Любовь на Итурупе

Я прошептал ей на ухо:

– Куда ты? На улице дождь.

– Ну и что, все равно мне пора.

– Уже поздно. Машина не поедет. А пешком даже до старика Эруму не дойдешь. Останься.

– А что подумает Кирилл?

– Скажешь ему, что ухаживала за больным.

– Наелся конопли, напился водки – ну где ты видел таких больных? Я доведу тебя до твоей комнаты, уложу в постель и уйду.

Но мне удалось задержать Нину и после того, как мы вернулись ко мне в комнату.

– Поговори со мной еще немного. Скажи мне правду, почему ты так рассердилась.

Я не хотел ее отпускать. Но она не отвечала мне, только говорила:

– Ложитесь спать.

Наверняка собиралась уйти домой, как только я усну. Тогда я решил не спать и следить, чтобы она не сбежала. Мы боялись молчания и целый час спорили: пойду – не пушу, пойду – не пущу. Наконец, она сдалась, решив остаться у меня в комнате.

Я лег на кровать, Нина села рядом спиной ко мне. Она поглаживала меня по лодыжке, я проводил рукой по ее волосам. Вскоре она сплела пальцы своей руки с моими; я приподнялся, мне хотелось поцеловать ее. Но Нина отвернулась от меня и прошептала по-русски:

– Нет.

Я настойчиво старался поцеловать ее в губы, но она подставляла мне то щеку, то подбородок и грустно вздыхала.

– Я ни о чем не жалею. Сейчас не о чем жалеть. Но… – жалобно сказала она и нахмурилась, будто пыталась оправдаться, но ее глаза определенно говорили: «Да». Более того, казалось, она изо всех сил сдерживает себя.

«Сейчас она снимет с себя еще один защитный слой, и появится подлинная Нина», – подумал я.

– У тебя в прошлом было что-то плохое, связанное с поцелуями, и теперь тебе не нравится целоваться? – Мой вопрос застал ее врасплох и обезоружил, она с легкостью стала отвечать на мои поцелуи. А потом мы притихли, словно околдованные, и сидели, слушая шум дождя за окном. Молчание больше не пугало нас, и даже делалось неловко за слова, сказанные минуту назад. Неожиданно Нина сказала, будто во сне:

– Я сердилась не на вас, а на себя.

– Почему?

– Я должна беречь вас. Если вы умрете, это будет моя вина. Поэтому я попросила вас не умирать, когда увидела в первый раз.

Она говорила странные вещи. Да к тому же на вежливом японском, как ее учили в университете, отчего слова ее становились еще загадочней.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Простите меня. Забудьте, что я сказала.

– Можно, я еще раз тебя поцелую? – В этот раз я спросил у нее разрешения. Наверное, первый поцелуй снял все запреты, и Нина с легкостью ответила:

– Можно, – сама приоткрыла рот и робко высунула язычок.

Я вдруг растерялся, будто мне предстояло поцеловать маленького ребенка перед сном.

– Каорюша, ты, наверное, любил многих женщин.

Я не ответил ни да, ни нет, только улыбался, прищурившись. Нина привстала, убрав мою руку, на которой лежала, сняла свитер и легла ничком.

– Напиши мне пальцем на спине имена.

– Чьи имена?

Нина слегка приподняла голову от подушки и сказала, посмотрев на меня левым глазом:

– Имена всех женщин, которых ты любил.

Я спросил, для чего, но она остановила меня:

– Ты же честный человек, вот и напиши мне, – и опять уткнулась лицом в подушку.

Я решил сделать как она велит. В конце концов, что тут такого? Только бы она не начала снова говорить какие-нибудь глупости – с нее станется.

Для начала я написал японское имя, которое я дал Нине, – Юкико. Если я напишу его много раз, Нина его узнает. Но она вряд ли отгадает имя Кирико. Имя матери, которая родила меня и ушла в иной мир, так и не успев отдать мне всю свою любовь. И я тоже не смог поделиться с ней всей предназначенной для нее любовью. Сын, рано потерявший мать, будет вечно тосковать по ней. Встречая женщин, он будет вглядываться в каждую: что у нее за спиной? Не стоит ли там призрак его матери? Наверное, у Нины за спиной его нет.

Следующим я написал имя Андзю. Моя единственная старшая сестра, которая встретила меня в доме Токива, любила меня как младшего брата и как певца сголосом неземной женщины, иногда помогала в моих любовных делах и сама влюбилась в меня. Она охраняет опустевший дом Токива и, должно быть, ждет моего возвращения.

Потом я написал имя Амико, мачехи, воспитавшей меня – ребенка любовницы своего мужа – достойным человеком. Незадолго до того, как ей исполнилось пятьдесят, она попала в дурную историю и провела остаток жизни, похоронив себя среди орхидей.

Мацуко. Бабушка семьи Токива с самого начала поддерживала меня и возлагала большие надежды на мое будущее. Мне одному она передала воспоминания о своей забытой любви и тихо ушла из этого мира.

Нельзя было забывать Ёсино и Попински.

Ёсино была оперной певицей и любовницей моего покойного отчима, это она посоветовала мне петь женским голосом. Она оказалась в том же положении, что и моя родная мать, я не мог пропустить ее имя. Попински я был обязан славой певца-контртенора.

Вспомнил я и Митиё – обладательницу самой большой в Японии силиконовой груди, любовницу моего сводного брата Мамору, которая увлеклась мной.

Юкари. Моя жена, которая вместе с дочерью в Сан-Франциско, должно быть, ждет моего возвращения.

Написал я и имя дочери, Фумио. Но на этом мой список не заканчивался. Сколько их еще было – неприкаянных женщин, у которых я оставался на ночь. Их образы виделись мне смутно, как в тумане. Я не мог вспомнить их имен, только их голоса эхом звучали у меня в ушах.

– Все, я написал. Что теперь?

Нина неторопливо поднялась с постели, поправила спутанные волосы. Может, от того, что ей было щекотно, ее пухлые щеки раскраснелись, в глазах читалось откровенное желание.

– Теперь, Каорюша, все женщины, которых ты любил в прошлом, будут хранить тебя.

– Ты хочешь сказать, если написать имена женщин на твоей спине, она превратится в талисман?

– Да. Есть такое заклинание.

– А тебе самой это нравится? То, что на тебе написаны имена чужих женщин? Я бы не хотел, чтобы ты написала у меня на спине имена своих бывших мужчин.

– Так надо было.

– И если я сейчас тебя поцелую, то получится, что я поцелую всех женщин, чьи имена я написал?

– Ты против?

– Я не понимаю тебя. Зачем тебе надо превращать свою спину в амулет? От чего ты хочешь уберечь меня?

– От себя самой.

– От тебя? Ты же спасла меня. Или ты собираешься сделать мне что-нибудь плохое?

Нина покачала головой и, беспомощно разводя руками, пыталась найти слова для объяснения.

– Иди ложись, глупенькая. Устала, наверное. Если ты не против, давай поспим рядом.

Нина послушалась меня и легла в постель. Я лег рядом с ней, прижавшись грудью к ее спине, выключил свет, и наши тела растворились в темноте. От Нининой шеи едва ощутимо пахло лесом. От того ли, что я написал имена женщин на ее спине, или просто от звуков дождя тоскливая комната «отеля» повеселела. Когда я переворачивался на другой бок, Нина поворачивалась вместе со мной. Кровать была небольшой, и мы лежали щека к щеке. Мое дыхание касалось ее маленького личика.

Я не забыл про Фудзико. Я вспомнил о ней тогда же, когда и о матери, но мне не захотелось писать ее имя на Нининой спине. Я подумал: будь у Нины, с которой я лежал в одной постели, на спине имя Фудзико, меня бы замучила совесть. Но если губы Нины, ее спина позволяют мне любить всех женщин, чьи имена я написал, почему я должен избегать имени Фудзико? Наоборот, для ее имени нужно было выбрать какое-нибудь особенное место.

– Нина, можно тебя попросить? Я забыл написать одно очень важное имя. Я бы хотел написать его прямо у тебя на спине. Прости, но ты не смогла бы снять блузку?

Нина расстегнула пуговицы на блузке, перевернулась на живот, оголив спину. Я поставил средний палец на ее белую, будто свежеоштукатуренная стена, спину, покрытую светлым пушком, и написал имя Фудзико и ее девичью фамилию. На мгновение в моем сознании мелькнула и тут же растаяла улыбка Фудзико. Я глубоко вздохнул и решил, что пора сделать признание: