем. Он совершенно не понимал, чем я занимаюсь. Помню, в детстве он покупал мне модели самолетов — бомбардировщиков времен войны. Такие сборные модели, набор деталей, которые надо самому собрать. Опускаешь палочку с ваткой в клей, промазываешь поверхности и соединяешь. — Отец стал показывать, как это делается. — Я собирал модели, а потом относил их на задний двор и ронял на них кирпичи. Это было гораздо интереснее: смотреть, что с ними получается, когда они ломаются. Мне хотелось понять, почему вещи деформируются под воздействием тяжести так, а не иначе.

Он увидел, что я задыхаюсь от быстрой ходьбы, и замедлил шаг. Мы развернулись и направились обратно к больнице.

— Поуп это увидел и решил, что я неблагодарный и делаю все ему назло. Даже когда я получил докторскую степень по физике, он продолжал считать, что я просто хулиган, хотя и большого ума.

Я вспомнил, как дед молился, опустившись на колени в своей церкви, и как потом за обедом попросил принести ванильное мороженое одновременно с основным блюдом. Но я никак не мог вспомнить его в машине рядом с собой. Вот он ест сэндвич, вот рассматривает безделушки в той старой аптеке, но как выглядело его лицо за секунду до смерти? То, что я не мог этого представить, меня страшно огорчало. Поуп был единственный человек из всех родных, который как бы соединял меня с обычной жизнью. И вот теперь его не стало.

Мы приближались ко входу в больницу. Там стояли два человека, и, приглядевшись, я различил в сумерках Уита и маму. Она держала в руках мой красный чемоданчик, а Уит — коробку из-под обуви, в которой хранилась ракета. Лечащий врач вышел пожать мне на прощание руку. По пути к парковке я обернулся и помахал ему рукой. Мы подошли к «олдсмобилю». Отец открыл дверцу. Лязг металлической ручки показался мне очень резким. Мама положила чемодан в багажник. Отец помог мне забраться на заднее сиденье, рядом с Уитом. Дверца закрылась, лязгнув металлом о металл и резко толкнув воздух внутрь машины. Отец повернул ключ зажигания.

— Мне плохо, — сказал я.

Я чувствовал, как в горле и животе становится невыносимо горячо, будто туда вливали кипяток. Двигатель уже работал, включился и вентилятор над приборной доской — его кружение было болезненно-желтым. Я смотрел на циферблаты, на белую стрелку спидометра и чувствовал, что надо немедленно выйти из машины.

— Мы домчимся до Висконсина так быстро, что ты и не заметишь, — весело сказала мама.

Внутри все горело. Я пнул спинку отцовского сиденья и откинул голову на подголовник.

— Ты можешь сказать, что именно с тобой происходит? — спросил отец.

Во рту был странный привкус. Уит приобнял меня за плечи и крепко сжал мой подбородок, словно удерживал эпилептика, чтобы тот не откусил себе язык.

— Выпусти его! — скомандовала мама.

— Ладно, — ответил Уит. — Вылезай, босс!

Он отстегнул мой ремень, потянул меня к себе и выволок наружу. Оказавшись на воле, я тут же вскочил на ноги и дернул в сторону леса — спасаться. Воздух был свежим и бодрящим. Тело чувствовало себя словно заново родившимся. В голове вспыхивали случайные образы — то широкая дорога, то стариковское запястье. Задыхаясь, я продирался сквозь кусты и огибал поваленные деревья. За мной кто-то гнался, но я не оборачивался. Осматривая впереди подлесок и начинавшуюся за ним чащу, я искал, где бы спрятаться. Опавшая листва под ногами трещала, как битое стекло, во рту был привкус крови. Я осознал наконец, что прикусил себе язык, остановился и сплюнул красным. Впереди возились люди в комбинезонах, они сжигали сухостой. Очищенные от веток стволы были сложены колодцем, и голубоватый огонь под ними разгорался слабо и медленно.

Кто-то схватил меня сзади за шею — небольно, хотя захват был крепким, чувствовалось, что меня держит человек, видевший нашу Землю из космоса. Он отпустил меня, и я упал на землю, задыхаясь.

— Делай глубокие вдохи, — посоветовал Уит. — Сейчас пройдет, не бойся.

Он стоял надо мной, а я лежал, уткнувшись лицом в землю и вдыхая запах прели. Кинолента в моей голове пополнилась новыми образами: вот Поуп Нельсон в последний раз отпивает пиво из банки; вот лесовоз уже навис над нашим пикапом; вот сильная кисть Поупа сжимает пивную банку. Подошли отец и мама, совершенно ошеломленные. Мама сняла свой свитер и обернула его вокруг меня. Потом велела отцу сходить за доктором. Я сел, осматриваясь. Отец спешил к больничному зданию. Сначала он быстро шел, потом побежал. Вельветовый пиджак оказался прекрасным камуфляжем, и временами фигуру отца было невозможно различить среди деревьев. «Интересно, видел ли я когда-нибудь, как он бегает?» — спросил я сам себя.

Немного погодя он вернулся с врачом. Все склонились надо мной, и зеркальце на лбу доктора на секунду ослепило меня.

— Натан, ты меня слышишь? — спросил он.

— Тут все дело в машине, — сказал отец, все еще задыхаясь.

Поупа Нельсона подбросило вверх, и он отпустил руль. Я смотрел на него. Он всплеснул руками, а потом они стали заходить ему за спину. Грузовик врезался в нашу машину под углом, и наибольшие повреждения получила задняя часть пикапа. Я видел, как Поуп взлетает, держа руки за спиной, как заключенный в наручниках. Лобовое стекло не просто разбилось, а взорвалось, разлетевшись на миллионы осколков света. Это было последнее, что я видел перед смертью. Последнее впечатление в прежней жизни: слепящее сияние перед прыжком в темноту.

15

Они дали мне успокоительных таблеток и все-таки отвезли на машине в Висконсин. Проснулся я уже в детской больнице Святого Михаила, в палате, где, кроме меня, находились еще трое ребят. До дому было всего двадцать миль, и родители отправились туда поспать. Я очнулся посреди ночи. Слышалось ровное дыхание больных и гудение вентиляторов на потолке. Из коридора виднелся слабый свет и доносились звуки телевизора. В последние недели я вдоволь насмотрелся передач вроде игры «Верная цена» [28]и сериалов вроде «Чипс» [29]и «Любовная лодка». [30]У нас в доме никогда не было телевизора, и теперь я смотрел все подряд как завороженный. Я забывался не только от слов, но и от неонового света экрана. Отец терпеть не мог телевидения. «Просто фотоны носятся туда-сюда в вакуумной трубке…» — говорил он. Но пока я был в больнице, он разрешал мне смотреть все, что я хочу. Видимо, с его точки зрения, больным и выздоравливающим, в силу присущего им некоторого отупения, простительно заниматься всякой чепухой.